Последняя антиутопия (СИ) - Мор Харли

— Тогда точно все дело в канализации и каналах.

— Или в ситуации на работе.

Андрей встал и начал ходить из угла в угол. Мысли скакали по кругу, то даря надежду, то повергая в отчаяние. Он не знал, сколько времени здесь находится — часы вместе с другими вещами конфисковали на входе. Перестав ходить по кругу, Андрей садился на стул, мысли не останавливались, они сотни раз проходили по одним и тем же вешкам: зачем он здесь, что делать, что будет дальше? Затем он опять вскакивал и продолжал метаться. Сколько времени прошло? Час? Два? Больше? Никого не было. Андрей был один в маленькой бетонной клетке. Только серые стены были молчаливыми свидетелями его метаний.

— Может позвать кого-нибудь? — промелькнула новая мысль.

— Нет, это может вызвать подозрения. Я должен быть спокоен, я ни в чем не виновен, мне нечего скрывать, нужно сесть и успокоиться, нужно подавить свое волнение.

Андрей сел и глубоко вздохнул. Он попытался перестать думать, очистить голову от любых мыслей. Получалось плохо. Стул был неудобным. Воздух в помещении не проветривался. — Дело в канализации или все-таки в работе? И как это узнать, чтобы случайно не сболтнуть чего-то лишнего? А что говорить? Или лучше молчать? И почему ко мне никто не приходит? Обо мне забыли?

Тихо открылась дверь, и в комнату вошел высокий человек в темном костюме с зализанными назад волосами. В руках он держал папку с бумагами. Он сел за стол напротив Андрея и, развязав тесемки на папке, стал изучать лежащие в ней бумаги, иногда покачивая головой и цокая языком. Перевернув очередной листок, он застыл на мгновение, а затем перевел немигающий взгляд на Андрея. В отличие от конвоировавших сотрудников с рыбьими глазами, его взгляд был живым и походил на взгляд хищника. Или падальщика. Он смотрел прямо в глаза. Одновременно в оба. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Андрею стало очень неуютно, он вжался в стул, его мысли, наконец, замерли, но это был не тот способ перестать думать. Человек снова стал рассматривать исписанные листы бумаги. На середине папки он вдруг встал и, не глядя на Андрея, покинул комнату. Папка осталась лежать на столе. Андрей смотрел на нее, горя желанием изучить ее содержимое. Нет. Этого нельзя делать — вдруг кто-то наблюдает. Уходя, человек неаккуратно закрыл папку, и краешек листа выглядывал из-под обложки. Андрей попытался прочитать этот кусочек. Текст был мелкий, да и лежал он зеркально. «…объект предпо-… ассматривается как источ-… …ет положительную характеристику с места… цательное влияние других субъектов в посеще-…».

— У них есть досье на меня, или это досье на другого человека? Если это про меня, то там говорится о положительной характеристике с места… с места работы? Тогда это хорошо. А «цательное внимание» — это отрицательное внимание? В посещении? В посещении чего — канализации? Но «посещение» не вяжется с «канализацией». Хотя, кто знает этот официальный язык? У них может и вяжется. — После прочтения кусочка листа Андрею не стало ни лучше, ни хуже. Все такая же неопределенность. Из-за чего он здесь? Куда ушел тот человек? И о чем будет говорить, когда вернется? Опять потянулись томительные минуты ожидания. Стул становился все более неудобным, а вставать нельзя — рядом такая притягательная папка. Главное — сохранять спокойствие и показывать, что волнения нет.

Человек с зализанными волосами вернулся так же резко, как и ушел. На пол он поставил принесенный деревянный ящик, затем сел за стол и продолжил изучать содержимое папки. Повисшую тишину лишь изредка прерывало шуршание переворачиваемых листов. Что же в этом ящике? — Новая загадка. Живое воображение Андрея, взвинченное многочасовым сидением в мрачной комнате, стало рисовать схемы пыточных механизмов. Спокойствия это не прибавляло.

Последний лист в папке был чистым. Человек положил его перед Андреем и достал шариковую ручку:

— Пиши.

— Что писать?

— Чистосердечное признание.

