Красная лошадь на зеленых холмах - Роман Солнцев

— А может, кто и поедет, — задумчиво сказала Таня. — Всегда ведь кто-то едет… Смотри-ка! Твой Дивногорск. Вот, вот — Иркутск, Чита и твой Дивногорск. Меняю двухкомнатную… на равноценную… Едут, едут сюда ваши!

— Едут, — потемнел лицом Алексей. — Как же! Так все сразу и собрались!

Он закурил, и Тане снова показалось: в жизни его там, в Сибири, что-то произошло… Но как спросишь? Если бы сам рассказал…

Они зашли в молодежный парк, в сосновую рощицу.

В глубине парка визгливо пиликала электрогитара… Сухие иглы хвои желтели под ногами. Теплый воздух настаивался в соснах. Вечерело.

— Может, кто и придет… — тихо говорила Таня. — Вот подружка моя замуж вышла, хороший парень, Юра Боков, он из Москвы. Начальник цеха. Он уже приехал!

— Приехал… — буркнул Алексей. — Но-но-но! А квартиру-то небось в Москве… забронировал?

— Не знаю. Им квартиру дали. Я тоже останусь, наверное. А что? Сколько народу… и все свои. Всего год-полтора как съехался народ, и уже все свои. У тебя же в Сибири так? Ты сам говорил?

— Конечно! Там чудесный народ! — с привычным воодушевлением согласился Путятин. — Там замков на дверях нет! Золотая земля! — И, погрустнев, опустил голову. — Построю Каваз — вернусь. Строить Саянскую поеду… или еще куда. Я люблю начинать… — неуверенно объяснял Алексей. — С нулевого цикла. До призыва на флот бетонщиком работал. Мы всегда первые… А потом придут хозяева… пусть они и будут счастливые…

И вот — дождь, холодный вечер. Мокрая Таня смотрит, как ее Путятин колдует над костром, опять винишком от него пахнет, но сегодня — пускай. Она и сама бы сейчас выпила чаю с вином…

Путятин наконец выпрямился — он так аккуратно складывал тонкие щепочки, словно собирал часы. И кажется, затикали золотые, закрутилась бело-розовая пружинка, вспух синий дым и стал пожирать глаза…

Таня, стуча зубами, присела боком у огня. Она сердилась на себя, что не смогла сдержаться при виде Алексея — плакала, вскрикивала, как дура, обнимала его, на шею вешалась, смеялась… Пусть он об этом забудет, пусть думает, что привиделось сейчас ему, — Таня совсем не такая. Таня может часами молчать. Таня бровью не двинет… «Господи, шофер, рабочий парень, а такой добрый, робкий, мягкий!.. Если я за него замуж выйду, как мне с таким жить? Нет, этому не бывать. Мужчина должен быть мужчиной».

Она сурово нахмурилась и встала. Алексей сидел в сумраке на прилавке, спиной к дождю — он подставил лицо красному свету костра, он блаженствовал, глаза светились, губы его, пухлые, словно медом помазанные, слабо улыбались. Он вздохнул и посмотрел на Таню так влюбленно, что она на миг дрогнула…

— Пора домой.

Путятин наклонился над наручными часиками.

— Так они только уехали… Еще часа три с половиной ждать.

— Ну, я не знаю, — мрачно ответила Таня. Она поняла, что здесь все равно не согреешься — не может же она при нем раздеться и одежду высушить! На горизонте, над Камой, проступала сочно-зеленая полоса в небе. — Скоро дождь кончится. — Вдали были слышны крики, приглушенная музыка, смех. Кажется, уходили пешком.

— А может, мы тоже? — предложил обрадованно Путятин. — Здесь напрямую через лес километров шесть всего. За полтора часа до Белых Кораблей дойдем! А там — автобусы… Да и в самом лесу не так льет.

Путятин, утирая глаза рукавом, выскочил из дощатой избушки, заполненной едким синим дымом…

Через несколько минут они шли по сосновому бору, по почти сухой земле, усыпанной желтым шелковистым слоем хвои. Впереди — Путятин, вдохновенно озирающий вершины, а за ним — черноволосая высокая девушка с серьезными глазами.

«Чего радуется? — думала Таня. — Ничего не понимает».

— Ты дорогу-то знаешь?

— М-м, — только мычал счастливый Путятин.

Таня поймала себя на мысли, что снова с ней что-то странное происходит. Еще недавно решила с Алексеем больше не разговаривать, а сейчас захотелось сказать ему что-то очень ласковое.

Дождь почти прекратился, только ветер шатал деревья. Тяжелые, уже успевшие пропитаться грибным духом, капли летели на голову, за шиворот. Они блестели на молоденьких голубых сосенках, в хвойных чашках с белой смолистой сердцевиной. Над травой курился пар.

Ноги у Тани совершенно промокли, но ей было тепло. Она шла, приотстав от Алексея, волоча березовую палку по земле.

