Проводник смерти - Андрей Воронин

— Я от тебя ничего не хочу, рупор общественности, — с холодным презрением процедил незнакомец. — Мне поручили перетереть с тобой это дело, вот и все. Перед тобой простой выбор: быть богатым и здоровым или бедным и мертвым. Расклад такой: ты берешь десять штук и сваливаешь из города… скажем, на полгода. Через полгода можешь возвращаться и устраиваться обратно на свою фабрику по производству туалетной бумаги. Тебя возьмут, можешь не беспокоиться. Не хочешь сваливать — не сваливай. Главное, чтобы не было базара.

— А если я откажусь?

— Ты что, тупой? У тебя же поджилки трясутся так, что скамейка ходуном ходит. Сам знаешь, что будет, если откажешься. Тебе дружбу предлагают, козел, а ты рылом вертишь. Думаешь, тебе медаль дадут? Да через неделю все забудут, что был такой Кареев — крутой и неподкупный. Все будут жить, как жили, а ты сгниешь ни за что. Ни за хрен собачий, ты понял? Ведь ничего же не изменится!

— Твари, — с отчаянием в голосе пробормотал Андрей, откидываясь на спинку скамьи и трясущимися руками вынимая из пачки сигарету.

— Все мы твари божьи, — неожиданно согласился незнакомец и тоже закурил. — На, — продолжал он, вынимая из внутреннего кармана пиджака незапечатанный конверт и небрежно протягивая его Андрею, — владей, пресса. Десять штук, один в один. Можешь пересчитать.

Баксы чистые, незасвеченные, так что живи спокойно и радуйся. Машину, блин, купи, а своего «москвича» отдай пионерам, пусть в металлолом снесут.

— Каким пионерам? — безнадежно спросил Андрей, принимая увесистый конверт. — Где ты видел пионеров?

— В Белоруссии. Отгони свою телегу туда, заодно посмотришь, как живет братская республика. Тебе ведь все равно из города сваливать надо… от греха подальше.

— Господи, — выдавил из себя Андрей, — господи боже мой…

— Да, Андрей Валентинович, — снова переходя на приторно-вежливый тон, сказал незнакомец, — пути господни неисповедимы. Вряд ли вы думали, что так быстро… наложите в штаны. Не огорчайтесь, вы приняли правильное решение. Единственно правильное, я бы сказал. Инстинкт самосохранения заложен в нас природой, а природа мудра, а главное — предельно честна. Честна, понимаете? Что ж, — он встал и поправил узел галстука, — прощайте, Андрей Валентинович. Я искренне надеюсь, что больше мы с вами не увидимся.

— Я тоже, — криво улыбаясь и глядя в сторону, сказал Кареев. Он не мог смотреть на незнакомца. Отвратительнее всего было чувство огромного облегчения, почти счастья, которое он сейчас испытывал.

Когда Андрей все-таки повернул голову, незнакомец уже исчез, словно растворившись в теплом послеполуденном воздухе. Туго набитый конверт все еще лежал на коленях у Андрея, и он нехотя заглянул вовнутрь. Там действительно лежали доллары — сто зеленых бумажек с двумя нулями и широкой мордой какого-то президента — кажется, Джонсона. Подозрительно оглядевшись, Кареев спрятал конверт во внутренний карман своего демократичного серого в крапинку пиджака. Все было решено, и говорить было совершенно не о чем, и не в чем сомневаться. Впереди его ожидал полугодичный оплаченный отпуск и долгая спокойная жизнь. Спокойная и очень тихая, потому что вряд ли после всего этого он отважится хотя бы еще раз возвысить свой голос за или против чего бы то ни было. Отныне журналист Кареев принадлежал к огромной серой массе воздержавшихся и искренне презирал себя за это.

Медленно шагая по Никитскому бульвару в сторону Тверского, он говорил себе, что отныне это его судьба — жить, презирая себя. Скорее всего, такой образ жизни принесет ощутимые плоды. Вполне вероятно, что он сможет, наконец, перейти на телевидение и даже сделать там быструю карьеру. Нужно только знать, кого топить, а кого превозносить до небес. С этим проблем не будет — ему подскажут и даже подбросят парочку жареных фактов, и через какое-то время он приобретет популярность и то особенное, стеклянное выражение глаз, которое так часто удивляло его у телевизионных обозревателей.

Сам не зная зачем, он зашел в обменный пункт и разменял одну из полученных от вежливого киллера купюр. Никаких проблем с обменом не возникло, а значит, деньги и в самом деле были настоящими. Разменяв деньги, Андрей почувствовал, что мосты сожжены, и через полчаса уже сидел в «Арагви». Он пил, не пьянея, с каменным выражением лица оплакивая убитого без единого выстрела журналиста Кареева и постепенно привыкая к мысли, что его жизни больше ничто не угрожает.

