Смерть с отсрочкой - Крис Хаслэм

— Я еду в Матаморосу. Это на полпути. Садись.

Ник бросил чемоданчик на заднее сиденье, заваленное старыми газетами, книжками с обтрепанными на углах страницами, картонными коробками, полными бумаг, брошюрами в плохих переплетах. На полу лежала пара засаленных костылей, и, застегивая привязной ремень, Ник обратил внимание на отсутствие ножных педалей.

— Инвалидная машина, — кивнул крупный испанец. — Ноги у меня не действуют, а все прочее в полном порядке.

— Вижу, — ответил Ник, не уверенный в правильности ответа.

— Тормоз и акселератор на ручном управлении. Коробка передач автоматическая.

— Прекрасно.

— Зачем тебе в Паленсию?

— Там у меня друзья.

— Девочки? — ухмыльнулся водитель.

— Э-э-э… нет.

— Ага! Мальчики?

Ник слабо рассмеялся. Мускусный запах феромонов был очень сильным.

— Просто приятели. Ждут на вокзале.

— Почему ж ты не поехал поездом?

— Не могу себе позволить.

— Где ж твои деньги?

Жирный тип задает слишком много вопросов, решил Ник.

— Потерял. Забыл в кафе бумажник, а когда вернулся, его уже не было.

— Значит, бедный и беспомощный.

— Просто бедный.

— А у твоих дружков деньги есть?

— Они мне не дружки, но когда я с ними встречусь, то все будет в полном порядке.

— Ты в первый раз в Испании?

— Да.

Заморосил мелкий дождь, спрыскивая автостраду. Видимость ухудшилась.

— Твои дружки испанцы?

— Они мне не дружки, — повторил Ник сквозь стиснутые зубы. — Ясно? Я не гей.

Толстяк шлепнул его по ляжке липкой ладонью:

— Шучу. Ты симпатичный парень. Может быть, под дождем тебе будет не так уж и плохо.

— Мои приятели англичане.

— Студенты?

— Вовсе нет. Один из них был здесь во время войны.

— Какой войны? Гражданской?

— Э-э-э… да. В тридцатых годах.

— Знаю, когда была Гражданская война, chico, — отрезал толстяк. — Оглянись назад. Все это написано о войне. Как тебя зовут?

— Ник Крик. Приятно познакомиться.

Толстяк протянул ту же самую потную руку:

— Профессор Эдуардо Вега. Преподаю историю. На чьей стороне стоял твой приятель?

Ник пожал плечами:

— Не могу точно сказать. На той, на которой стояли британцы.

Профессор рассмеялся:

— Британцы стояли на той и на другой стороне. Официально поддерживали республику. У них выбора не было. Неофициально поддерживали Франко и националистов. Вот тебе вся политика невмешательства.

— Разве Франко не был плохим парнем?

— Поосторожнее, молодой человек, — предупредил профессор.

— Да ведь он был фашистом, не так ли?

— Какая альтернатива?

— Возможно, свобода?

— Ах, конечно, земля и свобода. Как в Советской России. Что стало бы с Европой, если бы коммунисты завладели Испанией? — Профессор прибавил газу и обогнал грузовик. — Что стало бы с Англией, если б следующей пала Франция?

— Значит, по-вашему, Франко был прав?

— Разумеется, прав. Знаю, в наши мягкосердечные времена это немодное мнение, но, если б не он, Европа вернулась бы в темные времена Средневековья. Ваше правительство это знало. Просто стыд и позор, что оно не смогло удержать дураков из Интернациональных бригад, добровольно решивших погибнуть за Сталина.

— Кажется, один из них — мой приятель, — сообщил Ник.

— Видимо, до сих пор остался сентиментальным старым дураком, — заметил профессор.

У Ника уже мелькала подобная мысль.

— Знаешь, зачем я еду в Матаморосу? — продолжал профессор, хлопнув Ника по колену. — Хочу расспросить восьмидесятилетнего старика, который, возможно, расскажет, где найти тела шестнадцати иезуитских священников — Божьих людей, расстрелянных коммунистами в тридцать шестом.

— Наверняка насилие применялось со всех сторон, — сказал Ник.

— Весьма дипломатичное замечание, — фыркнул профессор. — Причем в идеальном английском стиле.

Лекция продолжалась в Торрелавеге и Лос-Корралес-де-Буэльна. Негодующий гнусавый вой жирного профессора горько комментировали затянутые влажным туманом холмы, сгрудившиеся на склонах деревни, широкие мелкие речки. Дорога тянулась в той же долине, где шла железная дорога к Паленсии, и с каждым проходившим поездом в желудке у Ника взволнованно екало. Профессор ехал с преувеличенной осторожностью, почти не превышая тридцати миль в час на черном сверкающем двухполосном покрытии. Если двое его компаньонов едут в Паленсию, то долго ли будут там ждать? Будут ли вообще, или они уже на полпути к Мадриду или к другому месту в этой незнакомой холодной стране? Приближается его первая ночь в Испании, причем он не имеет понятия, где ее проведет, хотя есть уверенность, что профессор предложит какой-нибудь жалкий ночлег.

