Детство Лены - Людмила Георгиевна Молчанова

нем новое черное полупальто с прорезанными карманами и большими пуговицами. Заметив мой удивленный взгляд, Петька торопливо выскальзывает за дверь. Я его догоняю уже далеко за воротами. Старая ушанка с одним надорванным ухом лихо сдвинута у него на затылок.

— Отец купил, — тихо произносит Петька и, приподняв ногу, показывает мне подошву грубого ботинка.

Он подвернул штанины и обходит места, где сыро.

— А Груньке платье справил. Велит учиться, чтобы человеком быть.

Петька примолкает. В его глазах плещется радость.

— Бабушка Бойчиха велит отцом его звать, — оправдываясь, добавляет он.

— Что же не звать, ежели хороший, — говорю я.

— Нет... Знаешь, Ленка, как он обрадовался, когда я его тятькой назвал! Как схватит меня, да подбросит, да как засмеется! Ух, и сильный он и смеяться как умеет! Теперь только пусть кто его Молчуном задразнит — так наподдам!..

Петька начинает рассказывать мне про дядю Никифора. Он волнуется, размахивает руками.

Над нами с криком проносится стая галок, солнце неожиданно прячется за тучу. В воздухе начинают кружиться мокрые ленивые снежинки. Петька, ускоряя шаги, недовольно ворчит:

— И чего валит, когда уже весна наступает...

Он говорит еще что-то, но я не слышу его за ревом фабричного гудка.

В раздевальне Петька нарочно задерживается, чтобы похвалиться обновками, а я бегу в класс.

Сегодня мое дежурство, и нужно приготовить все к уроку. В классе шумно. Сима, как всегда, о чем-то рассказывает, а краснощекая кудрявая Ниночка громко смеется. Нюрка, заткнув уши пальцами, нараспев и заикаясь, зубрит молитву.

Лиза встречает меня радостной улыбкой:

— Я тебе помогу.

Она расставляет чернильницы, а я вытираю доску, приготовляю мелок и, достав из сумки учебник «Ветхого завета», кладу на стол батюшке.

— Вот увидите, увидите, я сегодня его спрошу, — говорит раскрасневшаяся Сима. Она с задорным видом посматривает на нас.

— Ой-ой! Он тебе опять двойку поставит. Как в прошлый раз. — Ниночка прижимается грудью к парте и захлебывается неудержимым смехом. Она взвизгивает, топает ногами, кудряшки ее прыгают.

За дверью звенит колокольчик. Девочки затихают, рассаживаются по местам.

Батюшка входит в класс своим обычным торопливым шагом. После молитвы он садится за стол и раскрывает классный журнал.

— На чем мы остановились, дети мои? — спрашивает он, перелистывая странички моего учебника, и вдруг замолкает.

Может быть, он забыл, что задавал нам на дом? Я поднимаю руку, хочу напомнить. За партами слышится легкая возня, шуршат листочки книг.

— Это твоя книжка? — спрашивает батюшка, испытующе глядя на меня.

Я испуганно молчу. Сима поднимает руку и хочет что-то спросить:

— Батюшка, можно?

Но отец Андрей будто не слышит. Он, очевидно, заболел. У него такое странное лицо — встревоженное и в то же время недоброе.

Наступает тишина.

— Может быть, ты чернилами залила страничку? — шепотом спрашивает меня Лиза.

Я отрицательно качаю головой. Все мои книги в порядке, чистые и обернуты в белую бумагу.

Батюшка закрывает мой учебник, поднимается с места и начинает ходить перед партами. Сегодня он не хочет спрашивать заданный на дом урок, а будет рассказывать о грехах. Лицо его опять доброе, только руки почему-то дрожат. Я успокаиваюсь: значит, я ничем не рассердила его.

Оказывается, грехов очень много. И, чтобы их не делать, нужно помнить о них всегда-всегда, каждую минуту. А если согрешишь, то на исповеди не утаивать, и тогда бог простит. Батюшка так хорошо говорит, что мне не терпится покаяться ему во всех своих прегрешениях.

Как будто батюшка угадал, о чем я думаю. Он проходит между партами к нам. Вначале батюшка спрашивает Лизу, молится ли она перед тем, как садится за стол кушать и после обеда.

— Молюсь, — отвечает Лиза.

— Молись! Молись! Бог любит усердие. Какой грех ты сотворила вчера? — обращается батюшка к Нюрке. — Припомни.

Нюрка морщит лоб и, наконец, вспоминает:

— С-с-сахару к-к-кусочек м-ма-аленький у мамки из с-сахарницы с-стащила.

Лицо батюшки грустнеет:

— Бог простит тебя. Больше так не делай.

— Не... не буду, — сдерживая слезы, говорит Нюрка.

— А ты, отроковица?

Батюшка гладит мои кудри. Рукав его рясы такой широкий, что в него можно просунуть голову.

— Почитаешь ли ты отца и мать свою?.

— Люблю, — шепчу я и замираю.

— Кого же больше?

— Папку и мамку, обоих.

— Люби, люби. Родителей грешно не любить. Отец твой хороший.

— Его все любят.

— Кто же еще любит твоего папу?

— Все, все. И дядя Никифор и дяденька Коля. И бабушка Бойчиха любит. А папка в школе учится, не в нашей, а в другой. Он с дядей Никифором учится. Они все учатся. А мамке не нравится.

Батюшка задает мне еще несколько вопросов, крестит и отходит. Я любящим взглядом слежу за каждым его движением и после урока даже забываю взять у него свой «Ветхий завет». В перемену озорничаю больше, чем всегда. Я рада, что батюшка похвалил моего отца.

Прозвенел колокольчик. Сейчас должна прийти Татьяна Афанасьевна. Проходит пять минут, десять — ее нет. Наконец является она. Наша учительница сегодня чем-то взволнована. Она то и дело вытирает платочком лоб и почти не слушает наших ответов. Она не замечает, что пушистая прядка волос спустилась ей на лоб и мешает смотреть. Если в коридоре слышатся шаги, она вздрагивает и оборачивается к двери.

И вот кончились уроки.

— Емельянова, останься, — говорит Татьяна Афанасьевна.

— Я тебя за воротами буду ждать, — шепчет мне Лиза, неохотно выходя из класса.

Я подхожу к столу и останавливаюсь перед учительницей.

— Лена, что ты приносила сегодня в класс? — тихо спрашивает она.

— Ничего не приносила, — удивленно отвечаю я.

Но Татьяна Афанасьевна переспрашивает еще раз:

— Вспомни! Может, что-нибудь у отца по ошибке захватила?

Вмиг в памяти проносятся спящий отец, голубой, выпавший из тетради листок, Петька, который помешал мне прочитать до конца, и последний момент: я прячу листок в какую-то книгу.

С криком я кидаюсь к парте, начинаю перетряхивать сумку, перелистываю каждую тетрадку, каждую страничку в букваре и задачнике. Голубого листочка нет. Значит, я сунула его в «Ветхий завет».

— Не ищи, Лена, он у батюшки, — говорит Татьяна Афанасьевна.

Я опускаюсь на скамейку.

— Что же мне теперь будет? Что мне будет? Меня теперь отец ругать будет, а мамка опять побьет!

Учительница пробует утешить:

— Не нужно плакать. Ты сегодня же скажи