Обречен на победу - Николай Леонов

Нина походила на взбесившуюся кошку, не на домашнюю мурку и не на пантеру, а так, что-то среднее типа рыси. Швыряясь в терпеливый чемодан ненужными вещами, она кричала:

– Я тебе подчинилась и пропустила две тренировки! Почему я должна улетать? Почему? Я была у подруги, она подтвердит!

– Такое алиби у меня тоже есть! – сказал Астахов спокойно. – Я видел этого розыскника. Он прав.

Нина сопротивлялась по инерции, внутренне она смирилась, терять Павла, в общем-то, из-за ерунды не имело смысла. Ну хочет он отослать ее в Киев, ну и бог с ним. Слетаем.

– Не виновата я ни в чем…

– И я не виноват! – вновь перебил Астахов. – Из тебя душу вынут и повесят на веревочке. На обозрение всего города.

Нина взялась за грудь, словно проверяя, на месте ли еще душа.

– Я никогда не выйду за тебя замуж! Ты слышишь? Никогда.

– Билет. Деньги. Мой друг тебя встретит. – Астахов положил на стол билет, деньги, записку. – Самолет утром, ты уйдешь из дома сейчас…

– Ты выиграешь все Олимпийские игры! Все первенства мира! У тебя будет все! А меня не будет! Я тебя ненавижу!

– Не повторяйся. – Астахов поднялся, подошел к тахте. – Давай я помогу тебе собраться. Так много тебе не нужно. Отберем только необходимое.

Он укладывал вещи в дождавшийся своего чемодан – укладывал умело, ловко, заботливо.

Астахов около семи вечера в прокуратуру зашел, именно зашел, как заходят к теще на блины, когда совершенно нет аппетита. Недрогнувшей рукой он подписал сто восемьдесят вторую статью об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, ответил на большинство вопросов правду, в главном солгал полностью, равнодушно кивнул, удалился.

А вот Олег Борисович Краев, хотя приглашение и получил, идти в прокуратуру не собирался. С одной стороны, он понимал, что, сказав правду, потеряет Павла навсегда. С другой – солгав следователю, в случае разоблачения он потеряет звание и скорее всего будет выброшен из спорта. Но если рассуждать здраво, то сколько он, Олег Борисович Краев, стоит без Павла Астахова? Если Павел совершил преступление и его посадят? Заслуженный тренер СССР О.Б. Краев не вел воспитательную работу… допустил… в результате чего… Подумать страшно. Помощником к Толику Кепко в спортшколу не возьмут. Не ходить, решил он, даже если милиция на дом придет. Болен, радикулит, брюки надеть не могу. Радикулит у Краева наличествовал, симптомы при обострении он все знал. Изобличить Краева в симуляции не смогла бы и Академия медицинских наук.

Краев жил в одной квартире с женой (сын давно женился и уехал из Города), позволял ей готовить еду и убирать комнату. Встречались они на кухне за завтраком, практически не разговаривали, лишь обменивались служебными репликами. Они не ссорились, не ругались даже, просто, когда сын уехал, выяснилось, что между ними нет никакой связи, даже тонюсенькой ниточки. Жили два человека, не молодых, не старых, в одной квартире, спокойно жили, не обращая друг на друга внимания. Жена готовила и прибирала, Краева это устраивало.

Выработав линию поведения, Краев, шаркая шлепанцами, появился на кухне, осторожно опустился на табуретку с такой прямой и напряженной спиной, словно держал на голове хрустальное яйцо или мину. Жена, взглянув мельком, констатировала:

– Братик проснулся.

Радикулит Краев приобрел в двадцать лет, то есть тридцать шесть лет назад, его считали ближайшим родственником и звали братиком. К нему привыкли, его визиты, конечно, не радовали, но и давно не пугали, главное, чтобы он не явился накануне вылета за рубеж.

Жена, равнодушно констатировав факт появления родственника, действовала быстро, ловко, без суеты. Она вытащила из ванной деревянный щит, уложила его под тонкий матрац, включила духовку, насыпала на противень песок, достала из аптечки анальгин, позвонила на дом районному врачу, позвонила Толику Кепко, положила у изголовья постели «Трех мушкетеров» и «Королеву Марго» и ушла по своим делам, о которых Краев ничего не знал.

Все это Краев наблюдал не раз, но сегодня обиделся. Он прошелся по квартире, взглянул на старинные ходики: уже восемь. А если Толик задержится и песок начнет гореть? Заглянул в духовку. Кто вынет его и пересыплет в холщовый мешочек? Я нагнуться не могу. Начнет гореть, вонять. Ужас.

Толик Кепко никогда в жизни никуда не опаздывал, и в этот вечер он пришел вовремя.

На следующее утро легкоатлеты Города узнают, что «самого» пробило по вертикали. Обычно Краев поднимался после схватки дней через семь-десять. Раньше следователь своего последнего свидетеля не получит.

