История Похитителя Тел - Энн Райс

– Кто там? – Я их не слышал, да и не хотел слышать. Интересно, кто это – Мариус? Конечно не древнейшие. С чего им обо мне волноваться?

– Не знаю, – ответил он. – Но они там.

– Тебе же все известно, – прошептал я. – Не обращай внимания, и они уйдут. В любом случае уже почти утро. Им придется уйти. Не беспокойся, они не причинят тебе вреда, Дэвид.

– Знаю.

– Не смей читать мои мысли, раз не позволяешь мне читать твои.

– Не злись. Никто не войдет в эту комнату, никто тебя не побеспокоит.

– Да, я опасен даже во сне… – Я хотел добавить еще что-то, предостеречь его, но потом осознал, что этому смертному меньше, чем кому-либо другому, требуются мои предостережения. Это же Таламаска. Исследователи паранормальных явлений. Он и без меня все знает.

– Теперь спи, – сказал он.

Нет, это просто смешно. Что мне еще делать, когда восходит солнце? Даже если оно светит прямо мне в лицо. Но его голос звучал твердо и убедительно.

Подумать только, в былые времена у меня всегда был гроб, иногда я медленно полировал его, пока дерево не начинало ярко блестеть; тогда я натирал маленькое распятие на крышке, улыбаясь про себя той заботе, с которой я надраивал перекошенное тельце мученика Христа, Сына Божьего. Мне нравилась атласная внутренняя обивка гробов. Мне нравилась их форма, и я любил с наступлением сумерек восставать из мертвых. Однако все это осталось в прошлом…

Солнце действительно всходило – холодное зимнее английское солнце. Я отчетливо ощущал его приближение и внезапно испугался. Я чувствовал, как свет крадется по земле и ударяет в окна. Но по эту сторону бархатных штор по-прежнему царила темнота.

Я увидел, как ярко вспыхнуло пламя в масляной лампе. Оно вызвало во мне страх только лишь потому, что это был огонь, а меня мучила нестерпимая боль. Я увидел ее пальчики, крепко сжимающие ключ, и кольцо – то, что я подарил ей, с крошечным бриллиантом в оправе из жемчуга. А как же медальон? Стоит ли спрашивать ее про медальон?

«Клодия, у нас когда-нибудь был золотой медальон?..»

Фитиль в лампе подкручивают все выше и выше. Опять тот же запах. Ее рука с ямочками. Вся квартира на Рю-Рояль пропахла маслом. Я вижу старые обои и красивую мебель ручной работы… Луи пишет за своим столом… резкий запах черных чернил, глухое царапанье пера…

Ее ручка гладила меня по щеке, восхитительно холодная, и меня охватил внутренний трепет – я испытывал его каждый раз, ощущая прикосновение кого-нибудь из себе подобных… прикосновение нашей кожи.

– Зачем кому-то нужно, чтобы я жил?.. – спросил я. Точнее, я хотел задать этот вопрос, но, едва начав, провалился в небытие…

Глава 4

Сумерки. Боль оставалась по-прежнему мучительной. Не было желания даже двигаться. Кожа на груди и ногах натягивалась и зудела, но это только добавляло разнообразия болевым ощущениям.

Даже яростная, неистовая жажда крови и запах смертных слуг не могли заставить меня двигаться. Я знал, что Дэвид рядом, но не заговорил с ним. Мне казалось, что стоит мне произнести хоть слово, и я заплачу от боли.

Я спал и знал, что вижу сны, но, открывая в очередной раз глаза, не мог ничего вспомнить. Я опять видел масляную лампу, и свет пугал меня. Как и ее голос.

Один раз я проснулся от того, что разговаривал с ней вслух.

– Почему именно ты? Почему ты мне снишься? Где твой чертов нож?

Я радовался наступлению рассвета. Иногда я вынужден был даже затыкать рот рукой, чтобы не закричать от боли.

Когда я проснулся на следующую ночь, боль немного утихла. Воспаленное тело горело – смертные, кажется, говорят в таких случаях: «как будто кожу содрали». Но самые страшные муки определенно остались позади. Я все еще лежал на шкуре тигра, и в комнате было прохладно, что уже не доставляло мне удовольствия.

У почерневших кирпичей задней стенки камина под полуразрушенной аркой были сложены дрова, а рядом – растопка и кусок смятой газеты. Все в полной готовности. М-м-м. Кто-то находился в критической близости от меня, пока я спал. Я надеялся, во имя всего святого, что не протянул руку, как с нами случается, когда мы находимся в трансе, и не подрезал крылья этому бедному созданию.

Я опустил веки и прислушался. Снег падал на крышу и попадал в трубу. Вновь открыв глаза, я увидел блеск влаги на поленьях.

Затем я сосредоточился и почувствовал, как исходящая от меня энергия тонким длинным языком коснулась растопки, по которой тут же во множестве заплясали крошечные огоньки. Толстый слой коры на поленьях начал нагреваться и потрескивать. Сейчас огонь разгорится вовсю.

Жар пламени заставил меня поморщиться от резкой боли в лице. Интересно. Я встал на колени, потом поднялся во весь рост. Кроме меня, в комнате никого не было. Бросив взгляд на латунную лампу возле кресла Дэвида, я беззвучным мысленным приказом повернул выключатель.

На кресле лежала одежда: новые брюки из толстой мягкой фланели темного тона, белая хлопчатобумажная рубашка и довольно бесформенный шерстяной пиджак. Все вещи были мне немного велики. Они принадлежали Дэвиду. Даже отороченные мехом тапочки оказались слишком большими. Но мне хотелось одеться. Там было и безликое белье, какое в двадцатом веке носят буквально все, и расческа для волос.

Я не спешил и, натягивая на себя одежду, испытывал лишь пульсирующее раздражение. Причесываться было больно. В конце концов я просто вытряс из волос пыль и песок, и они благополучно исчезли в густом ворсе ковра. Очень приятно было одеть тапочки. Но теперь мне требовалось зеркало.

Я нашел его в холле – старое темное зеркало в тяжелой позолоченной раме. Сквозь открытую дверь библиотеки сюда проникало достаточно света, чтобы я смог разглядеть себя как следует.

Сперва я не мог поверить своим глазам. Кожа полностью разгладилась и стала безупречной, как прежде. Но теперь она приобрела янтарный оттенок, совсем как у рамы этого зеркала, и лишь немного блестела, не больше, чем у смертного, который провел долгий роскошный отпуск в тропических морях.

Брови и ресницы отчетливо выделялись, как это обычно бывает у светловолосых и очень загорелых людей, а немногочисленные морщинки на моем лице, которые пощадил Темный Дар, стали немного глубже. Я имею в виду две маленькие запятые в уголках рта – результат того, что я, будучи живым, слишком много улыбался, несколько совсем тонких морщинок в уголках глаз и пару едва заметных черточек на лбу. Как приятно увидеть их вновь после столь долгого перерыва!

Руки пострадали больше. Они стали темнее, чем лицо, и благодаря обилию маленьких складок очень смахивали на человеческие. Сколько же крошечных линий на руках у смертных, подумалось вдруг мне.

Блеск ногтей все еще мог вызвать у людей подозрения, но его нетрудно замаскировать пеплом. Глаза, естественно, – другое дело: никогда еще они так ярко не светились. В этом случае помогут дымчатые очки. Большие черные очки, скрывающие сияние белой кожи, больше не потребуются.