Вызов - Джерри Эхерн

— А ты нам поможешь? — спросил Тубирс.

— Да.

Смит взял шомпол, обмотал его тряпкой и принялся чистить ствол своего карабина.

— А какую цель преследуешь ты? — спросил Тубирс.

— Цель?

— Ну да. Ты же предлагаешь мне стать кем-то вроде генерала и возглавить целую армию. Зачем тебе это?

— Просто я хочу провести остаток моих дней рядом с Лилли, воспитывая Уиздома и наблюдая, как он превращается в настоящего мужчину. И я хочу, чтобы никто не мешал мне это делать. Вот все, что мне нужно.

Что касается материальной стороны, то у меня есть лучшее оружие, которое только можно купить, у меня отличные часы, отличная зажигалка, прекрасная лошадь. У меня есть надежная крыша над головой, а рядом со мной любимая женщина и мальчик, который стал мне сыном.

Так что вряд ли в мире найдется еще что-то, могущее заинтересовать меня сейчас или в будущем. Ну, надеюсь я доступно это все изложил и ты меня понял, Боб?

Он повернул голову и бросил взгляд на индейца.

Боб Тубирс кивнул и вышел из конюшни.

Мэтью Смит вернулся к своему карабину.

Глава двадцать девятая

— Прошу извинить меня за вторжение, мистер Таунс, и за отсутствие приемлемых условии, — начал Хеклер, усаживаясь напротив своего шефа за длинный прямоугольный стол.

Посуда после обеда уже была убрана — это сделала одна из индианок, которых Хеклер нанял в Девоне, чтобы они обслуживали его и других старших офицеров. Теперь на столе стояли бутылка бренди, две бутылки вина и красивый сервиз из фарфора и хрусталя, конфискованный опять же в Девоне у кого-то из зажиточных граждан.

— Ну, какие проблемы, подполковник? — спросил Таунс.

— Когда тело того молодого офицера бросили в камеру, то все заключенные подняли настоящий бунт. Пришлось окатить их холодной водичкой, и это помогло.

Таунс кивнул и сказал:

— Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня излишне жестоким, Хеклер. То, что мы с вами тут делаем сейчас, служит интересам всего американского народа, интересам всей страны. Каждый из заключенных, которых вы тут охраняете, представляет собой непосредственную угрозу планам президента Маковски. И тем не менее наш президент очень гуманный человек. Вместо того, чтобы расстрелять этих людей и раз и навсегда избавиться от опасности, он приказал сначала попытаться обратить их в нашу веру.

Хеклер молча кивнул. Он очень сомневался, что это было сделано по соображениям гуманности.

— Человеческую натуру, а тем более натуру всего народа, — продолжал вещать Таунс, — нельзя вот так просто в одночасье изменить. Двести лет в американцах воспитывались своеволие и независимость. И ради этого гибли люди, много людей.

А теперь те проблемы, которые годами накапливались в нашем благополучном обществе, стали еще более острыми из-за безрассудных действий таких вот «патриотов», которые ради своих амбиций готовы разжигать конфликты и залить кровью всю страну.

Заметили ли вы, Хеклер, что мы, американцы, вечно чем-то недовольны? Нас всегда что-то не устраивает.

Хеклер закурил сигарету и покачал головой.

— Да я как-то об этом не думал…

— Действительно, немногие это видят и осмеливаются как-то с этим бороться. Как вы считаете, подполковник, почему в нашу страну едет так много эмигрантов?

Хеклер выпустил дым, пытаясь угадать, какой ответ Таунс хочет от него услышать.

— Ну, наверное, они едут в поисках лучшей жизни.

— Вот именно! Но примите во внимание и другую мотивацию, скрытую за этой часто произносимой фразой. Эти люди были недовольны своей судьбой и прежним местом жительства. Посмотрите на них: политические диссиденты, иногда преступники, неимущие неудачники, короче — самые настоящие отбросы общества.

И все они устремились сюда, собрались в одном месте, которое называется Соединенные Штаты Америки. Конечно, приезжали и лучшие представители своих народов, не только подонки. Но их слишком мало и они не в состоянии удержать массы под нужным контролем. Возьмем, например, Канаду…

Хеклер удивленно поднял голову.

— Что?

— Канаду, я сказал. Как вы думаете, смогут ли канадские вооруженные силы отразить нападение американской армии? Конечно же, нет. Однако несмотря на предупреждения президента Маковски правительство в Оттаве продолжает проводить враждебный нам курс и позволяет беженцам беспрепятственно пересекать свою границу, а потом помогает им добраться до Аляски.

