Рецензии на произведения Марины Цветаевой - Марина Цветаева

С. Родов

«Оригинальная» поэзия Госиздата

<Отрывки>{54}

По разбойничьему нраву большое сродство с П.Соловьевой имеет Марина Цветаева. Правда, все стихи ее книги помечены 1916 годом и из «Верст» исключены те совсем недвусмысленные «политические» стихи, какие имелись в одноименном издании того же автора, выпущенном из<датель>ством «Костры».[193] Стихи Марины Цветаевой о мщении и революции придется, таким образом, поискать в эмигрантских изданиях, которые, конечно, известны Госиздату. Однако и в госиздатовских «Верстах» осталась кой-какая закваска.

М.Цветаева «ужасная» греховодница.

Кабы нас с тобой да судьба свела —Ох, веселые пошли бы по земле дела!Не один бы нам поклонился град,Ох, мой родный, мой природный, мой безродный брат!

…Как последний сгас на мосту фонарь —Я — кабацкая царица, ты — кабацкий царь.Присягай, народ, моему царю,Присягай его царице, — всех собой дарю!

Разбойная натура — натура широкая.

Люди на душу мою льстятся,Нежных имен у меня — святцы,А восприемников за душойЦельный, поди, монастырь мужской!

Уж и священники эти льстивы!Каждый-то день у меня крестины!

Вот уж поистине: когда черт стареется, он идет в монахи. Как известно, от греха до покаяния совсем недалеко. Нагрешила и — в церковь.

Пойду и встану в церкви,И помолюсь угодникамО лебеде молоденьком.[194]

Церковь приводит Цветаеву в такое же умиление, как Шенгели и Соловьеву.[195]

Канун благовещенья.Собор БлаговещенскийПрекрасно светится.Над главным куполом,Под самым месяцем,Звезда — и вспомнилсяКонстантинополь.…Большими бусамиГорят фонарикиВкруг Божьей Матери.Золотым кустом,Родословным древомНикнет паникадило.— Благословен плод чреваТвоего, Дева,Милая!

Ну и, конечно, молитва:

Богородица в небесах,Вспомяни о моих прохожих![196]

Культ богородицы и церкви стоит в центре книги М.Цветаевой. Среди «Стихов о Москве» есть одно, которое мы с особым удовольствием предложили бы комсомолу распевать под окнами Госиздата в качестве серенады:

Из рук моих — нерукотворный градПрими, мой странный, мой прекрасный брат.

По церковке — все сорок сороков,И реющих над ними голубков.

И Спасские — с цветами — ворота,Где шапка православного снята.

Часовню звездную — приют от зол —Где вытертый от поцелуев — пол.

Пятисоборный несравненный кругПрими, мой древний, вдохновенный друг.

К Нечаянныя Радости в садуЯ гостя чужеземного сведу.

Червонные возблещут купола,Бессонные взгремят колокола,

И на тебя с багряных облаковУронит Богородица покров,

И встанешь ты, исполнен дивных сил…И не раскаешься, что ты меня любил.

Вся сила, оказывается, в колоколах.

Над городом, отвергнутым Петром,Перекатился колокольный гром.

Гремучий опрокинулся прибойНад женщиной, отвергнутой тобой.

Царю Петру и вам, о царь, хвала!Но выше вас, цари, колокола.

Пока они гремят из синевы —Неоспоримо первенство Москвы.

И целых сорок сороков церквей,Смеются над гордынею царей!

Перед силой церкви, этой, по словам тов<арища> Мещерякова, «последней опоры» контрреволюционной интеллигенции,[197] преклоняется и Екатерина Волчанецкая.[198] Разница между ней и Цветаевой только в том, что одна предпочитает Москву, а другая

Исакий, строгий и таинственный,Мистическая полумгла,

где

Где, у колонн, тебе, единственный,Я в первый раз свечу зажгла.[199]

Кто же этот «единственный»?

