Мерцание «Призрака»: Ангелы Смерти - Павел Владимирович Шилов

— Деньги, как всегда, решают всё, синьор Ривейра? — с какой-то степенью укора в голосе, спросила профессор Сильвани. Она понимала, что собственная совесть не даёт ей покоя. Очень сложно быть и учёным, и врачом одновременно! «Принцип доктора Франкенштейна» никто и никогда не отвергал, понимая, что создание всегда уничтожает своего создателя в той или иной степени.

— Конечно же! — с ноткой циничности в голосе ответил Лоренцо. — Впрочем, профессор, в вашем случае это правило работает таким же образом, — добавил он и, задумавшись на мгновение, изобразил насмешку на лице. — На этой земле нет святых и каждый идёт к своей цели теми путями, которые ему доступны! Вам это известно не хуже моего.

— Нет, синьор Ривейра! Всё не всегда так, как вы говорите. Этот мир был бы совсем другим без фанатичной преданности того или иного человека своему делу. Для этих людей деньги такой же мусор, как и рваные листы писчей бумаги в моей корзине рядом со столом, — положив ручку на поверхность стола и встав с офисного кресла, произнесла Паскуалина. Она подошла к окну, где открывалась живописная панорама на Альпы, спокойно дремавшие под лучами солнца.

— Внутри вас, профессор Сильвани, скрываются две противоположные друг другу сущности, и я надеюсь, что в итоге победит та, которая не имеет в своём анамнезе идеализма…

— К нашему разговору не хватает лишь добавить политики, — оборвав речь Лоренцо, резким тоном произнесла Паскуалина и продолжила смотреть в окно.

— Политика — это не женское дело, профессор! — улыбнувшись, поделился своим мнением синьор Ривейра.

— А, что же по вашему мнению женское дело? — обернувшись и подойдя к рабочему столу, спросила Паскуалина.

— Не знаю точно… Наверное, женское дело — это всегда оставаться женщиной! Профессия здесь имеет второстепенное значение.

— Вам нужно было быть философом, синьор Ривейра. Это смогло бы разбавить ваш материализм, — добавила профессор Сильвани и услышала звонок телефона. Она тут же села на рабочее кресло и протянула правую руку к трубке телефона.

— Не буду вас более задерживать, — произнёс Лоренцо и встал с кресла. — Жду вашего отчёта о набросках по исследованию в течение трёх дней. Хорошего дня, профессор! — сказал синьор Ривейра и покинул кабинет. Дверь плавно закрылась, щёлкнув язычком дверной ручки, и только телефон продолжал громко звенеть на столе.

— Слушаю, — коротко бросила в трубку Паскуалина и прижала её к уху.

— Здравствуй, дорогая!

— Виктор! — ощутив лёгкость на душе, произнесла профессор Сильвани и улыбнулась. — Здравствуй, любимый! Твой звонок всегда особый праздник посреди серости буднего дня.

— Тебе нужно было быть драматургом, любимая! Ты, видимо, не совсем правильно выбрала профессию, — тонко пошутив, дополнил он. — Мне удалось неимоверной ценой вырваться в Цюрих! Уже точно не помню, кому пришлось продать собственную душу и где расписаться кровью, но мы вечером увидимся!

— Ну, у тебя и сравнения, любимый! — засмеявшись, сказала Паскуалина. Она на мгновение закрыла глаза, представив в своём воображении образ Виктора, его чарующую улыбку и неповторимую харизму. Человека с похожими шутками профессор Сильвани не встречала в своей жизни ни разу. Может это было различие менталитетов и культур, но это только больше притягивало их друг к другу. Пусть, рано или поздно множество всего пройдёт и исчезнет посреди реки времени, но не забудется никогда!

— Сравнения — это словно салат, который может быть праздничным, а может винегретом с поминального стола.

— А, что такое винегрет? Хотя, он нам всё равно не нужен, — осознав шутку «английского юмора», добавила Паскуалина.

— Это такой овощной салат. Очень вкусно! Я приготовлю тебе его как-нибудь.

— Нет! Нам не нужны поминки, — засмеявшись, уточнила она.

— Я с этим согласен, любимая! Всё ради тебя и для тебя! Свет очей моих, как говорят у меня на родине. Эта фраза часто встречается в русских сказках, — нотки счастья в его голосе нельзя было не заметить. Виктор чувствовал, что никогда в своей жизни не был так влюблён. Поверить в это было сложно и страх разбить данное счастье довлел над ним.

— Не знала, что ты такой любитель сказок!

— Чем старше мы становимся, тем больше нуждаемся в сказках, — вдумчиво ответил Виктор. — Жду тебя в нашем любимом ресторане в восемь вечера. Чао, синьорина!

— Чао, — ласково промурлыкала Паскуалина и повесила телефонную трубку. Она снова закрыла глаза и увидела Виктора, того мужчины, в которого она влюбилась с первого взгляда. Паскуалина была готова на всё, чтобы быть с ним до конца своих дней. Рядом с ним она чувствовала себя слабой, романтичной и прекрасной, подобно распустившейся алой розы. Она верила в то, что их встреча была предначертана где-то на небесах. Там, где златовласый Господь в своих чертогах пишет судьбы людей. Иначе это единения душ нельзя было описать, когда взгляды в одно мгновение случайно встречаются, подобно двум потерявшимся среди океана кораблям. Та выставка в галереи останется навсегда в её памяти, где встретила посла СССР в Швейцарии Виктора Романова. Сорокалетний возраст не испугал профессора Сильвани и не оттолкнул от себя. Всё получилось с точностью до наоборот. Его зрелость, шарм и харизма пленили Паскуалину и стремительное развитие романа было уже не остановить.

Виктор не так давно развёлся с женой по причине отсутствия детей, что ужасно огорчало его. Он понимал, что скоро его отзовут в Москву и почти смирился с возвращением на Родину, где всё уже было по-другому и уже чувствовался стремительный западный ветер…

Профессор Сильвани достала из ящика стола папку, которую тут же открыла, и перевернула скрепленные скрепкой бумаги. Она погрузилась в материалы и продолжила их анализировать. На старых пожелтевших от времени листах открывались содержания опытов, описанных врачом Хайнрихом Вольфом. Чопорный и дотошный стиль написания давал множество уточнений и разъяснений. Немецкий язык добавлял всему этому строгости и циничности, словно, отдавая приказы, к немедленному исполнению. Каждая строка текста, напечатанного на печатной машинке, открывала бесчеловечность опытов и взятия тех или иных образцов для исследований. В своём воображении Паскуалина видела бункер, где мрак и боль неразрывно живёт в тёмных углах комнат, операционных и смотровых. Противный яркий электрический свет, разбавлял тусклые светильники, в лампах которых еле теплилась жизнь. Запах реактивов в лабораториях шибал своей резкостью в нос, вызывая то чих, то жжение. Профессор Сильвани чувствовала себя соучастницей этих преступлений против человечества. Человеку науки очень часто приходится переступать через свои принципы и мораль. Публичное осуждение и гонения, рано или поздно переходят в восхищение и бессмертие для учёного.

Паскуалина продолжила изучать в очередной раз материалы и