Глашенька - Анна Берсенева

Глава 10

В Крым поехали после первого курса всей группой. Подбил на эту поездку Миша Ефанов, ведь он был из Феодосии. Впрочем, никого и уговаривать не пришлось, хотя он предупредил:

– Денег, конечно, много не заработаете. Может, и вообще ничего не заработаете. Зато винограда наедитесь и все лето у моря.

– Виноград у моря не растет, – уточнила Глаша.

– В Насыпном растет, – возразил Миша. – А от Насыпного до моря полчаса езды. Совхоз каждый день автобус для сезонников выделяет. С шести утра до двенадцати дня на винограднике отработали, в столовке пообедали – и на пляж. Плохо?

Что это хорошо, даже отлично, никто и не спорил.

Ехать предстояло в августе. Решили после сессии разъехаться на месяц по домам, потом вернуться в Москву и уже оттуда отправляться в Симферополь. Взять билеты поручили Глаше – Миша сказал, что это задача для самых терпеливых.

Что это означает, Глаша поняла только возле касс предварительной продажи на Курском вокзале. Сразу же выяснилось, что взять билеты в Крым – дело крайне трудное, хотя до августа еще целых два месяца.

Сначала Глаше показалось, что билеты она не возьмет вообще – такая здесь царила неразбериха. Ей понадобился целый час, чтобы понять, что приходить надо к шести утра, тогда есть надежда, что билеты на нужное число тебе достанутся. Именно надежда, а никак не уверенность.

Глаша растерялась. Впервые оказывалось, что дело, необходимое многим, лежит на ней одной. Это было очень, очень ответственно! Она вдруг поняла, что до сих пор ей вообще не приходилось прилагать сколько-нибудь серьезное усилие к быту. То есть она, конечно, умела убирать, стирать и гладить, умела готовить что-нибудь незатейливое вроде овсяного супа, умела даже испечь пирог с яблоками – всему этому мама ее учила. Но усилие… Нет, усилия ее были направлены только на совсем не бытовые вещи. Подготовиться к экзаменам. Сдать сессию. Или разобраться в каких-нибудь сложных исторических хитросплетениях и понять, как они связаны с нынешней жизнью и с ней самой, Глашей Рыбаковой.

А билеты на поезд всегда покупал папа, и она даже не задумывалась, есть за ними очередь или нет.

Но растерянность ее длилась недолго. На следующий день Глаша пришла в кассу ровно к шести утра и ходила так пять дней подряд, каждый раз покупая по пять билетов. Получалось, что в Симферополь их группа прибудет пятью десантами, по-партизански. Но с этим уж Глаша ничего поделать не могла.

К пятому утру она устала так, что даже не обрадовалась своему первому взрослому успеху. Оказалось, что трудности быта не располагают к радости, даже если они преодолены.

К счастью, уже на следующий день она уезжала во Псков; туда-то билеты были взяты давно и без особых усилий.

Странным был этот длинный июль, проведенный ею дома! Именно дома она его провела – ей почему-то даже ходить никуда не хотелось.

Днем она читала, вечерами поливала цветы в палисаднике, а потом сидела там же, среди цветов, и смотрела, как медленно встает луна над рекой Великой. Тень от жасминового куста скрывала Глашу от всего мира, белые его цветы пахли тонко и неназываемо, и так же неназываемы были мечты, которые теснились в ее сердце.

Да нет, это она обманывала себя – внушала себе, что не умеет их назвать, свои мечты. На самом же деле они были ясны, как лунный лик на темном небе.

«Мы с ним в одном городе теперь, – думала Глаша. – Как это странно!»

«Что же странного?» – спрашивала она себя.

И сама себе отвечала: «Странно, что мы так отдельны друг от друга, что мы даже не встречаемся. Ведь Псков совсем маленький. Только в Москве я поняла, какой он маленький, как тесно соединены здесь люди. Мама утром приходит с рынка и рассказывает, что у нашей бывшей соседки внук родился. А соседка давно уже на другой конец города переехала, но мама ее все равно на рынке увидела. И я могла бы его увидеть…»

При мысли о том, что она могла бы увидеть Лазаря – может быть, даже прямо сейчас, а почему же нет, ведь мог бы он прямо сейчас пройти мимо их дома, весь освещенный луною, и она увидела бы его, и он увидел бы ее, сидящую под жасминовым кустом, – при этой мысли сердце у Глаши начинало биться так, что едва из груди не выскакивало.

Но луна светила, жасмин благоухал, а Лазаря не было. Глаша вставала с маленькой скамеечки и шла домой, чтобы поскорее уснуть. Во сне она видела его часто, и сны она за этот месяц полюбила поэтому больше, чем явь.

В Москве была учеба, друзья-подружки, в Москве вообще каждый день что-нибудь происходило, отвлекая от томительных мыслей. А здесь, дома, не отвлекало ничего, и Глаша уже с нетерпением ожидала поездки – надеялась, что Крым отвлечет ее так же, как Москва.

До Феодосии ехали больше суток, и жара все это время стояла такая, к какой Глаша у себя в северных краях не привыкла, да и в Москве она такой жары не видала. Из поезда выгрузились потные, невыспавшиеся, вдобавок оказалось, что машина, о которой Миша твердо договорился в совхозе, их почему-то не встречает и добираться до Насыпного придется своим ходом. Искупаться, прежде чем отправляться в этот «свой ход», почему-то не сообразили, а потом уж только удалялись от моря в местность жаркую, степную, поросшую сухой и пыльной травой. Вдобавок пришлось трижды пересаживаться на разные автобусы, потому что на прямой рейс не было билетов, а последние три километра до места и вовсе шли пешком, сгибаясь под тяжестью рюкзаков.

Во всем этом ничего страшного, конечно, не было. Ну подумаешь, жарко, пыльно, рюкзаки будто камнями набиты, но ведь Крым же, и впереди что-то новое, интересное!

Крым был для Глаши вместилищем особенных тайн. Он был переполнен историей, весь из нее состоял, античность соединялась в нем со всеми войнами, которые за него велись, и со всеми стихами, написанными на его горячих берегах.

Она шла по пыльной дороге и то думала о Херсонесе – призрачно-прекрасном мертвом городе, который стоит где-то здесь над морским обрывом, – то вспоминала простые, но отмеченные таинственной силой слова Чехова: «Огни Ялты поразили меня больше всего»…

Но лишь тонкий и пронзительный запах сухих трав каким-то непонятным образом свидетельствовал о том, что все это было именно здесь. В остальном же все, что происходило с нею, происходило как-то обыденно и, хотя Глаша боялась даже потихоньку произносить это слово, – довольно бессмысленно.

Дело было не в бытовых трудностях. Отсутствие смысла было связано с чем-то другим. Но с чем? Глаша не понимала.

Это ощущение только усилилось, когда после долгих, до самой ночи переходов и переговоров наконец устроились в общежитие для сезонников, которое представляло собою щелястый сарай, стоящий на отшибе, и особенно на следующее утро, когда совхозный грузовик привез их на виноградники.