За городом - Артур Дойл

Но письмо Гарольда к его компаньону встретилось в дороге с письмом старшего компаньона, которое тот посылал Гарольду. На следующий день утром оно лежало на столе в столовой нераспечатанным до тех пор, пока он не вернулся домой, и когда он прочел его, у него чуть не выскочило из груди сердце, он вскочил со стула с бледным лицом и вытаращенными глазами.

— Сын мой! Сын мой!

— Я разорился, маменька… разорился! — он стоял, смотря бессмысленно вперед, между тем как листок бумаги упал на ковер. Затем он опять опустился на стул и закрыл лицо руками. Его мать сейчас же обняла его за шею, а адмирал дрожащими пальцами поднял письмо с пола и надел очки для того, чтобы прочесть его. Вот, что было в нем написано:

«Дорогой мой Денвер! В то время, когда вы получите это письмо, я буду там, где меня не найдет никто — ни вы, ни другое лицо, которое пожелало бы со мною повидаться. Не трудитесь отыскивать меня, — уверяю вас, что это письмо отправил по почте один из моих знакомых, так что, если вы станете разыскивать, все ваши поиски будут безуспешны. Я очень сожалею о том, что оставил вас в таких затруднительных обстоятельствах, но ведь нужно же было, чтобы кого-нибудь из нас прижали, и приняв все в расчет, я думаю, что будет лучше, если прижмут вас. Вы не найдете ничего в банке и, кроме того, около 13000 фунтов стерлингов долга. Я думаю, что самое лучшее, что вы можете сделать, это — не платить того, что вы в состоянии уплатить, и последовать примеру вашего старшего компаньона. Если вы поступите так немедленно, то выйдете сухим из воды. Если же вы этого не сделаете, то мало того, что вы закроете окно ставнями, но я боюсь, что эти недостающие деньги едва ли будут признаны обыкновенным долгом, и вы, конечно, должны отвечать за них перед судом так же, как и я. Послушайте моего дружеского совета и уезжайте в Америку. Молодой человек с умом всегда может найти себе там какое-нибудь дело, и таким образом вы будете иметь возможность пережить эту маленькую невзгоду. Если этот случай научит вас ничего не принимать на веру в делах и непременно знать до мельчайших подробностей все, что делает ваш компаньон, хотя бы он был и старшим, то нельзя сказать, что вы дорого заплатили за урок.

Преданный вам, Иеремия Пирсон».

— Господи Боже мой! — простонал адмирал. — Он скрылся.

— И оставил меня в одно и то же время и банкротом, и вором.

— Нет, нет, Гарольд, — говорила, рыдая, мать. — Все устроится. Что так беспокоиться о деньгах!

— О деньгах, маменька! Дело идет о моей чести!

— Сын говорит правду. Дело идет о его чести и о моей чести, потому что его честь в то же время и моя честь, Это большое горе, мать, и в такое время, когда мы думали, что уже пережили все горе в нашей жизни, но мы перенесем и это горе, как переносили другие горести. Он протянул ей свою жилистую руку, и оба старика сидели с наклоненными седыми головами, рука об руку, и каждый из них чувствовал поддержку в любви и сочувствии другого.

— Мы были слишком счастливы, — говорила старуха со вздохом.

— Но это воля Божия, мать!

— Да, Джон, это воля Божия.

— Но все-таки тяжело будет это перенести. Я мог бы потерять все: дом, деньги, положение в свете — я перенес бы это. Но в мои года… моя честь… честь адмирала флота.

— Нельзя потерять чести, Джон, если не было сделано ничего бесчестного. Что такое ты сделал? Что сделал Гарольд? Тут дело идет не о чести.

Старик покачал головой, но Гарольд уже призвал к себе на помошь свой ясный практический ум, который покинул его на минуту в то время, когда его ошеломил этот ужасный удар.

— Мама права, папенька, — сказал он. — Бог видит, что мы в очень дурном положении, но мы не должны так мрачно смотреть на это дело. Ведь это нахальное письмо само по себе служит доказательством того, что я не имел никакого понятия о хитрых планах написавшего его негодяя.

— Могут подумать, что оно было написано с умыслом.

— Нет, этого подумать не могут. Вся моя жизнь служит доказательством противного. Посмотрев на мое лицо, не могут сказать этого.

— Нет, мой сын, если только у них есть глаза, — воскликнул адмирал, ободрившись при виде его сверкающих глаз и мужественного, готового отразить обвинения лица. — У нас есть письмо и у нас также есть твоя репутация. Мы выдержим бурю под этим прикрытием. Главным образом, вина лежит на мне, потому что это я выбрал тебе в товарищи такую акулу. Прости мне, Господи, я думал, что нашел для тебя такое прекрасное дело.