Профессор почуял в нем если не беспокойство, то голод.

— Через несколько минут будем в Матаморосе, — сообщил он. — Ты сегодня чего-нибудь ел?

— Только завтракал, — ответил Ник.

Ленни уже вытащил бы из шляпы кролика, и они оба устроились бы в каком-нибудь чванливом маленьком отеле с кабельным телевидением и горячим душем.

— Поужинаешь сегодня со мной, — заявил профессор.

— Пожалуй, не смогу, — отказался Ник, глядя на бесполезные ноги под рулевой колонкой. По крайней мере, жирный сукин сын не сможет его догнать.

— Сможешь. Я всегда рано ужинаю, а в нашей стране это значит, что обычно я ужинаю в одиночестве.

— Но меня ждут друзья… — Интересно, успел ли Ленни выпить? После освобождения ни единого вечера не провел трезвым, отсутствие денег не служит препятствием на пути к забвению.

— Ну и еще чуть-чуть обождут, chico. Нынче вечером больше не будет поездов в Паленсию, а дорога, как видишь, пустая. Лучше останься со мной, завтра я тебе билет куплю. Можешь звякнуть друзьям, предупредить, чтоб утром ждали. — Он взглянул на Ника, облизнув усы кончиком желтого языка.

— У вас есть где остановиться в Матаморосе? — спросил Ник.

Профессор покачал головой, следя за его реакцией.

— Снимем номер. Что скажешь?

Еда и постель выглядели привлекательнее ночи на дороге в погоне за утраченной целью. Ник бросил на толстяка ответный взгляд:

— Звучит неплохо, профессор.

Зал ожидания на вокзале в Паленсии освещали мигавшие неоновые трубки. Они жужжали, как умирающие насекомые.

Высоко в углу плохо настроенный телевизор крутил повторявшиеся беззвучные ролики новостей. Краски, толпы людей, срочные и назойливые сообщения усугубляли чувство полной изоляции в холодном помещении. На голубом экране в другом углу сменялись надписи llegadas и salidas,[29] но обе колонки пустовали. В ближайшее время ни один поезд не придет и не отойдет, на платформах никого не было, кроме ремонтников в ярких оранжевых жилетах.

Ленни сгорбился на пластиковой скамейке одного цвета с жилетами, сплошь разрисованной столь же неуместными, сколь и безобразными граффити. Он поболтал перед глазами бутылкой водки, покачал головой и объявил:

— Начинаю беспокоиться, мистер С.

Сидней скрипнул зубами. Он уже не годится для таких неожиданно тяжких усилий, прошедший день вымотал из него все силы. Тело ныло от пяток до поясницы, от ребер до запястий, режущая и гложущая боль усиливалась от холода, пронизывавшего до костей. Он всегда знал, что поездка будет утомительной, но не ожидал, что так скоро настолько ослабнет. Если вскоре не найти еды и теплой постели, здоровье обернется серьезной проблемой, но, несмотря на неудобства, пульсирующую боль в суставах и тяжесть в груди, он чувствовал бодрость и радостное возбуждение, как в тот раз, когда впервые вышел из-под обстрела. Не открывая глаз, вытащил из кармана фляжку и снова хлебнул арманьяка, молча произнеся тост за погибших друзей.

— Не стоит, мистер Ноулс, — сказал он наконец. — Утром мистер Крик либо явится, либо не явится. Дадим ему все шансы нас догнать.

Сидевший напротив него Ленни безнадежно согнулся, уткнувшись локтями в колени и повесив голову.

— Мне глубоко плевать на Никеля, — пробормотал он. — Меня беспокоит положение с водкой.

— Прелестно.

— Не то чтобы я алкоголик или кто-нибудь вроде того, — объяснил Ленни. — Просто люблю время от времени чуточку выпить, точно так же, как вы.

— Конечно.

— Особенно после такого дня, как сегодня.

За стенами зала ветер с тихим воем гулял по пустому вокзалу, лампы сочувственно мигали. Ленни хлебнул водки, подержал во рту, пока не пропало всякое ощущение. Даже не помнится, был ли когда-нибудь так далеко.

— По правде сказать, мистер С., — объявил он после минутного размышления, — если б я знал, что так будет, ни за что не поехал бы.

— Это я уже слышал, — улыбнулся Сидней, слыша себя как бы из дальней дали. — Семьдесят лет назад кто-то сказал то же самое.