Джуд незаметный - Томас Гарди

Оставался еще школьный учитель — теперь, наверное, уже его преподобие. Но в данный момент он едва ли может пускаться на розыски столь почтенной особы, слишком шатко и неопределенно его положение, слишком туманно его будущее. И Джуд продолжал пребывать в одиночестве. Пусть вокруг него двигались люди — он их не замечал. Он еще не успел слиться с кипучей жизнью города, и город фактически для него не существовал. Однако святые и пророки, украшавшие окна, картины в галереях, статуи, бюсты, гаргульи, скульптурные карнизы — все это, казалось, дышало одним воздухом с ним. Подобно всем, кто впервые приезжает в город, на котором прошлое оставило свой глубокий след, он остро ощущал, как это прошлое заявляет о себе с настойчивостью, оставлявшей, однако, совершенно безучастными местных жителей.

Много дней подряд он посещал в свободное время крытые аркады и квадратные дворы колледжей, бродил по ним, удивляясь зловещему эху собственных шагов, громких, словно удары молота. Он все глубже и глубже проникался "настроением" Кристминстера и в конце концов узнал о зданиях города — с точки зрения практической, художественной и исторической — больше любого из их обитателей.

Только теперь, когда он оказался в городе своих мечтаний, Джуд понял, как далек он в действительности от предмета этих мечтаний. Лишь стена отделяла его от счастливых сверстников, с которыми он жил одной духовной жизнью, — от тех юношей, что с утра до ночи только и делают, что читают, изучают, запоминают и усваивают. Только стена, зато какая стена!

Ежедневно, ежечасно, когда бы он ни вышел на поиски работы, он видел их, — они тоже куда-то шли, — и он касался их плечом, вслушивался в их голоса, присматривался к их жестам. Разговоры самых серьезных из них часто казались ему до странности созвучными его собственным мыслям, и не удивительно: ведь к встрече с этим городом он готовился долго и упорно. И все же огромное расстояние лежало между ними, словно он попал к антиподам. В сущности, так оно и было. Ведь он всего-навсего молодой рабочий в куртке, белесой от каменной пыли, и, проходя мимо него, они его не видели и не слышали, словно глядели сквозь него, как глядят сквозь оконное стекло на себе подобных. Кем бы они для него ни были, сам он для них просто не существовал; а он-то надеялся, что, перебравшись сюда, он будет ближе к их жизни.

Но, в конце концов, у него еще все впереди; если б только посчастливилось найти хорошую работу, он бы смирился с неизбежным. А потому он возблагодарил бога за здоровье и силы и воспрял духом. Пока что перед ним закрыты все двери, включая колледжи, но; быть может, однажды он войдет в них, в храмы света и передовой мысли, и, быть может, из их окон он однажды взглянет на мир.

Наконец он получил от каменщика известие — для него есть работа. Это была его первая удача, и он сразу принял предложение.

Он был молод и полон сил, иначе он не мог бы с таким пылом осуществлять свой замысел, заставлявший его проводить за книгой большую часть ночи после целого дня работы. Первым делом он купил за четыре шиллинга шесть пенсов лампу с абажуром, чтобы светлее было читать. Затем раздобыл перья, бумагу и все те книги, которые до сих пор не удавалось достать. Затем, к ужасу своей квартирной хозяйки, переставил всю мебель в комнате — единственной, где он работал и спал, — разгородил комнату надвое занавеской, повесил плотную штору, чтобы никто не видел, как он урезает себе часы сна, разложил книги и засел за чтение.

Женитьба, наем дома и приобретение мебели, которая исчезла следом за женой, легли на него тяжким бременем, и после всех этих бедственных событий ему никак не удавалось откладывать деньги, а потому, пока он не начал получать жалованье, он был вынужден жить очень скромно. Купив одну-две книги, он уже не мог позволить себе затопить камин, и когда по ночам с луговины несло сыростью и холодом, он сидел перед лампой в пальто, шапке и шерстяных перчатках.

Из окна ему был виден шпиль кафедрального собора и стрельчатый верх, из-под которого раздавался звон большого городского колокола. А выйдя на лестницу, можно было разглядеть высокую башню, узкие окна колокольни и остроконечные башенки колледжа у моста. Вид этих зданий ободрял его, когда вера в будущее угасала.

Подобно всем увлекающимся людям, он не вдавался в детали. Схватывая на лету основное, он недолго останавливался на пустяках. В настоящий момент, говорил он себе, необходимо одно — накопить денег и знаний, чтобы быть наготове, и ждать удобного случая, какой только может представиться, дабы приобщиться к лону университета. "Потому что под сенью мудрости то же, что под сенью серебра, но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь, владеющему ею". Он был до того поглощен своей мечтой, что не давал себе труда задуматься над тем, насколько она осуществима.