— Признание в чем?

— Это тебе виднее. Чем более подробно ты напишешь, тем лучше будет для тебя. Учти — нам все известно.

— Но я ничего не делал.

— Все что-нибудь делают. Но на одни преступления можно закрыть глаза, а другие нужно карать смертной казнью. Без этого не будет порядка, не будет государства.

— Честное слово, я ничего не делал. На неделе я выпил лишнего, но это же не преступление.

— Если ничего не делал, то почему метался по комнате, как загнанный зверь?

— Я не метался. Я встал размяться — очень уж стул неудобный.

— Хватит тянуть время и включать дурачка. Только чистосердечное признание даст тебе шанс на снисхождение.

— Но я действительно ничего не понимаю.

— Хорошо. Я уйду и дам тебе время подумать. Но когда я вернусь, лучше бы этот лист бумаги был полон признаний.

После этих слов человек встал и вышел из комнаты. Андрей в который раз остался один. Он был удивлен тем спокойствием, с которым отрицал свои предполагаемые проступки. — Но что же они все-таки знают? Почему сразу не сказали в чем подозревают?

— Наверное, они ничего не знают, иначе хотя бы намекнули в чем я виновен. Это попытка давления с целью развязать мне язык.

— А вдруг они действительно все знают, и мое молчание сделает мне только хуже?

— Если они все знают, то признание не сильно повлияет. А если они ничего не знают, то признание сильно ухудшит мое положение. Поэтому надо все отрицать.

— Да. Кстати, а что он говорил перед уходом — лист бумаги должен быть полон признаний. — Андрей взял ручку и, поражаясь собственной дерзости, вывел на бумаге:

Чистосердечное признание

Я ни в чем не виновен.

Андрей Художник № 15384

Отложив лист, Андрей приготовился ждать, но дверь почти сразу открылась, и вновь появился все тот же человек с зализанными волосами. Он прочитал признание и его лицо помрачнело. Еле заметный жест руками и в комнату заходит крупный коренастый мужчина с недобрым блеском в глазах. Он подходит к Андрею и делает удар под дых. Боли нет. Как и нет дыхания — мышцы парализовало. Затем идет еще несколько ударов. Дыхание восстанавливается, с ним приходит боль. Тело инстинктивно сгибается. Дыхание быстрое и короткое. Андрей ждет еще удары.

— Продолжаешь упорствовать, — они снова вдвоем в комнате — коренастый человек исчез также внезапно, как и появился.

— Я ни в чем не виноват, — прохрипел, восстанавливая дыхание Андрей.

— Это мы еще посмотрим, — произнес человек, открывая деревянный ящик. Порывшись в нем, первым делом он достал оттуда книгу. — Девять космонавтов, — прочитал он название. — Бумажная книга. Ими уже никто не пользуется.

— Это что, преступление?

— Нет… Пока нет. Но отклонение от нормы наталкивает на определенные мысли.

Следующей уликой был блокнот с рисунком орнамента и цифрами.

— А это что такое? Какая-то шифровка?

— Нет, что вы. Это схемы электрических цепей, — соврал Андрей, — я же инженер-художник. Такие рисунки являются частью моей работы.

— Понятно, — человек сделал вид, что понимает.

Дальше последовали остальные вещи из рюкзака. Андрей с легкостью ответил на все вопросы — остальное содержимое не отличалось от такового у других инженеров. Уверенность Андрея, что они ни о чем не догадываются, росла с каждой новой вещью. Закончив досмотр, человек, наконец, перешел к существу дела:

— Что вам известно об испорченном полискрине.

— Я обнаружил порчу во время работы на участке 32-187бк, — камень свалился с плеч — дело, все-таки, в работе. — Я собирался наносить третий слой бета-полискрином, когда заметил в нем небольших рыжеватых червячков.

— А кто их мог туда подложить?

— Я не знаю. Я таких червей даже никогда и не видел.

— А как полискрин попал на участок?

— Его привезли на грузовике.

— Вы были знакомы с водителем грузовика?

— Я видел его только мельком — полискрин принимал мой напарник Алекс, но ему водитель был незнаком.

— А откуда полискрин привозили?