То ли сойки, то ли синицы мелькнули перед самым ее лицом, девушка даже почувствовала дуновение от их крыл. Вскинув голову, увидела: небо заполнено неровным светом, какой бывает на дне серебристо-рябой ракушки.

— Леша, — позвала она, и сама испугалась.

Путятин недоуменно обернулся. Но Таня сделала вид, что ничего не сказала. Она все так же смотрела на небо, нелепо ступая по траве. «Как он меня любит! — думала она. — Скажу, залезь на дерево — залезет! Дурачок!..»

Сосны расступились, показался куст с морщинистыми большими листьями и гроздьями зеленых орехов. Таня, как бывало в детстве, махнула рукой — растопырила пальцы и сорвала сразу несколько гроздей. Надкусила один орешек — мягкий, сладковатый, даже молоком брызнул… Все, что сейчас происходило вокруг, тут же откликалось во всем Танином существе. Зашумело огромное дерево, заворочалось в небе темной кроной — у нее дух захватило. Выскочила из-за деревьев оранжевая полоса заката, в ней белая бабочка вспыхнула. Таня зашла в этот свет — и сразу будто потеплело на сердце, и поняла, что любит всех: и лес, и Алексея, и себя, молодую, ласковую… Ей захотелось поторопить все, разом оборвать за собой дороги, она посмотрела вслед ничего не подозревавшему Путятину и, как полчаса назад, снова прошептала:

— Леша… Леш…

На этот раз он не услышал.

Она закусила губы, потемнела лицом.

Потом крикнула:

— Эй! Леша!

— Что? — Алексей обернулся.

— Что же ты… рассказывать-то перестал? Ну что дальше у вас с этим Бобокиным было?

— Я рассказываю… Прилетели мы в Красноярск, поехали в Дивногорск, но решили в Дивногорск не заезжать… а сразу — по воде, по новому морю, к отцу моему, говорю, к Егору Михайловичу…

«Так тебе и надо, — укорила себя Таня. — Он не услышал. Значит, судьба. А может, меня случай спас? Почему они в Дивногорск не заехали? Сам говорил: до армии в Дивногорске работал, а вернулся — не заехал. Там же дружки, наверное, остались на ГЭС, да и Саньке показал бы ГЭС. Наверное, там девушка, которая его обидела? И почему я думаю, что она обидела? Может, он ее? Ведь он мужчина, а значит, коварен, чуть что — и будешь астрономию из-под его плеча изучать, как говорит Нинка. Не смотри, что губы добрые, нос простецкий… Он сам не виноват, это с ним может произойти — и все! Нет, нет, он любит меня… А в то воскресенье утром он бы никому не поверил, если бы ему сказали: Таня идет. Увидел меня со сна — растерялся, наверное, подумал: какой-нибудь розыгрыш…»

Девушка только сейчас заметила, что в лесу потемнело, небо между верхушками деревьев еще светилось нежно-синим цветом, но трава под ногами уже стала неразличимой. Закат скоро погаснет, а они еще не дошли. Страх сжал ее сердце.

— Иди, иди, чего встал? — грубовато сказала Таня Алексею.

После этого окрика выражение лица его стало снова привычно робким, мягким, неуверенным. Он грустно улыбнулся:

— Ты не бойся меня. Слышь, Таня? Я тебя очень уважаю. Только я… женат. Она там, в Дивногорске…

Вот оно что. Вот оно что. И прекрасно!

Конечно, он ее не тронет. Этого еще не хватало. Какая-то злоба на мгновение охватила Таню, она сжала палку в руке и даже чуть приподняла ее от земли, на сантиметр-другой, ей захотелось ударить этого мягкого и пустого человека. Перед ней топтался Путятин, опустив голову, время от времени вскидывая на нее блестящие глаза. «Нет, нет, ты меня такими штучками уже не взволнуешь… все прошло, — подумала она. — Я это предвидела. Чего мы тут стоим? Быстрее домой!..»

— Ну, чего стоишь? Мне нужно домой! Уже поздно! Если ты джентльмен…

Но Алексей, не дослушав ее, уже шел вперед, обходя белеющие в сумерках стволы берез, с треском раздвигая кусты.

Таня шагала за ним, криво и больно ступая на сосновые шишки.

В кустах чирикнула птичка: «чик-чи-ик…», и звук этот был неприятен ей. Затарахтела синица в нежно-синем небе между высокими деревьями, словно кто-то потряс спичечным коробком… Алексей буркнул:

— Здесь какие-то камни… осторожнее…

И только сейчас Ивановой стыдно стало за то жгучее желание ударить Путятина. «В чем он виноват? — подумала она. — Хороший он парень, ведь не солгал… Другой бы и не признался. И пополнила бы я, как дура, три прекрасные четверти нашей бригады — молодых свободных женщин… Ах, какая я эгоистка! Если женатый, так уж и заговорила с ним, как мегера?»

— Алеша, она не хочет сюда ехать?

Он не ответил. Таня едва успевала за ним. Вокруг двигались ночные тени, перемещались огромной толщины сосны…