Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Однако повезло толстушке, что Господь не следит за тарелками простых девушек так же пристально, как за тарелкой властительной княгини! Сама Констанция во всем старалась быть примерной правительницей, безупречной женой и праведной христианкой, а при этом сладостей до отвала не накушаешься. Она ни за что бы не уступила греховному чревоугодию, если бы Изабо не брякнула на ее блюдо текущую маслом и медом, начиненную фисташками пахлаву! Господи, прости легкомысленной девице дю Пасси ее слабости, великодушно заступилась Констанция за подругу и с чистой совестью вгрызлась в райское лакомство.

Кавалеры, и Раймонд среди них, напрочь забыв о Роланде, любезничали с дамами, а те громко и неестественно, вопреки всем приличиям, хохотали над их непонятными шутками и фривольно смотрели на рыцарей в упор. О, если бы одернуть наглых дам Оливию и Аделаиду было так же легко, как приструнить Изабо! Обида и неожиданная щемящая боль стиснули сердце Констанции, и пахлава потеряла свою сладость. Пусть он ушел к старшим, а все же только она одна – венчанная жена Раймонда де Пуатье! Скоро, скоро Констанция вырастет, и князь сам поймет, какая его супруга послушная, разумная, и как сильно она его любит. Тогда он больше не отойдет от нее ни на шаг.

Полк победившего феминизма пополнился воодушевленным новобранцем, когда Ника вселилась в дом, стоявший на стыке двух улиц-лестниц в старом квартале Иерусалима – Нахлаоте. Маленькие, дешевые квартирки колонизировали молодые и не очень молодые женщины.

На улице Мадригот голоса и шаги прохожих отдавались от взлетающих ввысь каменных ступеней, от известняковых стен, от облупившихся бетонных оград крошечных мощеных двориков. Громыхали ржавые запоры, хлопали двери, скрипели ставни, ревели мотоциклы, галдели дети, хохотали подростки, их призывали вопли матерей. Улица просыпалась под гнусавые песнопения сефардских синагог и засыпала под шум вавилона рынка.

Путь к каморке Ники вел мимо окон Иланы – ветерана матримониальных боев, попавшей под пулю одинокого материнства. Из кельи Иланы веяло кислой тоской овощного супа и стирки, от ее давно отгремевших любовных сражений остался единственный трофей – сын. Однако прочие квартирантки были готовы на ратные подвиги, а некоторые даже планировали отчаянные военные операции по завоеванию личного счастья. Ибо плох тот солдат любовного фронта, который не мечтает о победном марше Мендельсона.

Наискосок от Ники жила пышная хохотушка Ронит – преподавательница рисования. На учебном телевидении она вела программу «Умелые руки», но умения ее явно не ограничивались лепкой и плетением макраме: романтические похождения председательницы школьного педсовета были достойны программы «В мире удивительного: личная жизнь учительниц начальной школы с развитым художественным воображением». Пилотной серией для соседей стало ее свидание с незнакомцем, состоявшееся глубокой ночью в кромешной тьме. Ни сама Ронит, ни подружки так никогда и не узнали, с кем она встречалась.

Прямо над Никой жила ее подруга – высокая, коротко стриженная, решительная Анат. Зимой и летом в шортах, из которых торчали могучие загорелые ноги центуриона в шнурованных башмаках, Анат водила молодежь и туристов по пустыням и горам Святой земли. Возвращаясь из дальних походов, амазонка волокла в свою мансарду очередного щупленького юношу, интеллигентного ценителя прогулок по библейским местам. Пленник не решался вырваться и удрать то ли из ложно понятого чувства мужского долга, то ли понимая безнадежность попытки. В незапамятные времена возведения их дома человечество еще не изобрело звукоизоляцию, и очень скоро Ника узнавала, стоили ли достоинства добычи тягот транспортировки.

Соседка снизу, Сара, радиопродюсер, одно время яростно скандалила со своим приятелем, французом, но что-то в их захватывающем весь дом романе не сложилось. Шевалье съехал, и на первом этаже воцарилась безнадежная тишина. Дождливой осенней ночью бывший сердечный друг вернулся, бился в железные ворота дворика и пьяно орал, неотразимо грассируя: «Сара! Сара! Увре!» Квартал, затаив дыхание, ждал сдачи крепости, но неколебимая, как скала, Сара не капитулировала, а, наоборот, с грохотом заложила дверь засовом. На следующий день одинокая, гордая и угрюмая, она ожесточенно драила мозаичные плитки своего дворика, а затем с остервенением набросилась с мыльной мочалкой на безоружный телевизор. Стало ясно, что ни один француз не может соответствовать Сариным нормам гигиены. Кавалер исчез окончательно, и первый этаж стал стерильно безотрадным.

Но с тех пор, как в жизни Ники появился Итамар, ночи Нахлаота вновь озвучились счастливыми моментами девичьей личной жизни. Наткнувшись по утрам на сурового бородатого раввина, Ника с трудом удерживалась от извинений.

Тринадцатилетие ничего не изменило, разве что завершилась учеба у отца Мартина, и мамушка уже не смела трястись над Констанцией, как над сырым яйцом. Теперь по вечерам княгиня играла в шашки и тавлеи, танцевала в общем кругу эстампи или беседовала с остальными придворными. Оказалось, что разговоры, издали представлявшиеся такими манящими, остроумными и волнующими, на самом деле вертелись вокруг бесконечных обсуждений рыцарского вооружения, историй собственного героизма и чужой трусости, сальных шуток и более или менее искренних взаимных похвал. Но Раймонд по-прежнему обращался с ней как с маленькой, и это становилось нестерпимо.

Мамушка утверждала, что княгиня хороша собой, как Богоматерь в юности. Серебряное зеркальце показывало короткий прямой нос, который мог бы быть потоньше, и рот, который мог бы быть поменьше. Нареканий не вызывали только высокий крутой лоб и прекрасные длинные светлые волосы. А если зеркальце отставить на вытянутой руке, то можно было изловчиться и разглядеть удручающе плоский лиф. И даже совсем без зеркала Констанция знала, что похвастаться ростом она не может. Татик обидно прозывала ее «полторы ладони». Но главной, непоправимой бедой Констанции, которая портила ей всю жизнь, были щеки. Щеки не собирались взрослеть, они предательски продолжали походить на зрелые яблоки, их не мог отбелить даже отвар корня цикламена. Ямочки тоже упорно не желали превращаться в изящные впадины. Неудивительно, что Раймонд продолжал видеть в ней ребенка. Он был любезен и мил с супругой, но с придворными дамами говорил иначе, и от этого у Констанции каждый раз портилось настроение. Как заставить Пуатье заметить, что его суженая выросла?

Изабо советовала класть за едой руку на грудь и молиться святой Агате: «Святая девственница Агата! Увеличь мои перси каждым куском. Аминь!» – а в ожидании непременной помощи мученицы, которой римляне-язычники отсекли груди и потому, несомненно, сочувствующей мучениям плоскогрудых девиц, напихать за пазуху тряпицы. Рельефный силуэт Изабо наглядно демонстрировал небывалую меру благоволения святой Агаты к девице дю Пасси: