Карусели над городом (С иллюстрациями) - Юрий Томин

Взяв первое попавшееся белье и костюм, Алексей Палыч вылетел из магазина. А чего было вылетать? Нечего было вылетать, потому что в памяти Елены Сергеевны прочно осели и джинсовый костюм, и белье, которое нервно пошвырял в портфель Алексей Палыч.

Когда Алексей Палыч вернулся в лабораторию, он увидел такую картину: Борис и Феликс сидели за столом, между ними стояла шахматная доска с фигурами. Они спорили. В том, что шахматисты спорят, нет ничего удивительного — в шахматном кружке кулеминского Дворца культуры бывали даже и драки. Но вот о чем они спорили, Алексей Палыч понял не сразу.

— Разве я неправильно сходил? — спрашивал Феликс. — Ты же сам показывал, что конь ходит так.

— Правильно, но плохо, — отвечал Борис. — Я его бесплатно возьму.

— Бери, пожалуйста.

— Так не играют.

— Почему? — удивился Феликс. — Ты ведь объяснил: нужно взять как можно больше фигур противника. Я — противник. Вот и бери. Тебе ведь хочется взять?

— Мало ли, что хочется… Мне, может, хочется десять фигур взять!

Феликс аккуратно отсчитал десять своих фигур, сгреб их с доски и протянул Борису:

— Бери десять, пожалуйста.

— Ну, и с чем ты остался?

— У меня осталось шесть штук, — дружелюбно ответил Феликс. — Дать тебе еще?

Борис снова поставил фигуры на прежнее место.

— Так не играют, — сказал он. — Ты пойми, я должен стараться взять у тебя, а ты у меня.

— Я стараюсь. Но ведь ты не даешь. Ты дай, тогда я тоже возьму.

— Я же тебе объяснил! — повысил голос Борис. — Игра в том и заключается, чтобы не отдавать ничего!

— Ты опять говоришь громко, — сказал Феликс. — Я не понимаю. Хочешь взять — не берешь. Нужно взять больше — нужно не давать ничего. Я хочу взять — нельзя. Ты хочешь взять — нельзя. Никто никому ничего не дает, а взять нужно…

— Не взять — просто взять, а взять — слопать.

— Слопать?

— Ну, съесть.

— Съесть? Разве это тоже едят?

— Выиграть, — простонал Борис. — Это называется выиграть фигуру. Вот, смотри. — Борис снял с доски коня, а на его место подвинул свою пешку. — А теперь ты постарайся у меня что-нибудь выиграть.

— Понимаю, — сказал Феликс. Он убрал с доски белого коня, а на его место переставил свою пешку, которую от коня отделяло пять клеток.

Борис смахнул с доски фигуру на стол.

— Вот и поговори с ним, — сказал он, обращаясь к Алексею Палычу.

Феликс не обиделся. Похоже даже было, что он обрадовался.

— Теперь ты взял все, — сказал он. — Теперь ты доволен?

— Все?! — заорал Борис. — Все у меня и дома были. Незачем было их приносить.

— Если незачем, то зачем принес? — спросил Феликс.

— Да, с тобой не соскучишься! — сказал Борис.

— Тебе со мной весело?

— Еще и как… — вздохнул Борис.

Алексей Палыч решил, что наступило время вмешаться. За Феликса он не опасался: кажется, у того был спокойный характер. Алексей Палыч решил пощадить нервы Бориса. Нервы эти, как понимал учитель, скоро потребуются все до единого.

— Боря, — примирительно сказал Алексей Палыч, — ты представь, что попал в незнакомую страну. И вот тебя учат играть в круглики…

— Какие круглики?

— Ну, допустим, у них такая игра.

— Буду делать, как они, и научусь.

— Вот как раз в шахматы так нельзя. Если ты будешь повторять ходы противника, то обязательно проиграешь. Уметь играть и уметь обучать игре — это совершенно разные умения. И давай договоримся — не нервничать. Думаю, что умение обучать нам понадобится в ближайшее время больше всего. В особенности тебе. Но об этом мы поговорим позже. А теперь давай займемся примеркой.

Когда Феликса переодели, вид у него оказался приличный. Даже слишком приличный, словно его только что вынули из витрины.

— Ну, как? — спросил Алексей Палыч.

— Ничего, — ответил Борис. — Если бы ему немного штаны запачкать… курточку порвать… ботинки грязью потереть…

— А вот это он сделает уже с твоей помощью, — сказал Алексей Палыч. — Боря, мне кажется, что мы больше не имеем права его здесь держать. Иначе все это не имеет смысла. И еще я тебе вот что хочу сказать: он сейчас примерно твой ровесник, и ты ему нужен больше, чем я.

