Перевод с особого - Евгения Михайлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А почему не белая?
– Монро для бедных? – рассмеялся Костя. – Слишком банальна, примитивна и даже не вторична, а сторична. Это неинтересно. Посмотри сам, что получилось. Это же матрешка на ярмарке. – Костя положил перед Денисом снимки блондинки.
– Не соглашусь, – неожиданно для себя самого вдруг произнес Денис. – Наш заказчик устал от собственных сложностей и печалей. Он готов платить немалые деньги не столько за красивую и удобную мебель, сколько за надежду на обретение покоя. На яркую и ясную простоту. На то, что понятно, привлекательно и кажется доступным, как детская мечта.
В тот день Денис, конечно, победил. Через неделю сделал предложение Вере, которая показалась ему понятной, искренней и простой, как детская мечта. Через четыре месяца он попросил Костю найти ту, забракованную им брюнетку с печальным взором и заменить Веру в рекламе. Вера уже ждала ребенка. А Денис никогда не забудет, как после изнурительного круговорота дел и проблем он проваливался в глубокий сон на пару часов и тут же стремительно вылетал на поверхность своего навязчивого прозрения. Его фобией, тайной бедой и тяжкой обузой стали светло-голубые глаза, в которых он в первый и последний раз усмотрел искренность и простоту в тот день, в том коридоре.
Денис понял очень скоро, какую злую шутку сыграли с ним глаза, сам цвет которых стал для него символом кромешной и наглой лжи. Рождение дочери Марины оказалось и облегчением, и усугублением боли. Денис покинул супружескую спальню по объективным причинам: чтобы не мешать матери и ребенку. И он настолько полюбил дочку, так остро ее пожалел, что о собственном спасительном бегстве не могло быть и речи. Он должен быть всегда рядом с ней. И да, его нашла награда: в светло-голубых глазах Марины только искренность, доверчивость, любовь и столько родства, что они все ее девятнадцать лет могли общаться только взглядами, без слов.
Он открыл глаза. Вера стояла на пороге палаты. Денис смотрел на нее как будто издалека, из собственной скованности и бессилия. Она не очень изменилась с тех пор, когда познала свой маленький успех и возможности карьеры модели длиной в целых пять дней. Блеск юности заменили профессиональные усилия косметологов и пластических хирургов. «Монро для бедных» заматерела до степени полной уверенности в себе и, возможно, решимости.
«Интересно, ей приятно видеть меня в таком раздавленном сотоянии?» – подумал Денис и произнес вслух:
– Здравствуй, Вера.
– Да, здравствуй, Денис, – ответила она. – Спасибо, что соизволил принять родную жену, пусть даже в порядке общей очереди.
Она подошла и пристально посмотрела в его лицо. Денис подумал, что второй раз за все время их общения в ее глазах появилось что-то похожее на искренность. То ли обида, то ли обвинение, то ли угроза, то ли все вместе. Так сразу и не поймешь
Просто по следам
Прошло какое-то время, и ситуация перестала казаться неподвижной и неподъемной даже для Дениса. Он бился со слабостью и скованностью собственного тела, как с врагами. Из зала лечебной гимнастики его могли вытащить лишь тогда, когда на сопротивление у него уже не оставалось сил. Через день Дениса возили в бассейн, и он уже сам, без сопровождения гулял по саду клиники. Снежный и ветреный февраль гнал морозный шар зимы к ее неминуемой кончине.
– Покажи, какой ты стал сильный, – требовательно говорил во время посещений Артем, поставив на тумбочку непременную малину со сливками, благодаря которой, по его убеждению, и происходили все чудесные перемены.
И Денис послушно поднимал сначала двумя руками, потом по очереди правой и левой руками пустой стул, а за ним стул, на котором сидел Артем. Когда то же самое он смог проделывать ногами, Артем серьезно заключил:
– Наверное, ты герой. Тебя даже могут выпустить отсюда.
– Вряд ли я пока герой. Но спасибо на добром слове. А ты точно мое солнышко. Как посмотрю, так понимаю, что только такое солнце и хочу видеть. А того, большого и жаркого, которое появится на небе… Я его боюсь, кажется.
– Это как? – даже нахмурился в попытке понять Артем. – Почему?
– Да вряд ли получится, – признался Денис. – Просто случайно вырвалось.
– А можно я попробую объяснить? – произнесла Настя. – Я думаю, Артем, что Денис говорит о том, что яркое и жаркое солнце непременно растопит сугробы, под которыми прячутся тайны. Оно осветит людей, события, и мы многое увидим по-другому. А это бывает страшно, как будто ты закрываешь глаза, но не перестаешь видеть.
– Мне страшно даже, когда ты так говоришь. Ты, наверное, и есть единственный на свете человек, который умеет смотреть с закрытыми глазами, – задумчиво проговорил Денис.
– Да нет, ничего такого я не вижу и точно не провидица, – ответила Настя. – Я просто перевожу с твоего особого языка, с того, для которого не нужны слова. С любого особого. Это такая техника. Однажды она мне очень понадобилась… и пришлось.
– Конечно, – улыбнулся Денис. – Фигня вопрос – просто услышать и произнести вслух, о чем там ноет, скулит, чего хочет и боится чужая душа, которая, кроме тебя, никому не интересна. Иногда даже своему обладателю. Переводчица ты наша милая. Все так, как ты сказала. Вот прямо теперь и дошло.
– Мне тоже страшно, – сказала Настя. – Но это совсем не тот острый и болезненный страх, который человек переживает в одиночку. Когда страшно вместе – это почти смелость и всегда надежда на то, что победит хорошее, раз мы этого хотим.
– Тогда и мне страшно, – весело произнес Артем. – Лучше страшно с вами, чем без вас.
– Гений, – заявил появившийся на пороге Игорь. – Артем, ты сейчас вывел совершенную теорию, которую мы потом непременно докажем. Привет всем. Я пришел сообщить, что у нас с Денисом сейчас и здесь очень важная встреча. Что-то вроде совета в Филях. Пока без других участников. Но ты, Настя, потом все легко переведешь с нашего особого. Короче, Денис, прощайся с этой малиновой парочкой. И лучше поднимись. Вставайте, граф, рассвет истины уже полощется. Слова не совсем мои.
– Неужели частный детектив?
– Он самый. Сергей Александрович Кольцов, практически песня для всех, у кого чистые душа и руки, равно как и для тех, у кого это все окровавленное.
Все вышли, а Денис поднялся, надел зачем-то пиджак на футболку. Руки его дрожали. Вот оно, то самое страшное,
