Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

Если же сама Екатерина пыталась ему помочь, Петр воспринимал это как наставничество, стремление показать, что она умней. Княжна плакала, но ничего поделать не могла. Оставалось надеяться, что со временем все сгладится само собой.

Раньше Екатерина опускалась до игр в куклы, норовя подстроиться под жениха, но теперь, имея двор и компанию с совсем другими интересами, она уже не желала заниматься глупостями. Петр воспринял это как предательство.

Елизавета Петровна заметила разницу между молодыми людьми, посетовала, но тоже решила, что со временем все образуется.

Наконец Петр выздоровел и даже чуть окреп. Императрица старалась бывать рядом с ними обоими, отношения между женихом и невестой несколько наладились. В декабре было решено возвращаться в Петербург.

И снова по сторонам дороги заснеженные леса и поля, снова ледяной ветер в лицо и приходится прятать лица в меха. Но Фрикен уже поняла, почему русские стараются передвигаться зимой — санный путь много быстрее летнего. И хотя дороги, по которым ездила императрица, всегда содержались в отличном состоянии, вернее, к каждой ее поездке спешно приводились в таковое — выравнивались, даже выглаживались, освещались и закрывались для проезда остальных, — двигаться в санях по накатанному снегу куда легче, а от холода можно закутаться.

У императрицы был свой возок с постелью и обогревом, потому она ехала и ночью, остальным пришлось ночевать на станциях. В ее возок все не поместились, Петер, Фрикен и Иоганна ехали в санях.

Девушка вдруг заметила, что жениха словно трясет. Замерз, что ли? Неудивительно, он совсем недавно перенес корь, из-за этого задержались в Москве. Нужно было Петера отправить в теплом возке с императрицей, но упрямый юноша не захотел ехать с теткой.

— Петер, вы не больны?

— Н-нет…

Но озноб явный, а потому во время остановки Фрикен позвала врача и Брюммера. Лекарю было достаточно одного взгляда на лицо наследника, чтобы немедленно потребовать от принцессы удалиться:

— Оспа!

Екатерина в ужасе прижала руку к губам:

— Он справится?!

— Не знаю.

А мать уже тянула ее прочь от больного жениха:

— Ты с ума сошла! Нам нужно спешить дальше. Что будет, если ты заболеешь?!

— Но, мама, нельзя же оставлять его одного в этой деревне?

— У него есть свой двор, есть Брюммер и множество других. Ты должна слушаться свою мать!

Иоганна была по-настоящему напугана возможностью заразиться самой. Оспа оставляла на лице такие следы… Нет, нет, только не это!

Немного погодя мать и дочь уже мчались к Петербургу, оставив больного Петера в деревне Хотилово в простой избе бороться с болезнью. Стоило отъехать, у Фрикен началась просто истерика:

— Мы не должны были уезжать! Вдруг Петер умрет? Ему нужна наша поддержка и помощь.

— Я никогда не сомневалась, что ты глупа! Чем мы можем помочь Петеру, сидя рядом во вшивой избе? Только тем, что заразимся сами и останемся уродинами.

— А… если он останется?

— Он мужчина, к тому же и без оспы не так красив, чтобы гордиться своей внешностью. А я женщина, красивая женщина, заметь, и не желаю терять свою красоту.

Впереди помчался курьер — сообщить императрице о болезни наследника. Но и мать с дочерью теперь ехали не останавливаясь, Иоганна-Елизавета словно спешила прочь от заразы будущего зятя. Ночью посреди дороги в поле навстречу им показались сани, судя по сопровождению и освещению — императрицыны.

Это действительно была Елизавета Петровна, возвращавшаяся в Хотилово к своему больному племяннику. Иоганна зачастила:

— Ваше величество, я сочла необходимым увезти принцессу…

Фрикен, напротив, взмолилась:

— Возьмите меня с собой в Хотилово!

Елизавета Петровна внимательно посмотрела на зареванную девочку:

— Вам жаль Петера?

— Конечно, он один и болен.

— Ваша мать права, не стоит рисковать. А Петер не один, я буду с ним. Езжайте в Петербург и ждите вестей. Надеюсь, хороших вестей.

Сани разъехались, Фрикен продолжала реветь, вытирая замерзающие слезы тыльной стороной ладони, пока мать не разозлилась:

— Прекрати!

Императрица примчалась в Хотилово и вопреки всем уговорам и даже требованиям лекарей бросилась к постели больного. Петр был в горячке. Еще не полностью оправившийся после кори организм теперь поражен оспой. Елизавета Петровна оспой не болела, но уходить от больного отказалась, даже спала не раздеваясь, превратилась в великолепную сиделку на целых шесть недель.

