Колыбельная - Владимир Данихнов

На самом деле Меньшов не спасал девушку от изнасилования. Однажды вечером в состоянии алкогольного опьянения он возвращался домой по темному переулку и услышал за углом возню, а потом молодой женский голос позвал на помощь. Меньшов подумал, что девушке надо помочь, но вместо этого ускорил шаг и вскоре оказался на хорошо освещенной улице. Этот случай поразил Меньшова: раньше он считал, что незамедлительно кинется на помощь даме, попавшей в беду. А теперь выходило, что Меньшов трус. Меньшову не нравилось считать себя трусом: он стал нервным и озлобленным, на всех кидался. Со временем ему надоело на всех кидаться, и он выдумал историю о спасении несчастной девушки. Нельзя сказать, что он сам в нее поверил, но, по крайней мере, ему стало легче на сердце. К тому же не было достоверно известно, что девушку на самом деле изнасиловали; может, она звала на помощь, чтоб привлечь к себе внимание. Меньшов знал людей, которые выдумывали себе несчастья ради привлечения внимания; возможно, девушка, звавшая на помощь, как раз из таких.

Девушку на самом деле не изнасиловали, а пырнули ножом в живот, потому что она не хотела отдавать грабителю сумочку. Грабитель когда-то был примерным семьянином, но потом фирма, в которой он работал, обанкротилась, и грабитель не смог более выплачивать ипотеку. Жена грабителя, узнав, что ее муж не в состоянии платить по счетам, после долгих терзаний разлюбила его и с тех пор не могла без содрогания смотреть в бескровное лицо «этого безработного», как она его называла. В один из вечеров, когда на ужин были «анаком» и кипяченая вода, она заявила мужу, что жалость унижает, а она давно не чувствует к нему любви, только жалость, и поэтому оставляет наедине с жестокой судьбой. На следующее утро она переехала к маме, которая встретила ее со словами «Ну я же тебе говорила». Будущий же грабитель пытался найти работу, но, увидев в темном переулке богато одетую девушку, решил вместо этого забрать у нее сумочку. Грабитель был тщедушный мужчина, а жертва ограбления попалась крепкая: она хорошенько приложила грабителя сумочкой по голове. Оглушенный грабитель достал нож. С резаной раной на животе девушка не смогла более сопротивляться. Грабитель забрал сумку и побежал прочь. Грабитель был интеллигентным человеком: он очень переживал за совершенный поступок. Ему не хватило выдержки добраться до подходящего укрытия, чтоб вдали от посторонних глаз проверить содержимое сумочки, и он раскрыл сумочку прямо на мосту. Внутри он нашел пустую косметичку, помаду, связку ключей и кошелек, в котором лежало три рубля. Пораженный находкой, грабитель прыгнул с моста в реку, желая умереть, но выжил и выплыл на берег возле дамбы. Он безумно хохотал и комкал в руках косметичку. Дальнейшая его судьба неизвестна. Девушка тоже выжила, но после удара ножом предпочитала ни с кем не разговаривать и вышла замуж за такого же молчаливого человека, как она. Девушку звали Людочка. Она работала секретарем при Меньшове. Слыша в очередной раз байку шефа, она замирала и молча поглаживала через платье шрам на животе. Меньшов тоже любил себя поглаживать, поэтому относился к действиям Людочки без особого удивления. В целом вид поглаживающей себя женщины возбуждал в нем странные чувства. Он не подозревал, что Людочка — та самая девушка, а если б и подозревал, — ему было всё равно.

