Сполна Заплатишь (СИ) - Тёрнер И.

- Ты Бойса искала? – спросила она, направляя взгляд на согнутую исхудавшую девушку у окна – та с урчанием терзала зубами вареное цыплячье бедрышко.

- Бойс! – внятно сказала Катриона, выпрямляясь.

- Дорогая моя, разве он покажется тебе? Наверное, он боится Катриону.

Девушка бросила есть и повернулась к матери, глаза ее перестали бессмысленно блуждать.

«Слушает. Она внимательно слушает, – Анна поднялась с табуретки и подошла к корыту, – Надо же, какое влияние имеет на нее одно его имя».

- Катриона всегда такая чистенькая и ароматная. А ты, милочка, грязнуля. Бойс не узнает свою Катриону. Скажет – « Это что за замарашка там бегает? Моя Катриона другая, она носит чистые платьица, волосы ее всегда сияют, словно солнечный лучик». Давай, мама тебя вымоет, и ты снова станешь красивой.

Катриона улыбнулась, задрала ногу и почесала пятку.

- Стану красивой, – сказала она. – Придет мой.

- Да-да, – закивала мать.

Девушка стянула с себя платье сама и влезла в воду. Она безропотно позволила матери вымыть себе голову. Анна долго намыливала щелоком, поливала водой спутанные пряди.

- Теперь встань, – скомандовала она, ободренная неожиданной покорностью дочери, – вымоем твое тельце. Вон какие синяки – ух! Откуда они? Разве можно, Катриона, лазать по деревьям и падать. Нет, не нравится ему непослушная девочка. Не идет Бойс. Пусть Катриона будет послушной.

Анна намылила мочалку и стала тереть спину, ягодицы, ноги Катрионы. Заставила ее повернуться.

- Подними руки!

Катриона послушалась. Анна провела мочалкой по левой подмышке, слегка задев грудь. Катриона поморщилась и зашипела как от боли. Анна снова протерла грудь, Катриона вскрикнула, зажалась.

- Встань, распрямись, Катриона, надо хорошенько вымыться, – ласковым, спокойным голосом уговаривала Анна. Она вся похолодела изнутри, продолжая мыть дочь и улыбаться.

«Неужели это то, о чем я думаю? – Анна смотрела на заметно увеличившуюся грудь Катрионы, на ее набухшие соски и потемневшие ареолы, едва сдерживала тряску в руках, водя мочалкой по бледной девичьей коже, – Господи, пусть я ошибаюсь. Ради всего святого»!

Настал сентябрь. В последний месяц безумство Катрионы приняло более терпимые формы. Она долго спала по утру, просыпалась вялая, не находила в себе сил, чтобы куда-то убегать и только бродила туда-сюда по дому, либо по саду. Анне это было на руку. Больше с жалобами к ней не приходили, а это было уже кое-что. Катриона всегда на виду, реже говорит про Бойса, позволяет до себя дотрагиваться, расчесывать волосы, гладить по голове.

«Авось, обойдется, – с пугливой надеждой думала Анна, – переживем с дочкой невзгоды. Все, глядишь, образуется. Месячных у нее, правда, нет. Но их и раньше часто не бывало. Вылечу ее. Главное, чтобы забыла своего Бойса окончательно. Чтобы призрака его между нами не осталось».

Она собирала созревшие яблоки, раскладывала их по большим корзинам – те, что получше, собиралась продать. Из тех, что менее приглядны, с червоточинками, вмятинами, сварить джем. Яблоки у Анны были сладкие, чудесные, на рынке пользовались спросом.

Высыпая из фартука в корзину спелые, налившиеся соком плоды, она услышала вопль такой силы, как будто кого-то заживо потрошили ржавым мясницким ножом.

Вырываясь из распахнутых настежь окон и открытой двери домика Анны, вопль повторился. Анна бросилась к крыльцу. Внутри была Катриона. Она стояла в ночной рубашке у разобранной кровати, на которой полчаса назад спала как младенец, когда Анна заглядывала проверить ее.

Увидев вбегающую мать, несчастная раскрыла рот и завопила хуже прежнего. Она была страшно напугана. Чем, Анна не понимала.

- Катриона, что?!!!

- Ма…ма…. – девушка задышала прерывисто, указывая рукой на живот, – там….

- Что там? – Анна подбежала, попыталась обнять дочку, но та толкнула ее и высоко задрала подол рубашки.

- Там змея, – зашептала она, всовывая палец в пупок, – она шевелится. Жрет меня. Кусает. Больно, мама! Достань ее!!!!

