Невозвращенец - Алексей Иванович Полянский

бы своей. Для Михаила эта процедура была привычной (правда, раньше он выходил в город в офицерском). Но Ткаченко надел немецкий мундир впервые в жизни и теперь явно волновался. Время от времени он останавливался перед круглым зеркалом, висевшим над старинным пузатым комодом, и с удивлением, даже некоторым подозрением разглядывал собственное отображение.

– Фриц, еще и рыжий, – со вздохом признался он наконец самому себе.

Худой, долговязый, чуть рыжеватый, Ткаченко в унтер-офицерском френче и впрямь походил на немца, о чем не преминул пошутить Неизвестный.

Но беззаботным балагуром Неизвестный казался только внешне. Ему предстояло сделать то, что Алексей, а тем более Паша взять на себя никак не могли; именно он, Михаил, должен был бесшумно и наверняка снять по крайней мере трех человек. Трех – это не одного! От Неизвестного требовались весь его опыт в такого рода делах, все хладнокровие и выдержка. И южная словоохотливость сейчас помогала ему снять огромное нервное напряжение.

Михаил придирчиво осмотрел все автоматы. Накануне он терпеливо втолковывал Паше и Алексею, как обращаться с немецким оружием. Урок они вроде усвоили, но проверку оружия перед операцией Михаил все же взял на себя. Сам же, убедившись, что все в порядке, примкнул рожки-обоймы. Паша невольно залюбовалась его ловкими, уверенными движениями – сама она всю жизнь питала к оружию какое-то предубеждение, до войны стреляла она из малокалиберки, но то была почти игрушка, а тут боевой автомат, к тому же немецкий, да и стрелять придется (если придется) не по бумажным мишеням.

Большие часы в потемневшем от возраста дубовом корпусе натужно заскрипели и, словно нехотя, отбили девять раз.

– Девять часов! – ужаснулась Паша. – А я еще не готова. – И скомандовала: – А ну, ребята, отворачивайтесь, я буду переодеваться.

Михаил и Алексей послушно сели лицом к стене.

– Может, тебе помочь? – невинным тоном предложил Михаил.

– Сиди уж, помощник, и не оборачивайся, а то пострадаешь раньше времени, – засмеялась ему в спину Паша. – Подумаешь, тяжелая мужицкая работа, брюки натянуть.

Прошло несколько минут, наконец Паша весело хлопнула в ладоши:

– Раз-два-три, на меня ты посмотри!

Алексей и Михаил дружно повернулись на стульях. И ахнули. Паша исчезла. Вместо нее посреди комнаты стоял довольно щуплый, но в то же время стройный немецкий солдатик. Только светло-карие глаза остались прежними, савельевскими. Суконный мундирчик сидел на солдатике как влитой, без единой морщинки. К выправке не придерешься, вот только плечи узковаты. Дисгармонировали с формой и сапоги. Немецких солдатских сапог тридцать шестого размера в природе не существовало, поэтому Паше пришлось одалживать обычные русские кирзовые сапоги у одной из подруг. Но она справедливо полагала, что в темноте никто не будет разглядывать, как она обута.

Насладившись произведенным эффектом, Паша подошла к зеркалу и принялась озабоченно укладывать под пилотку мягкие пряди хотя и коротко стриженных для девушки, но все же слишком длинных для солдата русых волос.

Потом Михаил внимательно оглядел всю ее – с ног до головы – и не нашел в Савельевой ничего такого, что могло бы вызвать подозрение у настоящего немца, кроме сапог, но тут уж ничего поделать было нельзя.

Конечно, в июне сорок первого года в гитлеровской армии вряд ли можно было встретить такого заморыша, но сейчас стояло предзимье сорок третьего, и немцы посылали на фронт молодежь, не считаясь ни с ростом, ни со здоровьем, лишь бы подошел призывной возраст.

Проснулся Неудахин. Ничуть не удивился, увидев в комнате троих в немецкой форме, посоветовал только Паше поглубже натянуть пилотку, чтобы, упаси боже, из-под нее не выбились волосы в самый неподходящий момент. Снова простуженно ухнули старые часы, подошло время выходить. По старому русскому обычаю все присели, как перед дальней дорогой. В комнате повисло напряженное молчание.

– Встали! – И Паша решительно вскочила на ноги.

Василий крепко пожал всем троим руки:

– Желаю удачи!

И трое, впереди Алексей, за ним Михаил и Паша, вышли во двор.

Пустынны, безлюдны были улицы Луцка в эти поздние часы. Ни огонька в занавешенных окнах, ни звука. Лишь изредка где-нибудь тявкнет собака. Строжайше запрещено местным жителям появляться в это время на улицах. Только железнодорожникам и рабочим вечерней смены, – словом, считанным лицам дозволено ходить по городу – со специальными ночными пропусками и обязательно посреди мостовой, чтобы издали были видны патрулю или полицаю.

Это оккупационный режим, новый порядок.

Трое твердо, по-хозяйски шагают по тротуару, на шее автоматы, изготовленные к стрельбе. Впереди рослый унтер-офицер, чуть сзади два солдата. Упаси бог им нарваться на такой же патруль. Схватка не страшна – на их стороне всегда остается неожиданность, но операция сорвется. И не на одну ночь – насовсем. Кто знает, сколько еще задержатся в Луцке проклятые снаряды и хватит ли времени разработать и осуществить новый план?

Нет, осечки сегодня быть не должно: Василий Неудахин обязан сегодня уйти из города не с пустыми руками. Сейчас им нужен немец. Один-единственный. Без него не узнать пароля, а без пароля нечего и думать проникнуть на территорию складов. Из-за него, этого желанного немца, и шагает в сторону станции не предусмотренный караульным расписанием дополнительный наряд – фельдфебель и двое солдат, один из которых выглядит совсем мальчишкой.

…Обер-ефрейтор Краузе не мог жаловаться на свою судьбу. Луцк все-таки не фронт, да и с продуктами неплохо, почти каждую неделю удается отправить домой посылку с украинским шпиком и колбасой. Служба не из трудных, да и знакома давным-давно: пожарным был он лет двадцать в Кенигсберге, пожарным оставался и здесь. В обязанности его входило три раза в день обойти территорию артскладов, проверить, в порядке ли пожарные краны, сигнализаторы, инструменты. И отметить все аккуратнейшим образом в особой прошнурованной тетрадочке. Да, здорово ему повезло, курорт, а не служба. Правда, говорят, что в округе, да и самом городе действуют партизаны, но его, Краузе, немецкий бог пока милует, встречать не приходилось.

– Хальт! – Приятные размышления обер-ефрейтора прервал резкий оклик, в лицо пронзительно ударил луч света из нагрудного фонаря.

– Пароль?

– Рейн… – Краузе досадливо тер ослепленные глаза. Черт бы побрал этих жандармов с их фонарями, но все же спросил для порядка, а то еще придерутся к нарушению устава: – Отзыв?

Отзыва он так и не получил. Вместо него неожиданно сильный толчок в грудь – и в ту же секунду острая сумасшедшая боль пронзила и согнула пополам его тело, вспыхнули и замелькали перед глазами красные и зеленые круги. Потом все исчезло.

Алексей и Михаил подхватили рухнувшего немца, под руки и за ноги быстро оттащили в сторонку и запихнули уже