В это время он получил от своей бедной бабки полное тревоги письмо, выражавшее прежние ее опасения: она боялась, что у Джуда не хватит характера держаться подальше от Сью Брайдхед и ее родных. Отец Сью, как полагала бабка, вернулся в Лондон, но сама девушка осталась в Кристминстере. Ее следовало избегать еще и потому, что она была не то художницей, не то рисовальщицей в так называемой церковной лавке — настоящем рассаднике идолопоклонства, и уж наверное имела пристрастие ко всякой нелепой религиозной обрядности, а то и вовсе была паписткой (сама мисс Друзилла Фаули от рождения была евангелисткой).

Поскольку Джуд прочил себя скорее в мыслители, чем в богословы, сообщение о предполагаемых воззрениях Сью никак его не затронуло, зато намек на ее местопребывание весьма заинтересовал. С каким-то особым удовольствием обошел он в первые же свободные часы лавки, соответствовавшие описанию его двоюродной бабки, и в одной из них увидел девушку, сидящую за конторкой и подозрительно похожую на оригинал портрета. Он отважился войти, купил какую-то мелочь и не спешил уходить. Оказалось, что лавку обслуживают одни женщины. В ней продавались англиканские книги, письменные принадлежности, библейские изречения, гипсовые ангелочки на подставках, изображения святых в готических рамках, кресты из черного дерева в виде распятий, молитвенники, которые могли бы сойти эд католические требники, и прочее в том же духе, Джуд не посмел разглядывать девушку за конторкой. Она была такая хорошенькая, что ему просто не верилось — неужели это и есть его родственница? Она заговорила с одной из двух женщин постарше, стоявших за прилавком, и он узнал в ее голосе свои нотки, более нежные и мягкие, но свои. Чем она занимается? Он взглянул украдкой. Перед ней лежал кусок цинка, обрезанный в виде полосы фута в три или четыре длиной и с одной стороны сплошь залитый краской. На нем она выводила готическими буквами одно-единственное слово: "АЛЛИЛУЙЯ".

"Какая у нее чистая, возвышенная, христианская работа!" — подумал он.

Ее присутствие здесь было легко объяснимо: свою способность к подобной работе она, несомненно, унаследовала от отца, церковного резчика по металлу. Надписи, над который она сейчас трудилась, должно быть, надлежало украсить какой-нибудь алтарь, дабы поддержать дух благочестия.

Он вышел из лавки. Не было ничего легче заговорить с нею тут же, но ему казалось нечестным по отношению к бабке так быстро пренебречь ее просьбой. Правда, бабка обращалась с ним грубо, но все же она вырастила его, и сознание, что она бессильна ему воспрепятствовать, придавало особый моральный вес ее запрету, который не имел в его глазах никакого оправдания сам по себе.

Итак, Джуд ничем себя не выдал. Пока он решил не объявляться Сью. Были и другие причины, почему он ушел, не сказавшись. Она казалась такой изящной рядом с ним, одетым в грубую рабочую куртку и запыленные штаны, что он считал себя еще не готовым к встрече с ней, так же как и с Филотсоном. К тому же вполне могло случиться, что она унаследовала семейную неприязнь к их ветви рода, и как христианка с презрением оттолкнет его, в особенности когда он поведает ей неприглядную часть своей биографии, завершившуюся скреплением брачных уз с представительницей ее пола, которая наверняка бы ей не понравилась.

Он не выпускал ее из виду, и ему было радостно думать, что она все время где-то рядом. Сознание ее близости окрыляло его. И все же она оставалась для него неким идеальным образом, вокруг которого сплетались странные, фантастические грезы.

Недели две или три спустя возле колледжа Крозье на Старой улице Джуд и несколько рабочих сгружали с подводы глыбу обработанного камня — ее предстояло водрузить на парапет, которой они подновляли. Выждав нужный момент, десятник скомандовал:

— Поднимай дружно! Раз-два, взяли!

Они подхватили камень, и в этот самый момент Джуд увидел рядом с собой свою кузину, которая задержалась на миг, выжидая, пока уберут глыбу, преградившую ей путь. Она обратила на него светлый загадочный взгляд, в котором сочетались — или ему только так показалось — проницательность, нежность и таинственность; это выражение глаз и рта родилось из слов, только что сказанных ею спутнице, и запечатлелось на лице ее совершенно бессознательно. Его присутствие она заметила не более, чем пылинки, взметнувшиеся в солнечных лучах от его движений.