Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Церемонию венчания должен был проводить краковский кардинал Бернард Мацеевский, двоюродный брат воеводы Юрия Мнишка, давно принимавший участие во всех перипетиях с историей «царевича». Само место, где происходило действо – в сердце Кракова, на площади Рынка, в доме ксендза Фирлея (свойственника Мнишков), – тоже подчеркивало значимость события. Оно имело бы еще больший резонанс, если бы Марина Мнишек венчалась в находившемся неподалеку главном краковском костеле, но тогда было бы трудно избежать конфессиональных и протокольных затруднений с русским послом. А так церемония обручения Марины Мнишек, привезенной накануне в Краков, получалась одновременно и домашним, и государственным событием. Участие в ней короля Сигизмунда III со своим двором, высших церковных иерархов Речи Посполитой и иностранных дипломатов создавало исторический прецедент, но все же не такой громкий, как если бы король пригласил Мнишков в Вавельский замок, а не они его в свой «дворец», устроенный специально для обручения из двух соседних владений Фирлея и Монтелупи на главной Рыночной площади (дом этот, номер 9, конечно, значительно перестроенный, и сейчас можно увидеть в Кракове).

Прекрасно украшенная «каплица» с алтарем находилась в доме Фирлея. Первыми туда прибыли кардинал Бернард Мацеевский и нунций Клавдий Рангони. Стали дожидаться приезда невесты Марины Мнишек. В это время московский посол Афанасий Власьев со своею немалой свитой в 200 человек находился в доме Монтелупи. Король Сигизмунд III вместе со своим двором проехал прямо в дом Фирлея и расположился в зале, где должна была состояться свадьба. Он сидел, а рядом с ним стоял королевич Владислав. Сестра короля шведская принцесса Анна со своими фрейлинами ушла в это время к невесте. Тогда к королевской руке допустили посла Афанасия Власьева и других членов посольства. Пока гости собирались и занимали свои места, кардинал Бернард Мацеевский облачился в свое драгоценное одеяние и начал обряд [68].

Марина Мнишек прошествовала к алтарю. Как было написано в современном описании церемонии венчания, «царица венчалась в белом алтабасовом, усаженном жемчугом и драгоценными камнями платье». Кроме «дорогого платья», она была украшена «короной, от которой по волосам немало было жемчугу и драгоценных камней». Головной убор невесты отличался особым изыском. Один из приглашенных, Нери Джиральди, сообщал в Италию тосканскому герцогу: «Княжна Мнишек была убрана драгоценными камнями, каких я смело могу сказать, что нигде не видал; но более всего отличались жемчужные нитки, вплетенные в распущенные косы княжны… составлявшие также корону на макушке ее красивой головки» [69]. Сохранившиеся портреты Марины Мнишек подтверждают, что она любила украшать волосы жемчугом, а в этой церемонии жемчужная корона содержала еще очевидный намек на ее царскую будущность.

В сопровождении двух сенаторов (один из них – малогощский каштелян Николай Олесницкий – позднее возглавит посольство для участия в свадебных торжествах Марины Мнишек и царя Дмитрия Ивановича в Москве) дочь сандомирского воеводы подошла к алтарю. Рядом с ней встала свидетельница – королевна Анна. Первому дали возможность обратиться к собравшимся гостям послу Афанасию Власьеву, провозгласившему, что он «прибыл для этого дела по воле своего государя». Посол «просил у сендомирского воеводы его дочери и родительского благословения». После этого начался турнир красноречия и учтивости. Вперед, представляя короля, выступил канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега. Происходившее он охарактеризовал как действие Провидения, «символ единения двух народов». Он расточал похвалы великому князю Дмитрию, делал намеки о его будущем великом предназначении (в полной противоположности тому, что канцлер говорил на сейме в начале того же 1605 года). Но о ком он, не кривя душой, мог высказаться в патриотическом восторге, так это о Марине Мнишек. «Как бы ни велика была честь носить корону, – сказал канцлер Лев Сапега, – польская женщина вполне достойна ее: сколько государынь Польша дала уже Европе».

Следующий оратор «указывал также на славный дом девицы, на ее воспитание, богатство добродетелей», хвалил царя Дмитрия Ивановича, помнившего расположение, оказанное ему сандомирским воеводою Юрием Мнишком. Но апофеозом стала ученая и возвышенная речь кардинала Бернарда Мацеевского. Она заслуживает того, чтобы привести ее подробное изложение. Сначала кардинал Мацеевский «сказал удивительную речь об этом таинстве, указывая в нем действие Промысла; затем он приступил к восхвалению Димитрия – великого царя и государя великой России (он дал ему титул, какой у него был написан на бумаге, по которой он говорил)». Так едва ли не первый и единственный раз в присутствии короля Сигизмунда III полуофициально был признан царский титул Дмитрия Ивановича со стороны церковных властей Речи Посполитой. Кардинал «хвалил настоящее его намерение и показывал, что оно послужит благом и для самого царя, и для тамошних жителей, царских подданных». Дальше следовал самый важный момент речи, заставлявший католическую церковь оказывать такую явную поддержку московскому царю, давшему определенные обещания содействовать единству двух государств и церквей: «Бог так часто наказывал их разномыслием, что они то замышляли искать себе государя за морем или в соседних странах, то сажали на престол своих великих государей незаконных наследников (явный намек на Бориса Годунова. – В. К.). Теперь Божиею милостию и устроением они нашли себе надлежащего государя в государствах его величества, нашего милостивого государя». Да, ненавистный «Годун», продолжавший линию «тирана Ивана», был мертв, а брак московского государя Дмитрия Ивановича открывал такие великолепные внешнеполитические перспективы, что ради них можно было забыть о невероятных обстоятельствах появления «царевича» на русском престоле. Напоминая о милостях, оказанных королем Сигизмундом III царевичу Дмитрию, кардинал подчеркивал, что нынешний русский царь «открыл благочестивому государю свои намерения прежде всех государей». И наконец теперь, «желая еще больше доказать свою благодарность, берет через тебя, господин посол, супругу себе (слова, положенные в чине венчания) в этих государствах, берет свободную шляхтенку, дочь благородного сенатора из благородного рода».

Самборские грезы Марины Мнишек становились реальностью. Она была в центре всеобщего внимания. Покорная дочь своего отца, Марина увеличивала славу рода Мнишков и всего Польского королевства, ее имя вставало в один ряд с именами других жен монархов. Все это вытекало из речи кардинала Бернарда Мацеевского, приблизившегося к кульминации: «В этом славном королевстве, где все свободны, не раз случалось, что князья, короли, славные монархи, даже короли этого королевства брали себе жен из свободных шляхетских домов. Бог ниспосылает теперь подобное благо и царю Димитрию и всем его подданным, – его величество царь завязывает с его величеством, милостивым государем нашим, дружбу, а с этим королевством и с его чинами – свободными людьми – родство. При этом святом супружеском союзе его царское величество, великий государь, сумеет за эту расположенность воздать со своей стороны его величеству королю благорасположенностью, а королевству – любовью».