Фламандские легенды - Шарль де Костер

Отъявленный плут и прехитрый пролаза, до тонкости изучивший искусство притворства, Слимбрук прослыл знатоком кузнечного дела и приманил в свою кузницу всех знатных и зажиточных горожан, которые – то ли из страха, а может почему-либо еще, – водили дружбу с испанцами и недолюбливали реформатов.[15] В большинстве своем это были прежние заказчики Сметсе, но Слимбрук настроил их против него.

– Сметсе в глубине души «гёз»,[16] – разглагольствовал Слимбрук. – В молодости он был пиратом, сражался на море с испанцами на стороне жителей Зеландии,[17] защищавших так называемую реформатскую веру. У него и сейчас еще полно друзей и родичей на острове Валхерене,[18] главным образом в городах Мидделбурге, Арнемёйдене, Камп-Веере и Флиссингене. Все они ярые реформаты и без всякого почтения говорят о папе римском и сеньорах эрцгерцогах.

– К тому же, – добавлял он, – этот Сметсе сущий безбожник: несмотря на запрет читает лишь Антверпенскую Библию, а если и заходит иной раз в церковь, то страха ради, а не из любви к богу.

Вот этаким злоречьем отбил Слимбрук у Сметсе всех его заказчиков.

И вскоре погас огонь в кузнице доброго кузнеца, вскоре были съедены все его сбережения, и в дом его вступила госпожа Нужда.

Глава третья

О том, в какой прекрасной шляпе плавал Слимбрук в реке

Как ни худо пришлось Сметсе, он крепился и не падал духом. Все же горько и тошно бывало ему слушать, как славно стучат молоты о наковальни у Слимбрука, когда сам он одиноко сидит в холодной кузнице и смотрит на свои бесценные инструменты, сваленные в кучу на полу. Но пуще всего донимало Сметсе то, что всякий раз, когда проходил он мимо дома упомянутого Слимбрука, рыжий негодяй тотчас выскакивал на порог, умильно раскланивался и, рассыпаясь в любезностях, наговорив множество льстивых слов, лицемерно выражал ему свое уважение, и все лишь затем, чтобы покуражиться над ним и подло насмеяться над его бедой.

Эти мерзкие ужимки и кривляния повторялись так долго, что терпению Сметсе пришел конец.

– Э-эх, я горюю оттого, что стал нищим, – говорил он себе, – да с этим надо примириться: такова ведь святая воля господня! Но нет мочи глядеть, как гнусный мошенник, своими кознями переманивший моих заказчиков, радуется моей бедности.

А Слимбрук никак не мог угомониться, и речи его с каждым днем становились все ехиднее; ибо, чем больше была его вина перед честным кузнецом, тем сильнее он его ненавидел.

И Сметсе дал себе слово расправиться со Слимбруком и навсегда отбить у него охоту к издевкам.

Однажды в воскресный день Сметсе стоял на набережной Лодочников и вместе с толпой горожан, лодочников, мальчуганов и школяров глазел на реку – все они бездельничали по случаю праздника. И тут из соседнего мюзико[19] вдруг вышел Слимбрук, уже порядком нализавшийся и во хмелю еще более наглый, чем обычно. Завидев Сметсе, он, размахивая руками, кинулся прямо к нему.

– Здравствуй, Сметсе, здравствуй, мой дорогой! – визгливо смеясь, дерзко крикнул он. – Как поживаешь, Сметсе? Сдается мне, что ты спустил свой славный жирок. Вот жалость-то! А с чего бы это, Сметсе? Тебя огорчает, что ты растерял своих заказчиков? Надобно выпить, Сметсе, вот и станет веселее в желудке. А почему тебя больше не видать по вечерам у Пенсарта? Может у тебя не хватает деньжонок на выпивку? Так, если захочешь, Сметсе, у меня для тебя найдутся деньжата.

И Слимбрук побренчал кошельком, висевшим у него на поясе.

– Благодарю тебя, – отвечал Сметсе, – ты очень любезен, дядюшка Слимбрук, но теперь мой черед тебя угощать.

– Ну уж нет! – с притворным сочувствием и сожалением воскликнул Слимбрук. – С чего это тебе вздумалось меня угощать? Ведь всем известно, что ты небогат, Сметсе!

– Настолько богат, – отвечал кузнец, – чтоб напоить тебя так, как ты сроду не пил.

– Ну и потеха! – крикнул Слимбрук столпившимся вокруг лодочникам и горожанам, – ну и потеха. Сметсе меня угощает! Что же это такое? Не иначе как пришел конец света! А может в наше время богачи ходят в лохмотьях? Сметсе меня угощает! Ха-ха-ха! я с радостью хлебну брёйнбиира, за который уплатит Сметсе. Я жажду его, как жаждет влаги африканский песок, как жаждет воскресного отдыха труженик, как жаждет прохлады бес, разводя огонь под котлами Люцифера.

– Ну так пей же, Слимбрук! – сказал Сметсе и швырнул его в реку.