Живую душу пеленой обвив,Как дар Христу, я положила в ясли;Над ней с улыбкой руку протянул,Благословил и отдал на распятье.[200]

Такую нежную душу, благословенную самим Христом, не может удовлетворить старый Бог. Когда

Господь сойдет на землю,Мы скажем — тебя не нужно.…Нам белизна непонятна,Ангелов мы забыли,Наша одежда — в пятнахКрови, грязи и пыли.Мы шли по разным дорогам,В тебе не признав господина…

Что такое? Бунт? Отрицание Бога? Ничего подобного!

И в сердце избрали богомТобой осужденного сына.[201]

Не умер Данила — болячка задавила. Впрочем, есть и еще разница между Цветаевой и Волчанецкой в их отношении к церкви. Первая хочет представить себя отчаянной грешницей, вторая прикидывается святой.

Мы сегодня гостей встречали,Белой скатертью стол накрыли,И лазоревый челн причалилНа больших лебединых крыльях;В нем сидели мать и ребенок,В поблекших парчовых платьях,Как будто с старинных иконок,А с каких — не могла узнать я.Я придвинула стул плетеныйИ сказала…«Мне у лебедя хватит места, —Упроси, Пречистая, Сына, —Я хочу быть его невестой,Как святая Екатерина» <…>

К. Мочульский

Русские поэтессы

Марина Цветаева и Анна Ахматова{55}

Наверное в далеком будущем и для нашей эпохи отыщется изящный синтез. Притупятся противоречия, затушуются контрасты, пестрота сведется к единству, и из разноголосицы получится «согласный хор». Будущий ученый, очарованный гармонией, блестяще покажет «единый стиль» нашего времени. Но как жалко нашей нестройности, нашего живого разнообразия, даже нашей нелепости. И никакая «идея» не примирит нас с превращением в маски тех лиц, которые мы знали и любили.

Сложность и противоречивость — черты нашей эпохи — будем хранить их бережно. Нам ценно сейчас не общее, соединяющее наших поэтов в группы и школы, не элементы сходства — всегда внешние и бессодержательные. Частное, личное, ни на что не сводимое — разъединяющее, — вот что интересует нас.

Марина Цветаева — одна из самых способных фигур в современной поэзии. Можно не любить ее слишком громкого голоса, но его нельзя не слышать. Ее манеры, порой слишком развязны, ее выражения вульгарны, суетливость ее нередко утомительна, но другой она быть не хочет, да и незачем. Все это у нее — подлинное: и яркий румянец, и горячий, непокладистый нрав, и московский распев, и озорной смех.

А рядом — другой образ — другая женщина — поэт — Анна Ахматова. И обе они — столь непостижимо различные — современницы.

Пафос Цветаевой — Москва, золотые купола, колокольный звон, старина затейливая, резные коньки, переулки путанные, пышность, пестрота, нагроможденность, быт, и сказка, и песня вольная, и удаль, и богомольность, и Византия, и Золотая Орда.

У меня в Москве — купола горят,У меня в Москве — колокола звенят,И гробницы в ряд у меня стоят, —В них царицы спят и цари.

Вот склад народной песни с обычными для нее повторениями и параллелизмом. Напев с «раскачиванием» — задор молодецкий.

Ахматова — петербуржанка; ее любовь к родному городу просветлена воздушной скорбью. И влагает она ее в холодные, классические строки:

Но ни на что не променяю пышныйГранитный город славы и беды.[202]

Цветаева всегда в движении; в ее ритмах — учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит — и умчится дальше. Она — непоседа. Ахматова говорит медленно, очень тихим голосом: полулежит неподвижна; зябкие руки прячет под свою «ложноклассическую» (по выражению Мандельштама) шаль.[203] Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она — аристократична в своих усталых позах. Цветаева — вихрь, Ахматова — тишина. Лица первой не разглядишь — так оно подвижно, так разнообразна его мимика. У второй чистая линия застывшего профиля. Цветаева вся в действии — Ахматова в созерцании. Одна едва улыбается там, где другая грохочет смехом.