Петер метался в бреду долго, сквозь туман забытья он видел рядом со своей постелью прекрасную добрую женщину… Бедному юноше казалось, что это мать, ведь он никогда не видел Анну Петровну, а на портрете она именно такая — красивая…

Пальцы Петера коснулись нежной белой ручки, сквозь сиплое дыхание послышалось:

— Мама…

Елизавета Петровна разрыдалась. Она рожала детей, но ей никогда не доводилось их тетешкать, о них заботиться, даже просто просиживать ночи напролет у кроватки больного ребенка.

— Да, дорогой…

Очнувшись, Петер понял, что это не мать, а тетка, и смутился, но императрица была так внимательна, так нежна с ним, что при одном взгляде на красивую молодую женщину наворачивались слезы.

О нем впервые заботились чисто по-женски, без приказов и угроз. Он впервые был кому-то нужен даже вот такой — больной, заразный… Не думая, что делает, Петер схватил руку тетки и, прижавшись к ней губами, разрыдался. Они долго плакали вместе. Уже было понятно, что лицо юноши безнадежно испорчено оспинами, к прежней некрасивости добавится еще вот эта рябость… Конечно, мужчине не обязательно быть красавцем, особенно если этот мужчина император, но Елизавета прекрасно понимала, как трудно будет замкнутому, нервному юноше с окончательно испорченной внешностью. Оставалось только полагаться на ум и такт его невесты.

— Твоя невеста все со мной сюда рвалась, насилу отговорила…

Это была не совсем правда, но ложь во спасение, Петеру так нужно знать, что им не пренебрегают. Он чуть улыбнулся:

— Правда?

— Ее мать увезла поспешно, по пути встретились, все просилась со мной к тебе, но я не позволила. Сама справлюсь. Зато вон всякий день письма шлет, спрашивает.

А вот это была правда, Екатерина прекрасно сознавала, что в случае смерти Петера она будет в России просто не нужна. Конечно, добрая императрица могла бы оставить девушку в Петербурге, но мать никогда этого не допустит. Екатерина действительно переживала из-за здоровья жениха, но и потому, что ей было жалко вечно больного юношу. О том, что оспа изуродует его лицо, Фрикен старалась не думать. Письма писала по-русски, вернее, переписывала то, что для нее сочинял Ададуров, но в конце добавляла одну-две фразы от себя на ломаном русском, с ошибками и оговорками. Елизавета Петровна улыбалась.

Эти шесть недель оказались тяжелыми для всех. Двор в ожидании выздоровления наследника и возвращения императрицы с князем в Петербург не только не затих, напротив, превратился в растревоженное осиное гнездо. Каждый пытался понять, что делать дальше, и интриги закручивались, точно водовороты на бурной реке. Елизавета Петровна не болела оспой, а потому вполне могла заразиться от племянника. Придворные прекрасно помнили, как дорожит своей красотой их правительница, и понимали, во что превратится их жизнь в случае, если лицо императрицы окажется изуродовано. О возможной смерти самой Елизаветы Петровны даже думать не хотелось, это означало полный коллапс.

Рвала и метала и Иоганна, хорошо понимая, что в случае смерти наследника уж ее-то планы рухнут окончательно. София крещена в православие, она будет не нужна вообще никому даже в Голштинии, не говоря уж о том, что сама принцесса Иоганна с ее великими надеждами будет поднята на смех, никому не будет дела до смерти жениха, все станут смеяться над незадачливой невестой и несостоявшейся тещей.

Наконец от Елизаветы Петровны пришло письмо, гласившее в том числе:

«…могу вас обнадежить, что он, к радости нашей, слава Богу, совершенно на нашей стороне…»

Это означало, что наследник, несмотря на хилый организм, выжил и теперь поправляется. Екатерина вдруг почувствовала, насколько за эти недели ей стал дорог не слишком симпатичный жених. Все эти долгие дни и ночи, несмотря на постоянные придирки матери, просто изводившей дочь непонятно зачем, Екатерина старалась думать только о хорошем. Она искренне молилась за здоровье суженого, но не только потому, что боялась в случае его смерти крушения своих надежд, но и потому, что было жаль такого слабого, в общем-то неплохого юношу. А что нрав дурной да несдержанный, так об этом сейчас вовсе забывалось. Ночами, лежа без сна, Екатерина вспоминала Петра, стараясь найти еще что-то хорошее.