Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы - Наталья Павлищева

«Господи, нельзя, чтобы он умер вот так… в деревенской избе… больной, несчастный… он же так молод, все еще можно исправить, и нрав тоже…»

В маленьком Хотилове молилась императрица. Возможно, Господь услышал мольбы этих двух женщин, возможно, великому князю еще был не срок, болезнь отступила, правда, оставив на лице глубокие следы…

Поняв, что племянник изуродован окончательно, Елизавета Петровна даже испугалась. И был-то не красавец, а теперь и вовсе урод. Когда-то зарастут эти рубцы… Женщина хотя бы запудрила да мазями замазала, а что делать юноше, да еще такому, у которого скоро свадьба?

Или той свадьбе не бывать? Хватит ли у его невесты ума не оттолкнуть, не отказаться от изуродованного жениха? Хватит ли у него ума вести себя приятней, постараться завоевать расположение невесты не внешней красотой, а внутренней? Императрица вздохнула: какая уж тут внутренняя красота, ежели он невесту норовил своим замашкам обучить и даже ей звание в своей кукольной армии присвоил. Как ему объяснить, что не так нужно?

Долгими днями и ночами, сидя рядом с выздоравливающим племянником, она размышляла о том, как ей свести этих двоих, чтобы у них и семья получилась, и в семье все как надо. Решила привечать Екатерину получше, быть поласковей (хотя куда уж больше?), а Петра освободить от учения, чтобы сил набрался (после выучится всему, что нужно), и приставить к нему человека половчей, чтобы подсказал про мужнины обязанности. И к Екатерине тоже не мешает, вряд ли мать, занятая только собой, чему-то научила.

Елизавете Петровне уж донесли, что невеста князя серьезные книжки взялась читать. Императрица не знала, радоваться или сердиться. Что за серьезные книги? Философские. К чему это девице философские книги читать?

Но, подумав, решила, что пусть уж лучше умные книги читает, чем амуры с кем крутит. Только бы не стала перед женихом своей разумностью похваляться, чтобы тот совсем не задичился. Но как раз этого за Екатериной не замечалось. Временами Елизавета Петровна даже дивилась: как могла у Иоганны вырасти такая дочь? Сама принцесса Цербстская читать умела, но едва ли знала, что такое философия, а уж умные книги обходила за версту, а дочь вон какова.

Великий князь выздоровел, и его можно везти в Петербург. Глядя на исхудавшего и окончательно подурневшего племянника, императрица обливалась слезами. Объясняла эти слезы радостью из-за выздоровления Петера, но он уже понял, что есть в этой бочке меда большая ложка дегтя, слишком неприглядное отражение всплывало в зеркале.

В Петербурге в январе часты оттепели, когда снег вдруг становится рыхлым, деревья внезапно обнажаются, растеряв свой белоснежный наряд, темнеют, весь город и округа производят не лучшее впечатление.

Именно в такой пасмурный день императрица наконец привезла наследника в Зимний дворец. Это было еще старое здание с маленькими окошками, куда и в солнечный день свет проникал едва-едва, а уж в ненастный январский его и вовсе было мало. Но, несмотря на это, много свечей почему-то не зажгли, в большой зале, где Екатерина с матерью ждали появления выздоровевшего Петра, царил полумрак.

Потом она поняла, что сделали это нарочно, чтобы изменившаяся не к лучшему внешность князя не бросилась в глаза сразу. Но получилось только хуже: сумрак добавил темных красок, и результат вообще ошеломил.

Екатерина заготовила речь, короткую, но проникновенную, чтобы поздравить суженого и обнадежить, что эта тяжелая болезнь последняя, остальные будут легкими и незаметными… или вообще не будут. Она так и этак прикидывала, какие слова стоит говорить, а какие нет, чтобы ненароком не обидеть юношу. Потом решила, что не станет произносить ничего из заготовленного, просто пожмет ему руку и скажет, что придет в голову. Он столько перенес, так измучен, ему нужны просто ласковые взгляды и искренность…

Знать бы ей, что все выйдет так и не так и какие принесет результаты…

Услышав шаги, Екатерина замерла, напряглась, почти вытянувшись в сторону двери. Та распахнулась, как всегда, когда шел великий князь, порывисто, в залу вошли двое — Петр и Брюммер. Первым движением княгини было броситься к жениху едва ли не в объятия, она даже двинулась навстречу и… замерла почти в ужасе.

