Там - Анна Борисова

— Верным служителем Господним.

"А кто поведал тебе о нем?"

— Книга Аллахова.

Вечная благодарность учителям, намертво вколотившим в голову Мусе, как себя вести и что отвечать в этот страшный час. Не сбился он, не запнулся, не дрогнул голосом.

И повеяло откуда-то мускусным ароматом, и раздался в вышине Глас Чудесный:

"Укажите Моему рабу путь к Двери!"

Протянулись в сырую могилу серебряные нити, по которым Муса выбрался наружу.

Оказалось, что могила вырыта посреди глиняной, растрескавшейся от зноя пустыни. Вопрошатели исчезли. Небо было серым, а солнце, хоть и скрытое за облаками, пригибало Мусу к земле своим удушливым жаром.

И увидел Муса вдали желтую стену, тянувшуюся от края и до края. Она была неприступна и глуха, укреплена могучими круглыми башнями. Виднелись и ворота. Несомненно, то были одни из восьми врат рая, про которые, согласно свидетельству аль-Бухари (да осенит его милость Аллаха), Пророк сказал, что расстояние меж их столбами равно расстоянию от Мекки до Басры. То ли два эти города находились друг от друга совсем близко, то ли на том, то есть для Мусы уже на этом свете все пропорции выглядели по-иному, но ворота показались Мусе не такими уж громадными. Это бы еще ладно. Хуже другое. Они были затворены.

Где же Дверь, о которой рек Глас?

2.8

Картина восьмая

Джулиан

Совсем недавно, несколько дней назад, Джулиан впервые увидел светлячков. Он очень хорошо запомнил это событие. Мама и веселая тетя Вика уложили его спать. Потом мама, как обычно, ушла в место, которое называлось «наработу», и Джулиан сразу вылез из кроватки. Они с тетей Викой всегда играли допоздна, пока он не засыпал, где придется, и тогда она относила его под одеяло. В этот раз тетя Вика придумала кое-что особенное. "Ты светлячков видал? — спросила она. — Сегодня летают светлячки. Пойдем, посмотрим". Одела его, и они пошли на улицу, что само по себе было невероятно. Джулиан никогда еще не бывал на улице ночью.

Там все было ужасно интересно.

Какое-то время они стояли у входа, рядом с Мишей. Горели красивые разноцветные огни, подъезжали большие красивые машины. Миша открывал дверцы, из машин выходили шумные, веселые дяди. Некоторые шутили с тетей Викой, она смеялась. Один дядя погладил Джулиана, сказал: "Эй, шоколадка, на тебе шоколадку" и дал большую конфету в блестящей обертке.

По сравнению со всем этим праздником прогулка в парк большого впечатления на Джулиана не произвела. Ну, летали вокруг слабо светящиеся точечки. Тетя Вика что-то про них рассказывала, но он так и не понял, что это такое — "светлячок".

Понял только теперь, когда сам съежился, сжался и превратился в крошечную искорку, со всех сторон окруженную мраком. "Я стал светлячком", подумал Джулиан, нисколько не испугавшись. Он вообще был не из пугливых. Как-то не научился бояться. Повода не было. С ним всегда тетешкались, играли, сюсюкали, а уж за время жизни в Нефтеозерске малыш вовсе избаловался.

Когда дунуло огненным смерчем, Джулиану стало очень больно, но продолжалось это совсем недолго. Светлячок уже боли не испытывал, прошла бесследно. Он собрался зареветь, но как-то не успел, отвлекся. Тем более что довольно скоро, когда Джулиан еще не успел вдоволь налюбоваться исходящим от него слабым сиянием, где-то заиграла веселая мультяшная музыка и в темноте зажегся другой огонек. Он приблизился и оказался старым знакомым из телевизора, мышонком Микимаусом. Смешно подпрыгивая, потирая лапки, Микимаус закружился вокруг Джулиана.

"Айда за мной! Чего покажу!"

Как же было за ним не побежать? К тому же Джулиан уже перестал быть светлячком. То есть светиться по-прежнему светился, но у него снова появились и ручки, и ножки.

Вдвоем с мышонком они запросто взлетели кверху, что было здорово и очень приятно.

"Сейчас как — ух!" — пообещал Микимаус.

И они — ух! — со свистом понеслись через темноту выше, выше, выше. Спутник молчал. Долгое время спустя, когда сделалось немножко посветлее, стало видно, что он уже не мышонок, а мальчик, намного старше Джулиана. Но сам Джулиан тоже менялся. Что-то с ним происходило. Когда подъем закончился, он был не таким, как внизу. Развеялся невнятный ласковый туман, который скрадывает очертания предметов, когда на них смотрит маленький ребенок. Мир обрел строгость и резкость.

Джулиан увидел, что стоит посреди заснеженного поля. Прошлой зимой он много играл в снегу, снег ему нравился. Вот и теперь снег замечательно сверкал и искрился, так что пришлось сощуриться.

