Ритуалы плавания - Уильям Голдинг

И тут… чудное дело! Его лицо, медно-красное и в волдырях, словно опаленное тропическим солнцем, побагровело еще больше и тут же побледнело. В глазах, клянусь, стояли слезы! Адамово яблоко буквально плясало вверх-вниз, под и над его пасторскими ленточками!

— Мистер Тальбот, сэр… какими словами… я давно мечтал… в такой момент… как это достойно вас и вашего благороднейшего патрона… это так великодушно… так по-христиански, в самом истинном смысле великого учения… Бог да благословит вас, мистер Тальбот.

Он еще раз поклонился своим волнообразным низким поклоном, отпрянул на ярд или два, снова отвесил низкий поклон, словно после аудиенции в королевском дворце, и тут же нырнул в свою клетушку.

Над моей головой раздалось презрительное хмыканье, и, посмотрев вверх, я увидел мистера Преттимена, который, перегнувшись через передний поручень, глазел на нас со шканцев, однако тотчас отскочил и исчез из виду. Пока я оставил его маневры без внимания. Я еще не пришел в себя от того, какое поразительное воздействие моя обычная учтивость произвела на Колли. Право, у меня самая обыкновенная внешность джентльмена, и одеваюсь я соответственно. Правда, ростом я выше среднего, и, возможно — говорю «возможно» и не более, — сознание того, какой пост мне предстоит занять, придало моей осанке больше достоинства, чем привычно видеть в молодом человеке моих лет. И если это так, то тут Вы, сэр, косвенно повинны в… но, помнится, как я уже писал, я не стану надоедать Вам бесконечными повторениями о моей Вам признательности. Словом, во мне не было ничего такого, что могло бы послужить этому нелепому малому поводом относиться ко мне как к члену королевской семьи! Полчаса я мерил шагами пространство между шканцами и грот-мачтой — верно, чтобы как-то успокоить головную боль — и раздумывал над этим комическим эпизодом. Не иначе как что-то произошло, но что — я не знал, — что-то, понятно, во время матросского представления, пока я воевал со сладостным врагом! Что там произошло, сказать не могу, как не могу сказать, почему сей Колли так возликовал оттого, что я его приветил. И как получилось, что лейтенант Саммерс умудрился ни в кого не попасть из мушкетона мистера Преттимена? Странный промах для военного моряка! Все это было весьма таинственно и загадочно. К тому же еще и гласная благодарность от этого недомерка за оказанное ему внимание… Досадно, что я не могу потребовать объяснения ни у наших джентльменов, ни у офицеров, ибо с моей стороны было бы крайне неосмотрительно выказать неосведомленность, явившуюся следствием приятного времяпрепровождения с представительницей противоположного пола. Как поступить дальше, с ходу мне было не сообразить. И я направился в наш коридор с тем, чтобы заглянуть в салон и посмотреть, не удастся ли, послушав случайные разговоры, выяснить, откуда взялась необычайная благодарность вкупе с достоинством, выказанная преподобным Колли. Однако не успел я войти в коридор, как из своей каюты выпорхнула мисс Брокльбанк и, схватив меня за рукав, преградила мне путь.

— Мистер Тальбот… Эдмунд!

— Чем могу служить, мадам?

Гортанный низкий голос, контральто, но pianissimo…[27]

— Письмо… О Боже! Что мне делать?

— Зенобия! Скажите мне все!

Ваша светлость уже уловили театральность моего ответа? Именно так. Нас обоих несло на волнах мелодрамы.

— О Господи! Это… это любовная записка… я ее потеряла, потеряла!

— Но, моя дорогая, — сказал я, мгновенно кончая с театром, — я ничего вам не писал.

Великолепный, но нелепый бюст девицы Брокльбанк заколыхался.

— Она была от Другого.

— Вот оно что, — негромко проговорил я. — Я отказываюсь отвечать за всех мужчин на этом судне! Вам следует обратиться к его услугам, а не к моим. И так…

Я повернулся, но она не дала мне уйти, удерживая за рукав:

— Она совершенно невинная, но… можно… могут ее не так истолковать… Я, верно, ее обронила… о, Эдмунд, вы же знаете где.

— Клянусь, — сказал я, — наводя в моей каюте порядок там, где он был при неких обстоятельствах нарушен, я заметил бы…

— О, пожалуйста! Пожалуйста!

Она смотрела мне в глаза тем взглядом, исполненным полного доверия, окрашенного страданием, который так красит пару очей и без того прекрасных. (Но кто я такой, чтобы потчевать разъяснениями Вашу светлость, все еще окруженного почитателями и почитательницами, которые не спускают глаз с того, кого так хотели бы, но не могут заполучить… Кстати, не слишком ли безыскусны мои учтивости? Но вы сами — помните? — изволили провозгласить, что лесть наиболее эффективна, когда сдобрена правдой!)

