Маша для медведя - Наталья Шумак

-На постоянное место жительства?

-Да.

-Друг, значит. Ясно. Ну, пошли.

Маша шагнула на площадку, прижимая к груди письмо от Ванечки, точно волшебный щит, за которым можно было укрыться от невероятной дикости происходящего.

"Почему ты не отвечаешь? Маша? Что случилось? Быть настолько невежливой, чтобы не черкнуть хотя бы одну открытку в ответ - совсем на тебя не похоже. Я начинаю всерьез волноваться. Пожалуйста, напиши мне. Даже если больше не хочешь общаться. Так и сообщи, чтобы я знал. И не тешил себя глупой надеждой. С любовью. Иван."

-С любовью... Чтобы не тешил себя глупой надеждой. Эх, Царевич, Царевич. Как всегда, в своем стиле. Может, и не врут про евреев, что они самые головастые в мире? Как думаешь, Ванечка?

Царевич, пребывающий вне зоны слышимости, разумеется, не ответил. Маша вспомнила, с какой опаской синеглазого юношу вызывали к доске почти все учителя. (Анна Леонтьевна не считается.) Ванечка знал побольше любого препода. (Кроме обожаемой химички.) Зря ли в классе гуляла шутка: "Кто на свете всех умнее? Наш царевич дорогой".

В конверте имелся еще один листик, с напечатанными (вот пижон, нет чтобы от руки начертить) строчками.

- Мой грустный клоун

Грубо напомаженный.

Молчит закован

В шутовской наряд.

На маске безобразной (эх и страшен он!)

Два темных солнца плачут невпопад.

Мой грустный клоун

С нежностью невиданной

Готов швырнуть любви слова - глупец.

Доверив бестолково

Вот ведь выдумал,

Себя царице тысячи сердец.

-Да...

Пробурчала Маша, чтобы хоть как-то, для себя самой, отреагировать. Бедный Ванечка. Надеялся, наверно, что его стишки оценят. Елки зеленые. Ну не любит она поэзию. Совсем! Ни капельки. Мало ей в школе классиков, еще и Царевич начал изводить рифмами! Паразит талантливый.

Маша разговаривала сама с собой. Сидя на кухне, перед нагромождением книг, считалось, что она делает уроки. Но в голову не лезла ни одна фраза из учебника. Постольку поскольку все свободное пространство на чердаке Машиного сознания было занято бестолково сваленными в кучи, мечущимися под крышей, падающими и взлетающими собственными мыслями. Хаос, если выражаться одним словом. А если высказать те же мысли в двух, то полный хаос.

-Золотце, ты там не уснула?

Дед вошел бесшумно, Маша подпрыгнула на табурете.

-Ой! Ой!

-Прости. Забываю, что надо топать и кашлять.

Кажется, он шутил. Маша не всегда могла понять: серьезно Илья Ильич говорит, или с юмором.

-Когда ты поедешь к маме?

-Я не могу.

-Почему?

-С такой.

Она не сразу выговорила.

-С такой... рожей.

-Откладывать не стоит. Не забывай, что враги не дремлют.

-Враги?

-Думаю, что твой отчим уже сочинил удобоваримую гнусность. Если ты не придешь, в ближайшее время, мама может поверить именно ему.

-Нет!

-Золотце, такова жизнь. И вообще, растолкуй старику, что именно ты сама собираешься сказать Леночке.

-Не знаю. Правду нельзя.

-Любая ложь будет против тебя.

-Все равно!

-Давай подумаем вместе. Хочешь?

Дед взял табурет, поставил напротив Машиного. Уселся. Вытащил из ниоткуда острый, с лезвием блестящим точно зеркало, большой нож. Целый тесак. Таким только добропорядочных граждан пугать в темных переулках. Илья Ильич чинно и неторопливо принялся очищать желтое в крапинку яблоко. Кожура, не порвавшись ни в одном месте, укладывалась на блюдце длинной спиралью. Маша тупо следила за движением мужской руки. Дед протянул яблоко внучке.

-Будешь?

-Спасибо. Я не люблю так. С кожурой вкуснее.

-Дело привычки.

Илья Ильич поднялся, вытащил из кладовки пару очень симпатичных яблок. Тщательно вымыл.

-Держи, золотце. Не обращай внимания на старого зануду.

-Спасибо.

-Вот так ответила вежливая Ева одному хитрому змею. И с этого начались все беды человеческие.

-Правда?

Маша с удовольствием впилась зубами в красное, сладкое яблоко. Сок брызнул на подбородок. Девочка, не чинясь, стерла влагу ладонью и покраснела, увидев, что дед достает с полки пачку бумажных салфеток. Илья Ильич, тактично не замечая оплошности, вернулся к прежней теме.

-Думаю, маме стоит сказать почти правду. Повздорили. Очень сильно. Отчим - как его зовут?

-Геночка.

-Геннадий распустил руки. Выпорол. Ты психанула и удрала. Жить с ним больше не хочешь. Вы раньше уже ругались, при маме?

-Да.

Нехотя выдавила из себя девочка.