Микимаус тронул повзрослевшего Джулиана за руку. А может, и не тронул, но прикосновение Джулиан ощутил. Повернулся к товарищу.

Лицо у того было ясное, очень серьезное.

"Слушай и запоминай. Ты пойдешь по снегу вон до того дерева. Там несколько тропинок. Прислушайся к себе, выбери одну и иди по ней. Это нетрудно. Ты не можешь ошибиться. Почувствуешь, как тропинка сама тебя зовет. Куда бы ты ни пошел, страшного ничего не будет. Будет хорошо. — Мальчик пытливо смотрел на жмурящегося Джулиана. — Ну, что молчишь? Ты ведь уже не малыш, в мышонка с тобой играть больше не надо. Скажи, хорошо ли меня понял?"

— Я тебя хорошо понял, — ответил Джулиан. Чего ж тут было не понять?

Он побежал по снегу. Наст хрустел под ногами, держал крепко. Бежать было радостно.

Дерево вблизи оказалось пальмой. Это Джулиана не удивило. В отеле, где он жил, повсюду тоже были пальмы, а за стеклянными стенами до самого мая лежал снег.

У мохнатого ствола мальчик остановился. Не от того что устал, вот уж это нисколечки, а от нерешительности. Увидел перед собой протоптанные в снегу тропинки, которые вели куда-то в даль, окутанную морозной дымкой. Морозная-то она была морозная, но холода не ощущалось, одна лишь свежесть.

Считать Джулиан пока умел только до шести, тетя Вика научила. Она говорила: "Раз пальчик, два пальчик, три пальчик, четыре пальчик, пять пальчик, и кнопочка — шесть", нажимая ему на кончик носа. Игра такая.

Но этого числа хватило. Тропинок было как раз шесть.

Сначала они показались совсем одинаковыми. Но приглядевшись, Джулиан заметил, что на каждой лежит по птичьему перышку, и все разного цвета.

Одно сизое.

Одно красное.

Одно синее.

Одно золотое.

Одно зеленое.

И одно белое.

Подобрал сизое. Были перья и ярче, и красивей, зато это знакомое. Потому что был он с тетей Сюзи, другой маминой подругой, в парке, смотрели на толстых птиц, которые назывались «гули», и одна из них уронила точно такое же перышко, а он поднял.

Так определилась тропинка. По ней Джулиан и пошел.

2.9

Картина девятая

Гражина

Так, изумленным вздохом, все и оборвалось. Именно что оборвалось. По живому. По костям и плоти, по нервам. Смертная мука, как ей и положено, была ужасающей, но, по милости Божьей, короткой. Уже мгновение спустя Гражина ощутила облегчение, будто с плеч упала вся тяжесть мира. Ничто больше не раздирало на куски, не давило, не терзало.

Тишина и покой.

Я больше не тело, я душа, поняла Гражина и ужаснулась. Она была не готова к встрече с Всевышним. Не готова держать ответ за свои грехи. Они были смердящие. Их было много. В новой жизни, ради которой совершались все эти мерзости, Гражина собиралась все исправить. Но прав был отец Юозас, когда говорил: "Не дано нам знать, когда призовет Господь, а потому будь всегда в чистом. Как покажешься Ему на глаза в своем срамном белье, похотью и алчностью загрязненном?"

Именно такой, замаранной да неотмытой, и предстанет она теперь перед Судией. Всякому католику ведь известно, что до Страшного Суда, который наступит еще не скоро, каждого новопреставленного ждет Суд Частный. Немедленный и неотвратимый. И муки для грешника начнутся сразу же.

Поэтому Гражина знала, что тишина продлится недолго. Очень скоро раздастся плач и скрежет зубовный. Ее плач, ее скрежет.

Что же это я делаю, спохватилась она. Передышка дана для того, чтоб непокаявшаяся душа успела сказать главное.

"Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй грешную рабу. Твою Гражину. В руки Твои, Господи, предаю дух мой. Аминь".

Хотела еще помолить о заступничестве Деву Марию, но не успела. Едва прошептала "Святая Мария, Матерь Божия, молись обо мне, грешной, в час сме…", как началось.

Язык разом присох к гортани.

Тьма раскололась молниеобразными трещинами, будто кто-то разбил снаружи яичную скорлупу. Послышались сухой треск и мелодичный звон. Справа на Гражину пролился свет золотой, солнечный. Слева серебряный, лунный.

И подступили к ней две фигуры. Она знала: то ангел-хранитель и бес-соблазнитель. Оба сопровождали ее всю жизнь, с детства.

Удивило лишь одно. Черты обоих были не смутно-анонимны, а индивидуальны, по-человечески определенны. У Светлого Мужа лицо мягкое, участливое, похожее на любимого Гражиной в детстве актера Леонова. У Темного Мужа лицо жеваное, хмурое, тоже кого-то очень напоминающее, только сразу не сообразишь.