Пир во время чумы - Николай Леонов

— Как людей передать, кто будет платить? — спросил Николай. — Или они хотят моими руками всю печку выгрести?

— Сейчас позвонит, — усмехнулся Мефодий. — Это он так красиво ушел для форса. Думаешь, если он с пустыми руками вернется, так в Москве его по головке погладят? Надо с Кастро двух бойцов получить и задаток ему сунуть, — рассуждал он. — Бойцы ни тебя, ни меня видеть не должны. И стволы нужны чистые, нигде не замазанные.

Зазвонил телефон. Николай взял трубку.

— Николай? Я на вас разобиделся — за неискренность, забыл о деле сказать. Вы письмо прочитали?

— Допустим.

— И что скажете?

— Скажу так: я в эти игры не играю. Но если вы, господин полковник, меня сильно заинтересуете, то я вас сведу с человеком, который в помощи не откажет.

— У меня два билета на завтра, требуется лишь фамилии вписать, а дальше не наше дело, — сказал полковник.

— Лично я никакого дела не знаю, — весело проговорил Николай. — Все дела — ваши. А за посредничество я желаю получить беспроцентную ссуду на строительство второй линии лесопилки. И чтобы никакой Кастро моих парней не трогал.

— Договорились. Кастро уедет, вы его больше не увидите. Исполнителям — по полтиннику, получат вместе с билетами завтра у дежурного администратора гостиницы “Восток”. В Москве их встретят. И удачи! — Полковник рассмеялся.

Два боевика Кастро давно рвались в группировку Николая Тишина, старались просочиться в нее аккуратно, ведь в таких вещах получить пулю легче, чем проглотить косточку от маслины. Переговоры вел человек Тишина, но дело не двигалось. Николай вспомнил об этих бойцах и тут же послал к ним своего охранника с наказом: “Выполните задание — получите кучу “зелени” и место рядом с Тишиным. Кастро будет молчать”.

Охранник Николая купил в кассе Аэрофлота два билета, приехал в гостиницу “Восток”, назвав пароль и вручив растерянной администраторше сто долларов, забрал посылки и отнес хозяину.

Деньги и билеты передали Косачу и Фистову.

Николай лишний раз убедился, что ФСБ контора хоть и продажная, но пунктуальная.

Не вызывало сомнений, что боевиков из Котуни собираются использовать в качестве киллеров.

В разные годы Николай относился к своему брату по-разному — случалось, жалел его, порой забывал на долгое время. Когда Семен совершенно неожиданно для Николая прорвался во власть, он, не ожидая даже от себя этого, озлобился.

Просьба выделить двух людей, может, для простаков и была загадкой, но Николай все просек вмиг. В Москве решили кого-то убрать, разузнали, что у заместителя премьера брательник среди бандитов крутится, и взяли безвольного Сему за горло: либо поставь нам киллеров, либо мы тебя ославим в газетах и по телевизору, пойдешь вновь помощником депутата-придурка. И хотя Николай понимал, что положение Семена безвыходное, однако жалости к брату не было — только злость. И желание наказать. Ты, гад, хочешь моими руками человека замочить? Я тебе устрою жизнь, место помощника депутата тебе раем покажется.

Он не знал оперативных азов, никогда не имел отношения к серьезным заказным убийствам, но голова у Николая была светлая плюс опыт старого вора Мефодия.

Когда билеты и для бойцов Кастро, и, на более ранний рейс, для Николая и Мефодия были уже на руках, Тишин, подумав, понял, что первоначальный план его — ребяческая глупость и без Мефодия ему не обойтись.

Они уселись за стол, поставили самовары и начали соображать.

— Мне в Москву уезжать нельзя, — сказал Мефодий. — Я тут должен оставаться, на людях, и якобы с тобой, больным, по телефону калякать. Бабы у нас верные, умрут, но прикроют, ты лежишь с температурой, тебя парят да малиной отпаивают. У меня внешность для такого дела негодная, и документы для любого мента больно завидные — только глянут, и в околоток на проверку.

— Не уговаривай, я понял, что ты не со страху назад попер. Билеты необходимо сдать официально, чтобы ни ты, ни я в таких бумагах не числились, — согласился Николай. — Но придется с одним из бойцов договариваться, их нужно уберечь, а без нас ребят замочат в первые сутки.

Мефодий долго молчал, грыз трубку, которую вряд ли когда и зажигал, вздыхал, скреб в затылке, если Николай пытался что-то сказать, махал на него рукой. Наконец после почти часового раздумья старый вор заговорил:

— С сегодняшней ночи ты болен, у изголовья, не отходя, сидит Настя. Тебя лежачего должны увидеть люди, твоя охрана, и позови Кастро, пусть он знает, что ты хворый, говори с ним без гонора. Все дела я беру на себя. Ты прав, билеты сдадим в кассу, чтобы все было официально, сам поедешь поездом, общим вагоном. Полковник, что был тут, мужик опытный, он наверняка первый рейс проводит, сам полетит вторым, чтобы иметь бойцов на глазах. Мне требуется с одним из них переговорить ночью. Из Москвы мне позвонишь, я тебе пару слов скажу, а теперь прими стакана два, выпей снотворного и отдыхай. Одежонку я тебе подберу, чтобы ты не светился, аки ярмарочный фонарь.

