Принцип Полины - Дидье Ковеларт

– Я забронировал номер в «leopre V», но если ты можешь меня приютить, тогда уж лучше у тебя. А то всю дорогу в отелях, обрыдло. И мне надо уйму всего тебе рассказать. Черт, до чего же я рад тебя видеть, ты не представляешь! Знал бы ты, чего мне стоило помешать тебе написать обо мне, но пока я не заполучил досье, ты рисковал головой, – постойте, мадам, я придержу вам дверь.

Он помог консьержке вынести мусор, после чего похвалил моего пресс-секретаря, мол, правильная дамочка, своих не сдает: она отказалась дать ему мой новый адрес, и ему пришлось просить Полину взломать базу данных авторов издательства «Портанс». Я даже не отреагировал, огорошенный его предыдущей фразой.

– Живешь на халяву, ни тебе квартплаты, ни налога, ты все понял в жизни, – продолжал он на лестнице. – Клевая хаза.

Я предупредил его, что никогда не принимаю гостей: в квартире ужасный беспорядок, и у меня нет второй кровати. Он успокоил меня: прожив пять лет втроем на девяти квадратных метрах, не привередничают.

– Но тебе было бы лучше в «Георге V»… – робко начал я, доставая ключи. – Это же один из самых роскошных отелей в Париже.

Он взял меня за руку и вставил ключ в замочную скважину.

– Настоящая роскошь, старина, – это когда можешь выбирать, с кем тебе жить. Все остальное – вопрос декора.

Уловив смущение в моем взгляде, он подбодрил меня тычком и бросил свою сумку на диван в гостиной.

– Ты правду сказал, бардак еще тот. Если тебе удается не заблудиться во всех этих бумажках, ты герой! Давай угости меня пивом, и я поведу тебя ужинать.

Он без приглашения прошел на кухню, где была разложена моя рукопись. Взялся за ручку холодильника и замер перед фотографией голой Полины на четвереньках.

– Вот оно как, ты сохранил на память! – обрадовался он. – Хороша она была все-таки в койке, ничего не скажешь… я – то думал, что со временем приукрасил.

Ностальгически вздохнув, он провел пальцем по контуру ее грудей, словно бы парящих над простынями. Потом повернулся ко мне с насмешливым сочувствием, показывая кусочек члена, который мои ножницы отрезали у лона Полины:

– Себя-то ты не очень любишь, а?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять его слова. Он подумал, что фотография сделана автоматической съемкой. Я тихо сказал: – Это был не я, Максим. Снимок сделан снаружи, телеобъективом.

Он нахмурил брови, наклонился к фотографии, едва не уткнувшись в нее носом.

– Постой, постой… Это у нее в Гренобле, ага! Ты застукал ее с другим, пока я сидел? Да?

Но когда это было?

Его губы кривились в вымученной улыбке, какой я прежде у него не видел. Этакая показная беззастенчивость, побуждающая к обидным откровениям. Я успокоил его:

– Это не другой, Максим. Это ты.

У него отвисла челюсть. Казалось, это ранило его больнее, чем если бы Полина тайком изменила ему. Наконец он сглотнул, положил холодную руку мне на плечо и заключил, чтобы разрядить атмосферу:

– А ты, стало быть, отрезал мне конец. Я уточнил, что снимок был в отчете частного детектива, приложенном к его судебному досье, которое я получил через анонимного посредника. Он стукнул кулаком по фотографии так, что отлетел магнит, державший ее на холодильнике.

– Как же я был прав, черт побери! Знал ведь, что они возьмутся за нее, если я не сделаю вид, будто она мне по фигу! И где он, этот отчет?

– Я все послал в «Канар».

– Чего? Да ты больной на всю голову!

– Кроме фотографии. Я думал, что правильно делаю… Они ничего не напечатали, не беспокойся.

– Тоже мне, удивил. Но ты оставил себе дубликат!

– Нет.

Он медленно провел рукой по лицу.

– Твою мать. Что там было, в этом отчете?

Про президента и про меня?

Я напряг память, чтобы опять что-нибудь не ляпнуть.

– В общих чертах, наркоторговцы заплатили тебе, чтобы ты его убил в 1981-м, но он тебя перевербовал…

Его кулак обрушился на стол с такой силой, что листки моей рукописи рассыпались по полу.

– Враки! Мне было девятнадцать лет, и я хотел угнать его тачку со стоянки ресторана, где гуляла свадьба, вот и все. Только он свалил с праздника раньше, чем я думал, со своим тогдашним водителем, итальяшкой, и тот кинулся на меня с ножом. Я-то умею за себя постоять, так двинул его ногой, что он сам на этот нож напоролся, да еще и толкнул своего патрона, и тот раскроил себе черепушку о радиатор «Даймлера». Вот тут-то я его и узнал. Робер Сонназ! Ну влип так влип! Это же он спас «Ассоциацию Маршероль», где мой папаша был вратарем. Извини, я не нарочно.