— Дорогой папенька! Разве вы могли что-нибудь знать? Он дал мне урок, как он говорит в своем письме. Но он был гораздо старше и опытнее меня, так что мне было неловко попросить у него для просмотра его книги. Но нам не следует терять понапрасну время. Я должен идти в Сити.

— Что же ты будешь делать?

— То, что должен делать честный человек. Я напишу всем нашим клиентам и кредиторам, соберу их, изложу перед ними все дело, прочту им письмо и отдамся всецело в их руки.

— Это так, мой сын… нос с носом, и кончай скорее дело.

— Я должен сейчас идти, — он надел свое верхнее пальто и шляпу, — Но у меня остается десять минут, я еще успею попасть на поезд. Мне нужно сделать еще одно маленькое дельце прежде, чем я отправлюсь.

Он увидал, через большую задвижную стеклянную дверь, что на лужайке для игры в теннис мелькает белая блузка и соломенная шляпа. Клара часто встречала его здесь по утрам, для того чтобы сказать ему несколько слов, когда он спешил отправиться в город. Он вышел теперь из дома быстрым твердым шагом такого человека, который решится на что-нибудь сразу, но у него было угрюмое лицо и бледные губы.

— Клара, — сказал он, когда она подошла к нему со словами приветствия. — Я жалею, что мне приходится сообщить вам неприятное известие, но у меня в Сити совершенно расстроились дела, и… и я думаю, что я обязан освободить вас от данного мне обещания.

Клара посмотрела на него вопросительно своими большими черными глазами, и лицо ее сделалось таким же бледным, как и его.

— Какое отношение может иметь Сити к вам и ко мне, Гарольд?

— Это — позор. Я не могу требовать, чтобы вы разделили со мной позор.

— Позор? Это потеря какого-то презренного золота и серебряных монет!

— О, Клара, если бы дело касалось только этого! Мы могли бы быть гораздо счастливее, живя вместе в маленьком коттедже в деревне, чем со всеми богатствами Сити. Бедность не могла бы так глубоко огорчить меня, как я был огорчен сегодня утром. Ведь прошло не больше двадцати минут с тех пор, как я получил письмо, Клара, а мне кажется, что это случилось давным-давно в моей жизни, что какая-то ужасная черная туча заслонила собою все и отняла у меня жизненную силу и душевный покой.

— Но в чем же дело? Чего же вы боитесь больше, чем бедности?

— Я боюсь, что у меня окажутся такие долги, которых я не смогу заплатить. Я боюсь, что меня объявят на бирже несостоятельным. Знать, что есть лица, которые могут предъявить ко мне законные требования, и чувствовать, что я не могу посмотреть им в глаза, — разве это не хуже бедности?

— Да, Гарольд, в тысячу раз хуже! Но все это можно перенести. А еще ничего нет?

— Мой компаньон убежал, и на меня пали огромные долги, которые я должен буду заплатить; я очутился в таком положении, что от меня могут потребовать судом, чтобы я заплатил, по крайней мере, часть этих пропавших денег. Они были даны ему для помещения, а он присвоил их себе. Я, как его компаньон, отвечаю за это. Я сделал несчастными всех, кого я люблю — моего отца, мою мать. Но пусть, по крайней мере, эта тень не падает на вас. Вы свободны, Клара. Нас ничто не связывает.

— Нужны два лица для того, чтобы существовал такой союз, Гарольд, — сказала она, улыбаясь и кладя свою руку в его. — Нужны два человека, мой дорогой, для того, чтобы заключить его, и также два человека для того, чтобы порвать его. Разве так ведутся дела в Сити, сэр, что один человек может нарушить по своей воле данное им обязательство?

— Вы заставляете меня сдержать его, Клара?

— В этом случае я буду неумолимее всякого кредитора, Гарольд. Вы никогда не освободитесь от этого обязательства.

— Но я разорен. Вся моя жизнь разбита.

— Значит, вы хотите разорить также и меня и разбить всю мою жизнь. Нет, сэр, вы не отделаетесь от меня так легко. Но, говоря серьезно, Гарольд, я обиделась бы этим, если бы это не было так нелепо. Неужели же вы думаете, что любовь женщины похожа на тот зонтик, который я держу в руке — вещь, которая годится только для защиты от солнца и совершенно бесполезна, если дует ветер и собираются тучи?

— Я не хочу унижать вас, Клара.

— Разве не было бы большим унижением для меня, если б я оставила вас в такое время? Именно теперь я и могу быть полезна вам, — я могу помочь вам, поддержать вас. Вы всегда отличались таким сильным характером и в этом отношении стояли выше меня. Вы еще сильны и теперь, но вдвоем мы будем сильнее. А потом, сэр, вы не имеете понятия о том, какая я деловая женщина. Это говорит папа, а он знает.