У Мефодия был свой верный человек, которого в давние времена старый вор спас от тягчайшего позора, какой творили в зоне. Свисток не то чтобы вечно помнил добро, но, человек бывалый, знал свое место среди воров, понимал: стоит Мефодию мигнуть, как его, Свистка, мигом зарежут. Потому на зов пахана Свисток прибыл немедля.

Мефодий не стал говорить о былом, лишь спросил:

— Юру Косача знаешь. Где он сейчас обитает, найдешь?

— Без вопросов, парень у Семенихи на чердаке обитает, старуха слепая, что старая сова ярким днем.

— Возьми его, скажи, у меня к нему базар есть, и волоки к себе. Я часа через два буду.

— Велика честь, такая мелочь куда скажешь пристебает.

— Тебе сказано, ты сделаешь и забудешь навеки. За мной не заржавеет, — сказал Мефодий.

— Как можно, нарисуем в лучшем виде, — ответил Свисток. — Значит, у меня два часа? — и убежал.

В условленное время Свисток встретил старого вора еще у оврага, метров за пятьсот от своего дома.

— Сидит ждет, дрожит, выпить хочет, только не смеет.

— Лады. Стой на шухере, я через час уйду, — сказал Мефодий.

Юрок, совсем не соответствовавший ласковому уменьшительному имени, был мужик плотный, длиннорукий, сильный, только не дал бог ему храбрости, и для выбранного дела он подходил мало.

Сидел за столом, потел, пил чай, стакан дребезжал о блюдце. Когда Мефодий вошел, Юрок вскочил и быстро заговорил:

— Зачем обеспокоились. Сапсан, я бы и сам хрусты принес. Чего я, малолетка, не понимаю, что такие деньжищи не для меня? — Он выложил завернутую в тряпицу пачку долларов.

Мефодий лишь глазом зыркнул, достал из-под куртки литровку самогона, круг колбасы, взял с серванта стаканы, один наполнил до краев, другой лишь наполовину, глянул на Юрка, кивнул:

— Пей, разрешаю.

Юрок едва край стакана не откусил, выпил, дрожь унял.

— Ты башку-то не потеряешь? — Мефодий сунул в сухие губы изгрызенный мундштук трубки.

— Как можно. Сапсан, не малое дитя, большое дело доверили, такие деньжищи отвалили.

— Тебе бы храбрости чуток, — молвил Мефодий.

— С детства маюсь, и в кого я таким бздуном уродился? — Юрок тяжко вздохнул: — Разреши, — и указал на бутылку.

— Смотри, у меня к тебе базар есть. Окосеешь — деньги заберу и тут закопаю. — Мефодий сам волновался, набил трубку.

— Понимаем, мне два стакана в самый раз будет. — Юрок налил, выпил, заел колбасой. — Говори, умру, но сделаю.

— В твоем деле самое простое — это умереть. Что плюнуть. Но я на тебя поставил, и Акула тоже. Чуешь?

Юрок напружинил грудь.

— Режьте, не подведу.

— Ты понимаешь, что вас обоих на верную смерть посылают? — спросил Мефодий.

— Допер уже, потому и дрожу. Таким малявкам огромадные деньги даже в гроб не кладут.

— Выполнишь, что я велю, — живым вернешься, и деньги твои никто не тронет, будешь жить спокойно. Это я тебе обещаю. Знаешь, вор в законе словами не бросается.

— Знаю. — Самогон уже достал парня, он осмелел. — Только, Сапсан, тебе не по чину со мной дело иметь. Извини.

— Так карта легла. В Москве вам велят кого-то замочить. Какого дня — не скажу, может, суток несколько обождать придется, но после вы долго не проживете.

— Это я уже скумекал, — ответил Юрок. — Откажешься — здесь замочат. Верняк. Куда деваться. Сапсан?

— Меня слушать. Вас встретят, доставят на хату и сразу повезут на место. Но дела раньше вечера не будет. Ты скажешь, мол, охота тебе Москву посмотреть, главную улицу увидеть. Тебе ответят, мол, после дела и посмотришь. А ты скажешь, после такого дела легко в ящик сыграть, и стой на своем. Скажи, что такова твоя последняя воля, а если нет, так ты в отказ идешь. Спорить с тобой не станут и повезут по Тверской.

— Я улицу Горького знаю, бывал, — с гордостью сказал Юрок.

— Молодец. Тогда ты и Центральный телеграф знаешь.

— А то? Я там раз с бабой встречался.

— Еще лучше. Скажешь, что хочешь матери пять тысяч послать.