Закричав, Катриона пятернями сжала собственный живот, стала рвать на нем кожу.

- Достань, достань, достань змею!!!

- Дочка, тихо! – мать ловила ее за руки. – Там нет змеи! Нет!

- Есть, есть!! Аа-а-а-а-а!!! Она меня ест!! Где Бойс?!!!

- Убери руки! – в самое ухо крикнула ей Анна. Помогло – Катриона дернулась и впала в ступор. – Дай, посмотрю.

Она приложила ладонь к расцарапанному животу. Секунда – и почувствовала ощутимый толчок.

«Не услышал меня Бог» – Сердце матери ухнуло в ледяную пропасть. Ребенок снова брыкнулся.

- Позови Бойса, мама, – тяжко взмолилась Катриона, – пусть достанет змею. Пожалуйста!

- Как же, достанет! – зарыдала Анна, – Он ее в тебя посадил, глупая!

Катриона смотрела на нее несколько мгновений, потом закатила глаза и осела на пол в глубоком обмороке.

«Опять ночью не спал», – с холодной, рассудительной усталостью констатировала факт Элеонора, входя в комнату сына. Она застала его лежащим на диване, полностью одетым.

Он не слышал, как мать вошла, рассматривал свой злополучный блокнот, который ни на минуту не выпускал из рук. Никогда. Элеонора поборола в себе страстное желание вырвать у него блокнот и швырнуть его в камин.

- Доброе утро, Лайонел, – поздоровалась она официальным тоном, – Еще не ложился?

- А, мама? – встрепенулся он, бросил блокнот, вскочил, одернул помятый жилет, отряхнул брюки, – Что ты, конечно ложился! Уже встал. Видишь, и постель заправил.

«Лжец».

Он поцеловал ее в щеку. Замялся на секунду, как школяр перед учительницей, которого та сейчас будет распекать за плохое поведение.

- Давай, садись.

Она позволила ему усадить себя за стол.

- Хочешь воды? – Бойс захлопотал вокруг нее, забеспокоился. – Чаю еще не принесли. Но я сейчас попрошу кого-нибудь из прислуги это сделать. Эй! Есть там кто? Мэри!

Он пошел к дверям.

- Вернись, Лайонел. Не надо чаю.

Он послушно вернулся и сел.

«Ему еще хуже, – мать придирчиво рассматривала сына. Лицо его носило все признаки моральных страданий – складки у рта, потемневшие глазные впадины, щетина на подбородке, которую забывают сбривать, затравленный вид, – Похож на оголодавшего, побитого нищего. Надеюсь, скоро это закончится».

Они достаточно времени прожили в ее родном поместье на Равнине, в области Дамфрис и Галлоуэй, почти у самой границы с английской Камбрией – далеко-далеко от Тэнес Дочарн. Элеонора сначала радовалась (насколько вообще можно было радоваться в создавшейся ситуации), что сын глубоко и болезненно переживает произошедшее. Его муки совести свидетельствовали ей, что Лайонел – не окончательный мерзавец, имеет шанс на искупление. Но страдания затягивались. Он вроде жил, дышал, ходил, разговаривал, однако вкус к жизни утратил окончательно. Вон, даже спать забывает. Надо отдать ему должное – старается доказать матери обратное. Суетится, беседует, пытается позаботиться. Но она-то знает – его живость напускная, мертвая…

Скорее бы молодость взяла свое, скорее бы его отпустило.

Бойс вздохнул с надрывом, как вздохнул бы столетний старец, придавленный прожитыми годами, но не парень двадцати двух лет от роду.

Брать свое молодость, кажется, не собирается.

- Папа написал нам, – сказала она, сметая со скатерти увядшие лепестки роз, неведомо откуда взявшиеся здесь.

- О! – он обнял себя руками, отчего уменьшился в размерах и показался Элеоноре совсем мальчишкой. Ее пронзило чувство жалости. – Что говорит? Ругает нас?

- Нет, не ругает больше. Папа у нас – большой дипломат. Все уладил с Джойсами. Ты женишься в октябре на Дейдре.

Она не сводила с него глаз и заметила эффект своих слов – по телу сына прошла судорога. Он со стула едва не свалился, но заставил себя натянуто улыбнуться, отчего маска скорби, застывшая на его лице, стала для нее почти не переносимой.

- В октябре – хорошо. Лишь бы погода удалась, – выдавил Бойс.

- Ты согласен?