Следователь Леонидов, естественно, был не в курсе этих дел. В двадцать один час он отпустил последнего свидетеля, вызванного на сегодня, уложил все протоколы в папочку, аккуратно подровнял, завязал тесемочки, спрятал папочку в сейф, запер его, пришлепнул печать из зеленой мастики и спокойненько отправился домой.

Несколько слов об Илье Ильиче Леонидове, следователе прокуратуры, муже и, главное, как мы уже знаем, зяте.

Старший оперуполномоченный МУРа Гуров и мудрый подполковник Серов в оценке Ильи Ильича непростительно ошибались. Он не глуп и самонадеян, он умен, осторожен и очень расчетлив. Дураки не женятся в двадцать два года на тридцатилетних некрасивых девушках с квартирой, дачей, машиной, а главное, с папой. Дураки женятся по любви на ненаглядных, на «зайчиках», «лапоньках»… Ну вспомните свою молодость и все узнаете о дураках.

Илья Ильич Леонидов, в девичестве Махов, был человек умный, можно сказать, талантливый. Едва поступив на юрфак, он знал, что, закончив, будет работать в прокуратуре. Не в уголовном розыске или УБХСС, романтика которых для недоразвитых, а именно в прокуратуре. По закону именно она является крышей, венчает все следственные органы, а Илья еще в детдоме, когда играли в кучу малу, ухитрялся дождаться своего и прыгнуть последним, самым верхним оказаться.

Наутро после убийства Игоря Лозянко, когда по Городу и коридорам прокуратуры прошелестело имя Павла Астахова, Илья направился в кабинет тестя, зашел впервые за два года совместной жизни.

Когда дочь наконец вышла замуж, Леонидов-папа вздохнул облегченно, на зятя взглянул брезгливо, в любовь к своей дочери не верил, приготовился к бесконечным просьбам. Папа давно внутренне решил, что конкретно он сделает для своего зятя, а что делать не будет и как мальчика остановит. Шло время, зять учтиво кланялся, говорил о погоде, рассказывал анекдоты, ничегошеньки не просил. «Выгадывает, – понял папа. – Ну ничего, когда выгадаешь и попросишь, ты у меня получишь. Машину, наверное, купить хочет, зятек-красавчик. Ну-ну, я тебе покажу машину». В своем кабинете Леонидов-папа, может, и был мудр, а в домашних делах, да супротив зятя, был, в свои шестьдесят с хвостиком ну что малое дитя. Илья Ильич хотел не машину, не дачу, он желал власти.

Илья рос круглым сиротой. Отца его никто не знал, а мать отказалась от него в роддоме и скрылась в неизвестном направлении. Медкарточка ее где-то затерялась, и ребенка окрестили чужие люди. С первых дней жизни мальчик отличался отменным аппетитом, ел, пока соску не отнимут, кто-то из нянечек сказал: «Ентот не пропадет, свое отыщет. Пробьется, другим намахает».

Так появилась фамилия – Махов. Почему Илья Ильич, неизвестно. В детдоме, уже класса с седьмого, Илья начал отличаться от сверстников. Один увлекался спортом, другой мастерил, третий бездельничал и хулиганил. Илья учился. Он не просто был круглым отличником, он опережал сверстников на класс, а в некоторых предметах – на два. В восьмом классе Илья начал зарабатывать репетиторством, стал покупать себе вещи и внешне отличаться от детдомовцев. В университет его приняли вне конкурса, он получил общежитие, вставал каждый день в шесть, ложился в одиннадцать. Семь часов сна. Все остальные – работа. Не пил, не курил, на третьем курсе у него появилась сберкнижка. На четвертом он женился на дочке Леонидова. Она была старше Ильи на восемь лет, активно некрасива, но мелочи его никогда не волновали. Фамилия Ильи вызывала улыбку, женившись, он ее сменил. «Отсмеются и забудут», – решил он и оказался прав.

У него была программа, которую он неторопливо, но последовательно претворял в жизнь. Первое. Необходимо иметь имя, собственное лицо, чтобы тебя знали и ни с кем не спутали. По одежде встречают, с этого и начнем, решил он еще в детдоме.

Сверстники ходили джинсовые, хипповые, длинноволосые, разные. Леонидов – всегда в костюме, аккуратен, отутюжен, хорошо подстрижен, речь чистая, литературная, никакого сленга, ни врагов, ни друзей, все на одной дистанции. Так как он продолжал репетиторствовать, то уже в двадцать два года Илью начали называть по имени-отчеству. В университете Илью знали, ни с кем не путали, окончил он с отличием, на работу в прокуратуру его взяли не за фамилию, хотя последняя, естественно, не мешала.

Начав работать, Илья Ильич Леонидов быстро заявил о себе как человек аккуратный, педантичный и исполнительный. Фамилией своей он не пользовался, с личным временем не считался, но сослуживцы его не любили.