Все, кто стоял на набережной, захлопали в ладоши и взобрались на парапет, чтобы лучше видеть Слимбрука, который, полетев в воду вниз головой, пробил брюхо дохлой собаке, уже давно плывшей по течению, как это всегда бывает с падалью. При этом голова у него каким-то непостижимым образом застряла в дохлятине, и он не мог от нее отделаться, так как плыл, и руки у него были заняты. И лицо у него все измазалось в вонючем собачьем дерьме.

И хотя этой гадостью Слимбруку залепило глаза, он не решился выйти из воды и подняться на набережную, где стоял Сметсе; а поплыл с падалью на голове к другому берегу, отдуваясь и пыхтя, точно тысяча чертей.

– Ну как? – спросил Сметсе, – как тебе нравится брёйнбиир? Не правда ли, лучше его не найдешь во всей Фландрии? Однако, сударь мой, снимите вашу шляпу, не то вы не сможете выпить. Где это видано, чтобы в этакой шляпе прогуливались по реке?

Слимбрук, барахтаясь в воде, оказался у самого моста. Сметсе со всем народом взошел на упомянутый мост, и Слимбрук, по-прежнему пыхтя, крикнул ему:

– Я тебя отправлю на виселицу, проклятый реформат!

– Ха-ха-ха! – рассмеялся славный кузнец, – вы ошибаетесь, приятель, не я хочу реформ, это вы вводите реформу в ношение шляп. Где вы раздобыли вашу шляпу? Я в жизни такой не видывал. Как она нарядна, как богато украшена кисточками и помпонами! Стало быть в Генте скоро появится новая мода?

Слимбрук, не отвечая ни слова, пытался стащить с головы дохлую собаку, но безуспешно; и он то шел ко дну, то всплывал снова вверх, приходя в еще большее бешенство, еще громче пыхтя и непрестанно силясь скинуть с себя эту падаль.

– Не обнажайте голову, сударь! – повторял Сметсе, – не стоит так много трудиться, чтобы отдать мне поклон! Я, право, не заслуживаю таких стараний. Не обнажайте голову!

Наконец, Слимбрук вылез из воды. Поднявшись на набережную, он поспешно содрал с себя собаку и со всех ног побежал домой. А за ним с улюлюканьем и свистом погналась орава молодых лодочников и мальчуганов, швыряя в него комьями уличную грязь и всякие нечистоты. Не унялись они и тогда, когда Слимбрук уже скрылся за воротами своего дома.

Глава четвертая

О двух ветках

Так Сметсе отомстил Слимбруку, который не смел после этого поднять на него глаза и прятался, чуть завидев его.

Но недолго радовался добрый кузнец, ибо с каждым днем все больше одолевала его нищета, а цеховое пособие и малую толику денег, полученную из города Мидделбурга, что на острове Валхерене, они с женой уже прожили.

До крайности удрученный тем, что ему придется пойти по миру, и не в силах вынести этот позор, Сметсе решил покончить счеты с жизнью.

И вот однажды ночью он покинул свой дом и пришел к городскому рву, обсаженному раскидистыми деревьями, ветви которых свисали до самой земли. Тут Сметсе привязал себе камень на шею, вверил свою душу богу и, отступив для разбега на три шага, ринулся вниз.

Но вдруг его задержали две ветки: они упали ему на плечи, схватили, словно две человеческие руки, и пригвоздили к месту. Ветки эти были не холодные и жесткие, как это свойственно дереву, а теплые и мягкие. И в это мгновение послышался какой-то странный голос, насмешлива спросивший:

– Куда это ты собрался, Сметсе?

Но Сметсе, оцепенев от изумления, не мог ничего ответить.

И хотя ветра не было, ствол и ветви дерева шевелились и качались, извиваясь точно змеи, а повсюду вокруг потрескивали золотые искорки, – и было их сотни и сотни тысяч слишком.

Сметсе стало еще страшнее: лица его коснулось жаркое дыхание, а голос – уже совсем близко, как ему показалось, – снова спросил:

– Куда это ты собрался, Сметсе?

Но Сметсе опять не мог ответить: от страха в горле у него пересохло и зубы застучали.

– Почему ты боишься ответить тому, кто желает тебе только добра? – спрашивал голос. – Куда же ты собрался, Сметсе?

Смекнув, что с ним говорят дружелюбно и весело, славный кузнец набрался наконец духу и смиренно ответил:

– Сеньор, которого я не вижу, я собрался умереть, потому что жить мне больше невмоготу.

– Сметсе – глупец, – сказал голос.

– Пусть будет так, если вам угодно, сеньор, – продолжал Сметсе, – но, по-моему, после того, как я потерял свою кузницу из-за происков злого соседа и должен теперь стать бродягой и нищим, жить куда глупее, чем умереть!

– Сметсе – глупец, если он хочет умереть, – сказал голос. – Ведь стоит ему пожелать, и он вернет себе свою милую кузницу, свой милый яркий огонь в горне, своих молодцов-подмастерьев, и в сундуках у него заведется столько золотых, сколько искорок потрескивает на этом дереве.