Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На всем этом пути было немало удобных мест, чтобы совершить убийство. Но не в обычаях Филиппа Гонзаго было нападать в открытую. Он хотел скрыть свое преступление. Убийство должно было выглядеть как месть, чтобы все волей-неволей отнесли его на счет Келюса На Засове.
А красавчик Лагардер, бешеный Лагардер, неисправимый забияка, первая шпага Франции и Наварры, стоял, держа на руках спящую двухлетнюю девочку.
И можете поверить, он очень расчувствовался. Держал он ее неумело, неловко, ведь руки его привычны были к другому. Но сейчас главным для него было не разбудить малышку.
— Баю… баю… — приговаривал он.
Глаза у него увлажнились, но при этом он едва удерживался от смеха.
Готов держать пари, что никто из бывших его товарищей по легкой конной гвардии и догадаться бы не смог, чем был занят в этот миг неисправимый бретер, готовящийся отправиться в изгнание. А он в заботе о девочке ступал, внимательно глядя себе под ноги, чтобы, не дай бог, не споткнуться, не разбудить ее, и мечтал об одном — о мягкой подушке, чтобы ей было удобнее.
Уже ближе томительно и тягуче в ночном безмолвии прозвучал второй сигнал.
«Кой черт! Что все это значит?» — подумал Лагардер.
Он любовался маленькой Авророй, не решаясь ее поцеловать. Это была прелестная девочка: белое личико с нежным румянцем, длинные шелковистые ресницы, унаследованные от матери. Воистину, она была похожа на уснувшего ангелочка. Лагардер прислушивался к ее спокойному дыханию, восхищался ее безмятежным сном…
«Она так мирно спит, — говорил он себе, — меж тем как ее мать в этот миг плачет, а отец… Да, но это же все меняет. Коль уж ребенка доверили безрассудному Лагардеру, у него достанет разума защитить это дитя.
Но как она дивно спит! Интересно, какие сны могут сниться такому ангелочку? И ведь подумать, она вырастет и станет женщиной, способной пленять и, увы, страдать.
А как, должно быть, приятно заботами и нежностью завоевать любовь такого крохотного существа, подстеречь ее первую улыбку, дождаться первого поцелуя и как, должно быть, легко посвятить всего себя счастью ребенка!»
В голове его теснились еще тысячи подобных нежностей, которые не приходят большинству здравомыслящих людей, тысячи наивных ласковых слов, которые вызвали бы снисходительную улыбку у мужчин и слезы на глазах матерей. И вот из самой глубины души родилась заключительная фраза:
«А ведь я никогда не держал на руках ребенка!»
На околице деревни прозвучал третий сигнал. Лагардер вздрогнул и словно очнулся. Ему мнилось, будто он стал отцом. С задов кабачка «Адамово яблоко» донеслись торопливые звонкие шаги. Они были не похожи на шаги господ, недавно бывших здесь. Услышав их, Лагардер сказал себе:
— Это он.
Вернее всего, Невер оставил лошадь на краю леса.
Примерно через минуту Лагардер, уже догадавшийся, что звуки рога в долине сообщали о приближении Невера, увидел, как герцог прошел мимо лампады, что горела перед изваянием Пресвятой Девы.
Молодое, красивое, задумчивое лицо Невера на миг мелькнуло в свете лампады, а потом уже был виден только черный силуэт, но затем и он исчез. Невер спускался по лесенке, положенной на откосе. Оказавшись во рву, герцог выхватил шпагу, и Лагардер услыхал, как он бормочет:
— Черт, тут бы не помешала парочка факельщиков.
Он шел, ничего не видя и все время спотыкаясь о копешки сена.
— Уж не вздумал ли этот проклятый шевалье поиграть со мной в жмурки? — произнес он с некоторым раздражением.
Наконец он остановился и окликнул:
— Эй, есть тут кто-нибудь?
— Я, — ответил Маленький Парижанин, — и хвала Богу, что только я.
Невер не слышал второй половины ответа. Он стремительно направился туда, откуда раздался голос.
— За дело, шевалье! — вскричал он. — Нападайте, чтобы я, по крайней мере, знал, где вы. Я не могу уделить вам слишком много времени.
Лагардер все так же укачивал девочку, которая сладко спала.
— Герцог, — начал он, — прежде нам нужно поговорить.
— После письма, которое вы мне прислали, об этом и речи быть не может! — отрезал герцог. — А, я вижу вас! Защищайтесь, шевалье!
Лагардер и не думал защищаться. Его шпага, которая обычно сама вылетала из ножен, сейчас, казалось, спала, точь-в-точь как младенец у него на руках.
— Когда сегодня утром я отправлял вам письмо, — сказал он, — я не знал того, что узнал вечером.
— А, я вижу, мы не любим сражаться наугад, — с насмешкой бросил герцог. И, подняв шпагу, он сделал шаг вперед. Лагардеру пришлось выхватить свою, но он попросил:
— Выслушайте меня!
— Чтобы вы еще раз оскорбили мадемуазель де Келюс, да?
Голос герцога дрожал от гнева.
— Нет, клянусь вам, нет! Я хочу вам сказать… Черт побери, — воскликнул Лагардер, отражая первую атаку Невера, — да осторожнее вы!
Взбешенный Невер решил, что противник смеется над ним. Он порывисто ринулся на противника, нанося удар за ударом со сверхъестественной стремительностью, делавшей его таким опасным бойцом. Поначалу Лагардер парировал их, не отступая. Но в конце концов утомился, стал пятиться и, отбивая вправо либо влево шпагу герцога, неизменно повторял:
— Выслушайте меня! Выслушайте меня! Выслушайте меня!
— Нет! Нет! Нет! — отвечал герцог, сопровождая каждый отказ глубоким выпадом.
Пятясь, Лагардер почувствовал, что прижат к стене. Он слышал, как в ушах у него глухо стучит кровь. Столько времени сдерживать себя и не нанести хороший удар — вот истинный героизм!
— Вы выслушаете меня? — спросил он в последний раз.
— Нет!
— Но вы же видите, что мне некуда отступать! — с отчаянным выражением, прозвучавшим в данной ситуации несколько комично, воскликнул Лагардер.
— Тем лучше! — отрезал герцог.
— Дьявол и преисподняя! — закричал Маленький Парижанин на пределе терпения и возможности парировать удары. — Неужто вам нужно расшибить башку, чтобы не дать убить собственного ребенка?
Эти слова прозвучали как удар молнии. Шпага выпала из рук Невера.
— Моего ребенка? — повторил он. — Моя дочка у вас?
Лагардер завернул свою драгоценную ношу в собственный плащ. Невер же в темноте полагал, что Маленький Парижанин пользуется плащом, обернутым вокруг левой руки, в качестве своеобразного щита. Так делали многие. И теперь при мысли, что одним из своих неистовых, наносимых наудачу ударов он мог поразить собственное дитя, кровь застыла в жилах молодого герцога. Своею шпагой он мог…
— Шевалье, — промолвил он, — вы безумец, как я и как многие другие, но ваше безумие — это честь и доблесть. И если мне скажут, что вы были подкуплены маркизом де Келюсом, клянусь вам, я не