Осознав масштаб бедствия, он собрал с пола листки и принялся складывать их по порядку, невзирая на мои протесты.

– Короче, сел я за руль и повез их в больницу По дороге все умолял президента простить меня. Рассказал ему всю мою жизнь, как папаша запил горькую, после того как выбил мениск, как старший брат меня лупил, как я завербовался в семнадцать лет в альпийские стрелки, как мыкался, когда меня из армии турнули за то, что вступился за гомика и отмутузил двух унтеров. И он, вместо того чтобы подать жалобу, возьми и найми меня вместо того итальяшки.

Покончив с уборкой, он опустился на стул, упершись локтями в мои листки, и с умилением вздохнул:

– Он дал мне шанс, что тут скажешь. Вправил мне мозги, спас меня… Без него я бы так и остался мелкой шпаной. Я обязан ему всем.

– Но кто прислал мне это досье, Максим? Его друзья или его враги?

– Знай ты их, понял бы, что большой разницы нет.

– Ты думаешь, я дал маху с «Канар»?

Он закрыл тему, сказав, что, так или иначе, это древняя история: он свел счеты со всеми, кто мог доставить нам неприятности. Это «нам» усилило тревогу, охватившую меня задним числом. Он убрал локти с рукописи, разгладил листки, точно простыню расправил, и вскочил со стула, хлопнув в ладоши:

– Ладно, сегодня все не важно, кроме нас троих! И предупреждаю тебя, писатель, сегодня вечером ты заново впишешь меня в настоящую жизнь! Давай-ка мне Париж by night![18] Все лучшие кабаки!

На самом деле не я ему, а он мне открыл город, в котором я прожил семь лет. «Каспийская икра» на площади Мадлен, панорамный ресторан на втором уровне Эйфелевой башни, «Кастель», «Режин», «Элизе-Матиньон»… Все храмы ночного Парижа, которые он обходил в свое время по средам вечером, уложив спать Робера Сонназа, в ту пору, когда тот заседал в Финансовой комиссии Национальной ассамблеи.

Наличные текли рекой из его карманов, чаевые превосходили суммы счетов, он орал «Да здравствует Республика!» на спящих улицах и раздавал конверты бомжам, горланя на мотив «Марсельезы»: «О фонды тайные Отчиииизны!..»

На рассвете, пьяный в стельку, он усадил меня на заднее сиденье «Даймлера», величая «президентом».

Без двадцати семь я обнаружил себя в своей постели, разбуженный внезапно поставленным мне на колени подносом с кофе и круассанами.

Вспомнить, как я здесь оказался, не удавалось.

– Ну ты если загуляешь, то отрываешься по полной, – похвалил он меня. – Давай пошевеливайся, поезд ждать не будет!

Он не дал мне времени даже собрать чемодан. Я только и успел, что рукопись упаковать. Он достал из чехла с маркой Черутти костюм – точно такой же, как у него, только на два размера меньше. Пока я принимал душ, он выгладил его утюгом, извлеченным из саквояжа.

На Северном вокзале я едва успел отлучиться в телефонную кабину, чтобы позвонить в «Клиши-Палас» и сказать Самире, что я прикован к постели приступом гастрита.

Посреди сада Тюильри я точно так же предупреждаю моего потерявшего голову бухгалтера, что застрял в скоростном метро. Самоубийца бросился на пути.

– Но я слышу птиц!

Большим пальцем свободной руки я зажимаю микрофон трубки. Врать я так и не научился.

В таких вещах. Севшим голосом бедолага сообщает мне, что меньше чем через час у нас встреча с человеком, от которого зависит наше будущее. А у нас ничего не готово с оправданием ошибок по налогам и социальным отчислениям.

– Созвонимся, – говорю я и отключаюсь.

Решительным шагом выхожу из сада, вновь пересекаю улицу Риволи по направлению к отелю «Вестин». Я еще ничего не решил. Первым делом зайду в туалет, приведу в порядок лицо, имидж, душу. Постараюсь показать Полине презентабельный облик. По крайней мере, перемены – пусть и не превосходящие ее собственные.

Мое отражение в тусклом зеркале над раковиной вполне может создать видимость. Я, пожалуй, выгляжу лучше, чем прежде. Не такой хлипкий, не такой бледный, мускулы нарастил. Я лучше питаюсь, загораю на террасе, занимаюсь греблей. Все объяснимо. Ничто не отражает мой внутренний крах. Это мое везение. Или опасность лжи без завтрашнего дня. Что осталось от человека, которого она любила? Какую мечту я еще могу ей подарить, если за этим она пришла?

Открывается дверь, толстый азиат в колониальном костюме, встав рядом со мной, моет руки. Я быстро забираю со столика роман, на который попали брызги. Запираюсь в кабинке, сажусь на крышку унитаза. Мягкий свет, тихая музыка, неплохие гравюры. Пахнет сандаловым деревом с ноткой корицы. Выиграть время. Найти ориентиры. Вновь ввязаться в гонку. Вернуться назад, да, опять, чтобы найти в себе силы идти вперед.