В последнее время на Меньшова накатывали приступы необъяснимой печали. Он не хотел себе в этом признаваться, но, похоже, причина была в том, что Чуркин перестал с ним дружить. Сначала Меньшов собирался извиниться перед Чуркиным, но потом решил, что это Чуркин должен извиняться. По прошествии времени Меньшов осознал, что никто ни перед кем извиняться не должен. Вообще извиняться — глупая человеческая традиция. С возрастом Меньшов разочаровался в человечестве, потому что считал, что оно погрязло в традициях, отринув свободу самовыражения. Меньшов же был сторонником прогресса и выступал за искоренение ритуалов. Поэтому он стал ждать случая, который снова сведет его с Чуркиным. Но случай никак не происходил. Чуркин уходил с работы сразу после окончания рабочего дня, нигде более не задерживаясь. Меньшов старался попасться ему на глаза, но из этого не выходило ничего путного: наоборот, Чуркин начал избегать встреч. Он сторонился Меньшова, потому что заметил, что в последнее время тот следит за ним, и испугался, что Меньшов что-то подозревает. Чуркин раздражался по пустякам и часто огрызался на замечания начальства. Начальник, видя, что происходит с Чуркиным, собирался уволить его, но ему лень было тратить время на скандал с маргинальным работником, и он оставил хама в покое. Меньшов же, не подозревавший о страхах Чуркина, поджидал его то у главного входа, то на автобусной остановке, притворяясь, что читает газету или играет в «Angry birds». В сердце Чуркина поселился настоящий ужас: Меньшов не давал ему проходу. Чуркин едва сдерживался, чтоб не завопить: да что тебе от меня надо?! — но молчал, потому что боялся, что подобный вопль выдаст его с головой. Про себя он называл Меньшова «божьей карой».

Меньшова поразило то ледяное спокойствие, с которым Чуркин отнесся к его преследованию; он понял, что проиграл, и решил явиться к Чуркину домой, чтобы прямо спросить его о причинах, которые разрушили их дружбу. Решение пришло в пятницу, а в субботу полил дождь, и Меньшов никуда не пошел. Впрочем, он бы не пошел, даже если б день выдался солнечный, потому что намеревался отдохнуть после долгой рабочей недели. В воскресенье Меньшов провалялся в постели до полудня: ему снился приятный сон. Проснувшись, Меньшов в течение часа пытался вспомнить содержание сна, но так и не вспомнил. Он заварил кофе, но забыл его выпить. Сел на диван перед телевизором. Долго перебирал каналы. Ему казалось, что он должен сделать какое-то важное дело, но не мог вспомнить, какое именно. По телевизору показывали документальный фильм про ежей. Меньшов недолюбливал ежей за их колючки, но переключать не стал, потому что по другим каналам, наверно, идет что-то еще более скучное. В течение получаса Меньшов наблюдал, как ежи рождаются, взрослеют, питаются насекомыми и бессмысленно существуют, зарываясь носами в порыжевшую хвою. У Меньшова затекла нога, но ему было лень шевелить ею. Ветер за окном свистел, дым из трубы дальнего завода жирной змеей полз на восток. Меньшов вообразил, как бесконечная вереница мигрирующих ежей тянется через город, попадая под колеса машин. Представив раздавленных ежей, размазанных по проезжей части, он неожиданно вспомнил, что собирался к Чуркину. Встал и тут же сел, пока еще не понимая, зачем встал и зачем сел. Строго говоря, Чуркин ему не нравится: крайне неприятный тип. А на улице ветер и собирается дождь. Еще не хватало простудиться. Думая так, Меньшов одевался. Нельзя сказать, что он одевался осознанно, скорее неосознанно. Он поднял воротник пальто, чтоб защитить горло от ветра, и обмотал шею шарфом. Вызвал такси. Такси на вызов ехало долго, потому что таксист только что получил эсэмэску, что его сыну грозит восемь лет лишения свободы в колонии строгого режима. Таксист помнил сына, когда тот был младенцем: как он весело смеялся, когда таксист кружил его на руках. Он был добрый малыш; почему же он до смерти избил в пьяной драке друга? По дороге таксист пару раз останавливал машину, чтоб выйти и подержаться рукой за телеграфный столб; он задыхался от страха за будущее единственного ребенка. Когда Меньшов, наконец, дождался машины и сел, он заметил, что таксист ненатурально бледен и молчалив. Он подумал, что таксист, наверно, выпивал вчера, а теперь мучается с похмелья. Меньшов предпочитал думать о людях самое плохое: так реже ошибаешься. Он назвал таксисту адрес, и таксист повез его, погруженный в приятные воспоминания о сыне, который, будучи восьмимесячным младенцем ползал за ним, хватал за брючину и что-то лопотал по-детски. Таксист долго размышлял об этом, но вскоре устал думать и больше ни о чем не думал. Меньшов же, поудобнее устроившись на сиденье, мечтал о свежей клубнике. Он не любил клубнику, но поздней осенью ему всегда хотелось именно клубники. Впрочем, если б ему на самом деле предложили клубники, он бы отвернулся и не стал есть из чужих рук.