Заложница любви - Оливия Уэдсли

В продолжение этого месяца, поглощенного его стараниями завладеть Сарой, он совсем забыл о Гизе. Но в ту минуту, как он увидел его, все его прежние подозрения сразу воскресли.

Он почувствовал антипатию к этому высокому молодому человеку, столь самоуверенному и знаменитому – о нем так много говорят кругом. Этот выскочка имел перед ним преимущество молодости, по крайней мере, лет на десять, и это только усиливало неудовольствие Кэртона, который заговорил о нем с леди Дианой.

– Ага, наконец-то и вы почувствовали жало ревности в ваши-то преклонные годы, Кэртон, – язвительно засмеялась она. – Каким бы это было возмездием для Сары, если б только она знала! Дорогой мой, ведь этот Гиз безумно влюблен в нее. Адриен говорит мне, да это бросается в глаза даже самому близорукому человеку. Но что за беда? Сара не из таких, а ему надо заботиться о своей карьере, адвокаты же должны соблюдать большую осторожность. Гиз не может допустить публичного скандала, так как это погубило бы его. В самом деле, условия таковы, что адвокаты должны быть еще осторожнее, чем священники. Вряд ли среди них найдется кто-нибудь, кто не был бы доволен, если б его сотоварищ согрешил. Они бы, разумеется, отпустили ему этот грех, потому что это подчеркнуло бы их собственную добродетель. Но ни один грешник не выберет в защитники адвоката, о котором ходят такие толки. В особенности это имеет значение для дел Жюльена. Главную помощь ему оказывает нравственная чистота присяжных, искусное обращение одного честного человека к другому, если возможно, еще более честному человеку… О нет, дорогой мой, избавьтесь от этих мыслей, родившихся из вашей поздней привязанности! Все будет хорошо. Гиз влюблен, это правда, но Сара, во всяком случае, не доступна ни для кого из вас.

Кэртон засмеялся вместе с нею, и хотя его самолюбие было уязвлено, но он все же почувствовал облегчение. Ему в голову не приходило, что любовь может повредить адвокатской карьере Гиза. С такой точки зрения он не рассматривал этого дела. Однако, когда он попробовал открыто заговорить с Сарой о Жюльене и о его слабости к ней, то ему показалось, что в глазах Сары промелькнула какая-то нежность, и это раздуло тлеющий огонек его ревности в настоящее пламя.

Они на мгновение остались вместе; другие играли в бридж. Сара и Шарль ждали, что их позовут, так как не хватало одного партнера. Гиз тоже был тут; теперь он всегда находился подле Сары, по приглашению или без него. Роберт, восхищавшийся адвокатом, или Адриен, бывший его другом, всегда приводили его с собой.

Когда Шарль заговорил с нею о нем, то Сара, естественно, обратила на него свой взор. Она не была влюблена в него, она не была влюблена ни в кого, но скрытая страсть Шарля и настойчивость Жюльена, которую она чувствовала, хотя и не хотела признавать, пробудили в ее сердце особенное, бурное беспокойство.

Вокруг нее кипела жизнь, и люди пользовались ею. Раннее лето было чудесное, полное обаяния, солнечного света днем и сияния звезд ночью. И это тоже, по-видимому, мешало ей успокоиться. Она жила теперь весело, так, как не жила с тех пор, как заболел Коти, и, казалось, все ее существо устремлялось навстречу веселью – беззаботному веселью и счастью, которым пользовались вокруг нее. Роберт был такой чистый и легкомысленный юноша, Адриен и Габриэль были такими же влюбленными, и если ее мать была существом другого сорта, тем не менее она изучила искусство жить, обладала очарованием, и на нее было приятно смотреть. Шарль Кэртон тоже был здесь у места со своим прихотливым романтизмом, со своей жаждой наслаждения и обаянием своей личности. Каждый из этих людей приносил свой дар в общее веселье, и Сара сознавала, что эти дары способствуют более полному пользованию быстротечными днями радости и возможностью не раздумывая наслаждаться ими.

Сара внезапно освободилась от всех своих мрачных сомнений, от предчувствий будущего. Ведь, как бы то ни было, она имела право жить – Лукан настойчиво говорил ей об этом.

– Вы замечтались! – услыхала она шепот Шарля позади себя. Он взял ее руку и потащил за собой в сад, наполненный ароматом цветов, прохладной тишиной ночи и светом звезд. Придвинувшись к ней совсем близко, он остановился и проговорил хриплым, слегка дрогнувшим голосом:

– Сюзетта… слушайте! Я должен знать. Вы не влюблены в Гиза, нет?..

Сара быстро повернулась, охваченная гневом, но в тот же миг его руки обняли ее, и она почувствовала на своих губах его горячий поцелуй. Это был первый любовный поцелуй, коснувшийся ее уст с тех пор, как он поцеловал ее тогда в последний раз.

– Я испытал муки ада… боялся, надеялся, сомневался! – говорил он тихим, страстным шепотом, покрывая ее жаркими поцелуями. – Сюзетта, дорогая, наконец-то я держу вас в своих объятиях! ах!.. Нет, не вырывайтесь, не протестуйте, не говорите вздора, что вы замужем! Замужество, которое нельзя считать замужеством, и жизнь, которая не есть жизнь!.. Я ведь ничего не требую от вас, кроме права любить вас. Я знаю, я лишил себя всякой надежды, когда оскорбил вас, но, несмотря на все, что я сделал, на мою вину и на вашу ненависть, я все-таки был у вас первый, Сюзетта. Вы не можете позабыть… и вы не забыли. Помните вы мой поцелуй, мой первый настоящий поцелуй на лестнице в ту ночь, когда я привез вас из театра домой? Было темно, и я только вошел с вами в прихожую и тотчас же хотел вернуться, когда вы споткнулись, и я подбежал, чтобы поддержать вас. Вы помните? Вы облокотились на меня вот так, ваша головка прильнула к моему плечу, и мы целовались, целовались вот так!..

Его губы как будто снова вернули свою прежнюю магическую силу, и Сюзетта снова испытала на мгновение прежнее острое, сладостное ощущение и смутно, точно издалека, услышала тихий, дрожащий, задыхающийся голос, нежный и торжествующий.

– Помните тот, другой поцелуй, тот, которому, казалось, не было конца, и, когда он кончился, мы поняли, что больше никогда не будем сами собой, что мы должны принадлежать друг другу! Я чувствовал под своей рукой, как сильно бьется ваше сердце, и вы еще крепче прижимали к моему сердцу свои руки. И помните, вы сказали тогда: «Я хочу достать ваше сердце!..» Вы были всегда такая холодная, точно маленькая белая роза, освещенная звездами, но, когда я покинул вас, вы горели огнем при свете золотой зари нашего счастья. Сюзетта, я был слепой безумец, низкий и недостойный вас, такой же, как теперь! Но как я мог отпустить вас? Я, вероятно, сошел с ума тогда. Вы казались мне такой молодой, а я был так стар, и весь мир был против нас. Но у нас были наши счастливые часы, и вы их не забыли, не смогли забыть…