Это длилось едва ли мгновение, Екатерина тут же взяла себя в руки, улыбнулась как можно шире, ласково проворковала о радости, которую испытывает от выздоровления великого князя. Но это мгновение не прошло Петром не замеченным. Произошло то, чего он боялся больше всего, — Екатерина ужаснулась его виду. Петр действительно страшно исхудал, мундир на нем висел мешком, руки и ноги, и без того длинные, вытянулись еще больше, плечи сузились, а голова стала еще больше. Громадная голова в белом парике на тонкой шее, на лице темные пятна, оно красно, глаза ввалились черными кругами…

Все, что столько времени создавалось между ними, все хорошие отношения вмиг оказались разрушены. О доверии речи больше не шло, Петр решил, что все добрые слова и улыбки Екатерины фальшивы. Он напрочь забыл, как сам ужаснулся виду исхудавшей после болезни невесты, как открыто сказал, что она стала страшная, не подумал, как она переживала из-за этих слов. Для Петра существовал только он, а его сейчас обидели, хоть на мгновение, но дали понять, что он урод. Чего он ждал? Что Екатерина не заметит изрытого оспинами лица?

Она сумела справиться с собой, улыбаться, весело щебетать, но Елизавета Петровна все поняла, заметила, как изнутри рвутся слезы, как сжалось сердце девушки. Конечно, Петр и без того не красавец, а теперь и вовсе дурен, а она расцвела, каково ей с таким женишком? Поняла, а потому стала торопить свадьбу, пока неприятие жениха не переросло в ненависть к нему.

Императрица торопила, а доктора возражали: молод, не окреп, подождать бы годик…

— Да ему семнадцать! В таком возрасте детей уж имеют.

— Не всякие в семнадцать взрослые…

— Пусть! Рядом с женой повзрослеет скорее, перестанет в куклы играть и с собаками бегать. Женю!

Екатерину осыпала дарами, старалась быть ласковой и внимательной, даже на Иоганну перестала коситься.

Замужество

— Вот так, хорошо, ваша светлость…

Мария Жукова называла Екатерину великой княгиней, хотя та таковой еще не была. Но сейчас неважно, она могла бы говорить что угодно, на взволнованную девушку больше действовали звуки ее ласкового голоса, успокаивающего, почти убаюкивающего. Стало немного легче, Екатерина принимала ванну, уже не так трясясь. Хотя вчерашний разговор с матерью ее скорее испугал, чем обнадежил…

И вдруг…

— Ее Величество государыня!

— Ах! — Екатерина прикрылась руками. — А я не одета! Я совсем голая!

— Это мне и нужно. — Голос императрицы почти насмешлив, взгляд въедлив. — Мне давно надо бы посмотреть на тебя нагую, да все не могла собраться.

Девушка испуганно замерла, пока Елизавета Петровна разглядывала ее со всех сторон. Но императрица осталась довольна, даже чуть слышно хмыкнула по-немецки:

— Лебедь белая этакому… достанется.

Императрица уже была почти наряжена и теперь желала посмотреть, как будут одевать и причесывать невесту. Ткнувшуюся в комнату мать бесцеремонно выпроводили, чтобы не путалась под ногами.

Нижнее белье, пока пеньюар, чтобы не засыпать пудрой платье… Императрица в это время спорила с парикмахером:

— Нет, завитки будут мешать короне!

— Фаше феличестфо! Я фсе сделаю как нато… корон пудет держат корош!

Куафюр упрям, Елизавета Петровна махнула рукой:

— Делай, но, если хоть покачнется, я с тебя самого не один парик сниму, а вместе с головой.

Бедолага понял, что угроза нешуточная, сразу заелозил, мол, если Ее Величество желает… кроме того, великая княгиня непременно должна держать голову прямо, иначе никакие ухищрения не помогут и корона свалится…

— Ты слышала? Голову держать прямо!

— Да, Ваше Величество…

Серебряное платье, серебряная накидка, корсаж неимоверно затянули, отчего и без того тонкая талия Екатерины стала совсем осиной…. Елизавета покосилась в зеркало на свою собственную и вздохнула. Она и в девичестве тоненькой не бывала, в матушку удалась — полная и крепкая.

Наконец прическу соорудили, платье затянули, пришло время драгоценностей, хотя самой Екатерине казалось, что она уже и так блестит и сверкает. Елизавета Петровна указала на сережки, фрейлина немедленно подала их невесте. Серьги тяжелые, ушам чувствительно, но сегодня Екатерина была готова вытерпеть все. Потом в ход пошли кольца, браслеты, броши, заколки… Безумно дорого, сверкающе и столь же тяжело.

И наконец, великокняжеская корона. Как бы ни крепил ее куафер, Екатерина понимала, что стоит наклонить голову, и тяжеленное сооружение просто съедет, потащив за собой прическу, неважно, с кудрями та или без. Корону императрица надела собственноручно, чтобы Екатерина почувствовала, какое ей делается одолжение.