ДЕНЬ 5-й

Начинается новая жизнь

Арсений Петрович Куликов работал на кулеминской фабрике игрушек. Был он роста весьма небольшого, и в Кулеминске про него говорили: фабрика игрушечная, и директор тоже игрушечный.

Люди маленького роста часто бывают обеспокоены этим больше, чем им самим бы хотелось. Чтобы компенсировать этот, с их точки зрения, недостаток, они стараются выделиться в чем-то другом: например, красят бороды в рыжий цвет или становятся художниками.

Арсения Петровича его собственный рост не смущал. Он спокойно отнесся к тому, что стул в кабинете прежнего директора пришлось заменить, а сиденье нового «Запорожца» приподнять чуть повыше. Благодаря тому, что его мало интересовало, насколько его шляпа возвышается над тротуаром, характер Арсения Петровича с годами почти не менялся. И в этом характере тоже было нечто игрушечное, а точнее — легкомысленное.

Это проявлялось в том, как он относился к воспитанию своих сыновей.

Арсений Петрович считал, что каждый человек, прежде чем стать взрослым, должен получить свою порцию шишек и синяков. Он знал, что существуют два вида ранений: одни остаются на теле, другие — в душе. Душевных ранений Арсений Петрович своим сыновьям не желал; к синякам на теле относился совершенно спокойно.

— Не поддавайся, Серега! Дай ему сдачи! — советовал Арсений Петрович, заслышав пыхтение младшего сына, затиснутого старшим в узкую щель между диваном и печкой.

Серега вообще-то не нуждался в советах. Он старался изо всех сил. Борис хорошо знал, что будет, если свернутого в крендель Серегу отпустить хоть на секунду. Серега извивался как змей. Даже в этом положении он умудрялся укусить брата за палец или поддать коленом в живот.

Иногда Серега делал вид, что сдается.

— Чур, — говорил он. — Больше не буду.

В первый раз Борис поверил ему. Он даже попытался проявить благородство и повернулся к брату спиной. Тут же он получил такой удар головой под лопатку, что не смог устоять на ногах. Серега смеялся. Но недолго. Спустя несколько секунд он пролетел над столом, грохнулся о диван и сполз на пол. Другой бы на его месте мог что-нибудь сломать или вывихнуть. Но только не Серега. Он скорчился на полу, закрыл руками лицо, и можно было подумать, что он потерял сознание. Когда же Борис к нему подошел, то увидел в просвете между пальцами хитрый Серегин глаз и едва успел отскочить в сторону.

Нога Сереги грохнула о ножку стола. Целил он, конечно, не в стол.

Укротить Серегу было невозможно. Иногда в безвыходном положении он мог состроить жалостную гримасу. Но верить ему нельзя было ни на копейку.

В последнее время Серега изменил тактику.

— Отпусти, писать хочу, — заявил он однажды.

И опять Борис поначалу поверил: а вдруг и правда?..

Серега выбежал за дверь. Но только для того, чтобы набрать снега. Твердый снежок, миновав затылок Бориса, влепился в стену, точнее — в то ее место, где висел фотографический портрет отца. Стекло в рамке разбилось — подлый Серега не только скатал снежок поплотней, но еще и намочил его в воде.

— Играть-то вы играйте… — сказал Арсений Петрович, очищая от снега свое лицо в молодости. — А вот вещи портить не надо. А ну, Сережка, убрать. А ты, Борька, в другой раз держи его крепче — пускай в штаны писает.

Как видим, Арсений Петрович не рассердился. Очевидно, он понимал, что сейчас собирает плоды с тех деревьев, которые сам же вырастил.

При всем при том надо сказать, что Серега без Бориса скучал. Это проявлялось в том, что Бориса он выслеживал чаще других и чаще расстреливал из своего автомата на батарейках. Да и Борис хоть и грозился разломать автомат, но всерьез об этом не думал. Отношения между братьями были очень простыми. Борис спокойно выливал воду из своего ботинка и отвешивал затрещину младшему брату. Младший брат спокойно принимал затрещину, спокойно попадал старшему ногой под коленку и наливал воду в другой ботинок.

При этом никакой злости друг к другу братья не испытывали.

Арсений Петрович хотел, чтобы сыновья росли мужественными и сильными.

— На одних стычках с Сережкой мускулов не накачаешь, — говорил он Борису. — Сколько ты раз подтягиваешься на перекладине?

— Нисколько.

— То есть как — нисколько?

— Не пробовал.

— А ну, пойдем во двор.

Во дворе, между двумя березами была укреплена железная труба, на которой по утрам упражнялся Арсений Петрович. Борис подтянулся два раза; второй — корчась от усилий и дрыгая ногами. Отец подтянулся одиннадцать раз.

— Мне мерзко на тебя смотреть, — сказал Арсений Петрович. — В лагерь. В спортивный лагерь немедленно!