И теперь Аляска превратилась просто в рассадник противников нашего президента. Там уже даже поговаривают об отделении. Чтобы не допустить этого, мы должны закрыть границу с Канадой.

Таунс глотнул вина, наклонился через стол и произнес громким шепотом.

— Этот форт и его гарнизон, который вы с моей помощью подготовите, станут основной базой и основной ударной силой, когда наступит время совершить вторжение в Канаду. Да мы просто аннексируем Манитобу, Саскачеван, Альберту, Британскую Колумбию, Юкон, Северо-Западные территории. И тогда посмотрим, как Аляска сможет отделиться!

Таунс поднял руку со стаканом, словно предлагал молчаливый тост за успех.

Хеклер тоже поднял свой стакан.

Они выпили.

Теперь Хеклер уже ясно видел, что Хобарт Таунс — а возможно, и его хозяин Роман Маковски — просто сошли с ума.

Большой пикап с громким шумом остановился перед домом, проделав в снегу широкую колею.

Лилли Тубирс стояла на пороге, на ее плечах лежал теплый платок, а на талии — рука Мэтью.

Окна машины запотели, и трудно было разглядеть, кто находится внутри, но женщина знала — там ее сын, Уиздом.

Открылась дверца со стороны водителя, и Джек Блэкфитер приветственно махнул рукой.

— Пойдем, Лилли? — спросил Мэтью.

— Да.

Они двинулись к пикапу. В этот момент открылась дверца пассажира. Женщина не сдержалась и бросилась бежать.

— Давай, давай, — усмехнулся Смит.

Из машины вылез Уиздом — такой высокий, такой стройный, такой красивый. Они с матерью упали друг другу в объятия.

— Добро пожаловать, сынок, — сказал Мэтью, подходя ближе и похлопывая Уиздома по спине.

Юноша протянул ему руку, и Смит крепко пожал ее.

— Рад тебя видеть.

— Я тоже, Смит. Мне так нехватало мамы и тебя.

— Ну, пойдем в дом.

Лилли подумала, что даже если проживет еще миллион лет, то так и не научится понимать мужчин. Она прекрасно знала, что в груди Смита и Уиздома бушуют сейчас те же самые чувства, которые испытывала она сама, однако ни один из них не проявит открыто свои эмоции.

И вот они двинулись к дому, разговаривая о каких-то пустяках, — трое людей, которые любили друг друга больше всего на свете.

— Ох и снега тут насыпало…

— Араби что-то застоялась в конюшне…

— Как учеба, сынок?

— Все нормально…

Внезапно Уиздом словно встряхнулся.

— Так что, в том поезде, который я видел, действительно были заключенные? — спросил он.

И Лилли Тубирс почувствовала, как по спине ее пробежал холодок.

Этого она и боялась. Ведь уже совсем скоро наступит то время, когда молодость Уиздома перестанет быть помехой и юноша обязательно вступит в ряды «Патриотов».

И тогда может случиться, что она потеряет их обоих.

Лилли почувствовала, что при этой мысли у нее отнимаются ноги.

Глава тридцатая

Пятеро мужчин лежали на больничных койках, стоявших в ряд у дальней стены изолятора.

Их головы удерживались в неподвижном положении при помощи каких-то штук, напоминающих завернутые в ткань кирпичи. Эти приспособления давали заключенным лишь возможность смотреть в потолок, на котором ежесекундно то вспыхивали мертвенным светом, то потухали какие-то странные лампы.

Возле каждой кровати стояла капельница, трубочки от нее были присоединены к левой руке определенного мужчины. Кроме того, в комнате находилось еще множество электронного оборудования, мониторы, датчики и тому подобное.

На экранах Хеклер видел движение разноцветных точек и линий и лишь по этому мог понять, что заключенные еще живы. Ведь других признаков жизни они не подавали — ну, разве что кто-нибудь слабо шевельнет ресницами и тут же вновь закроет глаза.

Доктор Мастерсон, который прилетел в форт Маковски вместе с Хобартом Таунсом, сидел на стуле и что-то писал в блокноте, одновременно ведя приглушенную беседу с гарнизонным врачом капитаном Лигетом.

Хеклер посмотрел на лицо Мастерсона.

Этот человек никак не походил на «безумного гения-ученого» из фильмов. И уж тем более на врачей-убийц из гитлеровских лагерей смерти. Это был невысокий стройный мужчина с начинающими седеть волосами. На его лице пролегли несколько морщин.