-По какому поводу?

-Читал мои письма без спроса.

-Так и скажи. Взял, вскрыл, изучил.

-Спрятал.

-Что?

-Он не отдавал мне Ванечкины письма. Царевич упрекает, что ни на одно не ответила. Я даже не знаю, сколько их было.

-Вот так и сообщишь. Этими же словами. На личности не переходи. Отчима не оскорбляй. Излагай события. И свое решение - пожить пока, подчеркиваю - пока, отдельно от Геннадия.

Маша замерла. Дед уже успел устать от нее? Поэтому и выделил условие. Пока. Пока? А она то размечталась, святая наивность. Собралась с духом, переспросила.

-Сколько будет длиться это "пока"?

Илья Ильич внимательно посмотрел на внучку. Ответил серьезно.

-Золотце. Ты будешь жить у меня столько, сколько захочешь. Можешь остаться насовсем. Это серьезное предложение. С отчимом тебе на одной территории быть невозможно! Просто маме не надо вываливать правду. Мол, удалилась навеки! И назад ни ногой. Маму стоит поберечь от подобных новостей. Ты, по-моему, сама так решила? Я не прав?

Девочка вскочила, опрокидывая табуретку. Собираясь броситься деду на шею. Что ее в последний момент остановило? Удивленно-испуганный взгляд Ильи Ильича? Пришлось изобрести другой повод для рывка: соответствующий моменту, да к тому же шуточный. Вскинула руку к несуществующему берету, щелкнула бы каблуками, но шлепки подвели, беззвучно влипли один в другой. Шмяк. Голос звонко взлетел к потолку.

-Яволь, мой генерал.

-Нихт ферштейн. Разрешаю сесть.

Она послушалась. Устроилась поудобнее, взялась было за книгу. Фигушки. Через секунду дед отвлек, вдруг заговорил совсем другим тоном. Серьезным и торжественным одновременно.

-Золотце. Прости, я не нарочно, просто взгляд упал. Что это? Ты позволишь посмотреть?

-Да ради Бога.

Она небрежно пододвинула лист со стихами. Илья Ильич сцапал его жадно, как голодная обезьяна банан. Тут же, не прочел, а проглотил. Спросил с запинкой, впиваясь Маше в лицо лихорадочно заблестевшими глазами.

-Золотце, золотце, это... твое?

-В смысле?

Не поняла отупевшая от всей недавней чехарды девочка.

-Это ты написала? Ты?

Он выглядел слишком потешно. Вспотел, сморщился, да и листок держал в руке словно драгоценность. Маша прыснула смехом, зажала себе рот обеими ладонями, вскочила, опять села, и не удержавшись, залилась громким хохотом.

-Ой, я не могу! Не могу! Нет...

-?

-Не поэт ли я? Я?

-?

-Я поэт, зовусь Незнайка. От меня вам - балалайка.

Илья Ильич погрустнел. Осторожно положил листик обратно на стол. Смущенно отвернулся. Но Маша угомониться не могла, продолжала взвизгивать, чуть не лопаясь.

-Нет, умора какая. Я и стишки? Обалдеть! Дед, ну ты даешь!

Илья Ильич вышел. Обиделся что ли? Почему?

Глава третья.

Стали дед с внучкой жить-поживать...

Они столкнулись в прихожей, нос к носу. Дед натягивал неизменное пальто. Маша осведомилась.

-А ты куда?

Илья Ильич ответил степенно.

-Перед тобой группа моральной поддержки. Думаешь, не понадобится?

Маша посмотрела на него внимательнее. Пожала плечами. Ей все еще казалось, что дед человек не вполне свой. Мама - дело совсем иное. Роднее и ближе нее у Маши никого нет, в целом мире. А дед? Только что обретенный? Кто он? Илья Ильич улыбнулся. Если у кого и есть изумительные зубы, так это у него. Белые, ровные, один к одному. Можно соревнование между ним и Анной Леонтьевной устроить.

-Сколько тебе лет?

Спросила девочка непоследовательно. Илья Ильич сморщился, ссутулился и зашамкал с беспомощным видом.

-Дык и не помню уже, золотце. Надысь казалось, что сто. А ныне думаю, что поболе будет, поболе.

Маша покатилась с хохоту. Уж больно уморительным был контраст. Илья Ильич выпрямился, стер с лица глуповатое выражение, вздохнул.

-А если быть серьезным, Машенька, то дед тебе достался очень даже не старый. Пока. Еще. Не так давно мне стукнуло пятьдесят восемь. Нагло вру. Совсем скоро повзрослею на год.

-Сколько же это будет? Пятьдесят восемь плюс один?

-Понятия не имею. В математике не силен.

-Ха!

Дед выглядел честным на сто пятьдесят процентов. Маша спросила задумчиво.

-Но ты ведь уже на пенсии?

-Значит, заслужил.

Отшутился Илья Ильич. От любых вопросов, касающихся его работы, он старательно увиливал.

-Я думала ты намного старше.

Честно выпалила внучка.

-В комнату вошла пожилая женщина двадцати шести лет.