Придвинувшись ко мне почти вплотную, Зенобия прошептала:

— Она должна быть у вас в каюте. О, если Виллер ее найдет, я пропала!

Черт, подумал я… Если Виллер ее найдет, я пропал — или почти пропал… Уж не пытается ли эта дива запутать меня?

— Ни слова больше, мисс Брокльбанк. Я уже иду.

А ведь я всполошился не зря… или оставить это дело без внимания? Я всегда теряюсь, когда начинается театр. Так или иначе, но я поспешил в мои пространные апартаменты по левому борту судна, открыл дверь, вошел, закрыл дверь и принялся за поиски. Не знаю ничего досаднее, чем быть вынужденным искать какой-то предмет в четырех тесных стенах. Внезапно я почувствовал, что около моих ног топчутся еще две. Я поднял глаза:

— Ступайте, Виллер! Ступайте прочь!

Он убрался. Тут-то я и обнаружил эту записку — сразу, как перестал ее искать. Только я собрался ополоснуть руки, как в самой середке парусинового таза увидел листок бумаги, сложенный вдвое. Я сразу же его достал и уже собрался было отнести в клетушку Зенобии, когда мелькнувшая в голове мысль остановила меня. Я ведь уже совершал положенные омовения утром. Парусиновый таз был опорожнен, койка застлана.

Виллер!

Я сразу же развернул записку. Фу! Стало легче дышать. Почерк полуграмотного мужлана.

Любезнейшая, сердешно абажаемая дама я не могу ишшо ждать! Я на конец нашел место и никто о нем не знаит! Сердце стучить у меня в груди как никогда за все погибельные часы почасту со мной приключавшие! Вы только известите время и я сведу вас в наш Идем!

Ваш доблесный моряк

Бог мой, подумал я, вот вам лорд Нельсон, поднятый на самые вершины комического! У мадам явно приступ актерства — играем в Эмму Гамильтон. Она и заразила Неизвестного Доблесного своим эмма-гамильтоновским стилем! Я окончательно запутался. Мистер Колли — весь достоинство… эта записка… Саммерс и мушкетон Преттимена, который на самом деле принадлежит Брокльбанку… Я рассмеялся и кликнул Виллера.

— Вы хорошо потрудились над моей каютой, Виллер. Что бы я делал без вас?

Виллер поклонился, но не сказал ни слова.

— Мне по душе ваша внимательность. Вот вам полгинеи. Правда, случается, вы кое о чем забываете, не так ли?

Нет, он не повел глазами в сторону парусинового таза.

— Благодарствуйте, мистер Тальбот, сэр. Насчет меня будьте покойны, сэр. Во всех отношениях, сэр.

Он удалился. Я вновь взялся за записку. Она была не от Девереля, совершенно ясно. Джентльмен неграмотен иначе. Неясно было другое: что мне со всем этим делать.

Право, пусть позднее, но я непременно потешу себя зрелищем того, как эта история превратится в фарс… Мысленно я уже видел, как я использую театр, чтобы избавиться от Зенобии и пастора вместе: надо только подбросить записку в его каюту, а потом ее там обнаружить… «Эта записка разве не к мисс Брокльбанк? А еще проповедник учения Христова! Признавайтесь, пес блудливый! И позвольте поздравить с успехом у вашей пассии!»

Стоп! Тут я одернул себя с удивлением и досадой. Что же это? Я, считающий себя за человека благородного и достойного, замышляю акцию не просто противозаконную, но зазорную! Как же такое могло со мной случиться? Вот видите, я не скрываю ничего. Сидя на краю койки, я прослеживал ход событий, который привел меня к столь вопиющим мыслям, и нашел их истоки в драматическом характере Зенобиевой просьбы — прямо из фарса и мелодрамы — словом, из театра. Да будет провозглашено во всех учебных заведениях:

Платон был прав!

Я встал, прошел к соседней клетушке, постучал. Зенобия открыла, я вручил ей записку и вернулся к себе.

(Ω)

Омега, омега, омега. Эта сцена наверняка последняя. Ничего больше уже не может случиться — разве только пожар, кораблекрушение, захват судна французами или какое-нибудь чудо! Даже в этом последнем случае Вседержитель, без сомнения, явится по-театральному — как deus ex machina![28] Даже если я откажусь позорить себя, участвуя в лицедействе, не в моих силах помешать всему судну услаждаться спектаклями! Верно, мне теперь следует предстать перед Вами в костюме вестника из какой-нибудь пьесы — хотя бы из Вашего Расина. Прошу прощения за это «Вашего», но в моих мыслях он иначе не существует…