Мало-помалу водка все-таки начала оказывать воздействие на ход его мыслей, и ближе к вечеру он уже не видел в своем поступке ничего зазорного. Это был просто тактический ход, хитрый маневр, который не только вывел его из-под удара, но и принес ему десять тысяч долларов чистого, не облагаемого никакими налогами дохода. А если эти мерзавцы думают, что за десять косых купили журналиста Кареева со всеми потрохами, то их ждет пренеприятнейший сюрприз. Конечно, сам он пока что ничего не сможет опубликовать, но выход найдется.

Если хорошенько поискать, выход всегда находится, а в данном конкретном случае решение прямо-таки лежало на поверхности.

Расплатившись по принесенному жуликоватым официантом грабительскому счету, Кареев вышел из зала и прямо из фойе ресторана позвонил Татьяне Тарасовой.

Глава 6

— Талантливая подделка, — спокойно сказал Илларион Забродов, когда страсти немного улеглись и старик сердито уткнулся носом в небывалой красоты чашку английского фарфора, от которой поднимался аромат настоящего «липтона». — Первая половина девятнадцатого века.

Он повторил эти слова уже в десятый или одиннадцатый раз, и поэтому извержения вулкана не последовало. Пигулевский лишь презрительно хрюкнул в чашку и сделал осторожный глоток. Некоторое время он сидел молча, зажмурившись от удовольствия и всем своим видом демонстрируя неземное блаженство. Илларион с интересом наблюдал за ним, неторопливо разминая в пальцах сигарету.

— Ты — невежественное дитя, Илларион, — сказал старый букинист, аккуратно возвращая чашку на блюдце. — Твое невежество было бы простительно, не будь ты вдобавок еще и пьян, как сапожник.

Илларион понюхал сигарету и вставил ее в уголок рта.

— Не смотри телевизор, Марат Иванович, — сказал он. — Он хорошему не научит.

— В каком смысле? — сердито спросил Пигулевский, склонив голову к плечу и пронзительно взглянув на Иллариона цепкими черными глазами.

— Ругаешься, как депутат на митинге, — ответил Забродов, вынимая из кармана зажигалку и принимаясь чиркать колесиком. — Вот черт, совсем сдохла… У тебя спичек нет?

— У меня здесь не курят, — мстительно проворчал Пигулевский.

Илларион вздохнул и спрятал сигарету за ухо.

— Безобразие! — возмутился Забродов. — Курить здесь не курят, в книгах ничего не понимают, обзываются почем зря…

-..земля плоская, небо сделано из стеклянной миски, а ты сегодня не пил, — язвительно подхватил Марат Иванович.

— Я сегодня пил, — сдался Илларион. — Я сегодня вообще много чего натворил: проехал полета верст без дороги на мотоцикле, два часа трясся на электричке, почти взашей вытолкал из квартиры старого боевого товарища, и все для того, чтобы дать одному престарелому спекулянту обозвать меня невеждой и алкоголиком.

— Кто спекулянт?! — подскочил Марат Иванович, но тут же махнул рукой и снова уткнулся носом в чашку. — Провокатор, — проворчал он оттуда. — Что-то случилось?

— Да ничего не случилось, Марат Иванович, не волнуйся, — ответил Илларион. — Просто устал я что-то.

Старею, наверное.

— Постеснялся бы, — сказал Пигулевский. — Стареет он… скандалист. Так ты считаешь, что это подделка?

— А ты сам разве не видишь?

— Да вижу, вижу… Просто хотелось проверить. Может, тебе кофе сварить?

— Нет уж, уволь. Знаю я твой кофе. Пойду-ка я лучше домой и завалюсь спать. Тем более, что мне надо обмозговать одну вещь.

Пигулевский со вздохом убрал в ящик стола небольшую, пухлую книженцию в покоробившемся кожаном переплете, из-за которой они с Илларионом весь вечер награждали друг друга нелестными эпитетами, и встал.

Забродов осторожно пожал, словно птичью лапу, руку старика и вышел на улицу.

Над Москвой уже сгустились сумерки, похожие на разбеленное тусклым молоком черничное варенье.

Дальние фонари сияли в темноте, как невиданные по размеру и чистоте бриллианты, под ближними бестолково толклась неизвестно откуда взявшаяся мошкара.

Илларион стрельнул у прохожего спичку, закурил и медленно пошел в сторону грохотавшей неподалеку железной дороги, решив для разнообразия пройтись пешком.

От магазинчика Пигулевского до его дома было не более двух километров — великолепная дистанция для неторопливой вечерней прогулки. Илларион немного постоял на Ваганьковском мосту, глубоко засунув руки в карманы куртки и глядя, как под мостом с тяжелым металлическим лязгом проползают поезда. Разговор с Игорем Тарасовым никак не выходил у него из головы.