Немного любви (СИ) - Якимова Илона

Крики, врачи, полиция, слезы, истерика, коронер, механически надиктовываемые номера телефонов свидетелей, имена, адреса.

Кажется, Эла это уже видела.

Кажется, совсем недавно.

Как добралась во временное свое «домой», из памяти выпало. А липкое, привязчивое ощущение в кончиках пальцев осталось: вот человек минуту назад был жив, ты могла коснуться его, могла дотронуться. А через минуту уже никого нет.

Выпила залпом три стакана воды из-под крана. Есть не хотелось совершенно, хотя с утра во рту не было ничего. Зеленый камень в перстне на руке тоже сыто погас. Эла посмотрела на кольцо, — мокрое оно почему-то сделалось неприятным, — сняла, положила на полочке в ванной. Нашарила в сумке пачку парацетамола, выпила сразу две таблетки, не раздеваясь, закуталась в одеяло, легла в постель — ее колотило в ознобе. Согрелась и отключилась.

Утро началось туманом над Влтавой и лютой мигренью. Раздеться, умыться, скрипя зубами от боли, закинуться таблетками, лечь спать снова. Второй раз проснулась в середине для, как всегда после приступа, вся разбитая, но уже способная соображать, и потянулась за телефоном. Хвала всем святым, существует номер, по которому можно позвонить.

Он ответил не сразу, но это был точно он.

— Пепа, у меня проблемы. Я видела труп...

— Зайка моя саблезубая, ты работала со мной в Брно пять лет и видела не один труп.

Знакомый голос — всегда тоненькая ниточка, за которую можно держаться, чтобы не трехнуться. Очень важно было, чтоб ей кто-то сейчас сказал, что она нормальна. Не Магда, нет, с Магдой она поговорит позже.

— Я видела два трупа, Пепа, и оба рядом с собой. Ты же понимаешь, что таких совпадений не бывает?

— Намекаешь, третий будет твоим? — у старого товарища, как и положено полицейскому, было специфичное чувство юмора. — Далеко не уверен.

Но выслушал, не перебивая, задавая вопросы строго по делу. Потом переспросил странное и вовсе не о том, о чем она, собственно, говорила:

— Сама в порядке?

Вопрос сбил ее с толку:

— Вроде да.

— Выйти из дома можешь или раскисла?

— Могу... наверное.

— Тогда вот что. Через час-полтора подъедешь на Малу страну? Во-первых, поговорим. Во-вторых, мне нужна твоя помощь.

Она захихикала поневоле, несмотря на все давешнее:

— Пепа, а ты не путаешь? Вообще-то это мне нужна твоя помощь!

— Само собой. Но ты очень вовремя позвонила. Тут меня донимает один неместный тип, который хочет странного... И вообще странного, и о Праге. Вот ему и расскажешь частным порядком. Старый знакомый, послать неудобно, а ты это сделаешь за меня, договорились? Ну, или поболтаешь с ним пару раз за кофе, как раз и я буду спокоен — не одна станешь шляться по городу — что-то из прежнего нашего ему вполне можно рассказать... не называя имен. Поняла?

Пепа всегда такой — протяни ему палец, руку откусит, да еще и долгов на тебя запишет — не успеешь оглянуться. Но без него сейчас никуда.

— Поняла. Давай адрес...

Через час, ссутулившись, она миновала серый полосатый дом по левую руку, желтый дом, второй от угла, и остановилась у той самой двери. Цигелна, три. Черт, почему, ну почему Пепа назначает свидания разным неместным людям именно здесь, куда они вломились десять лет назад, хохоча, иззябнувшие и молодые, в обнимку с Яном? Так, только не думать об этом.

Не думать об этом.

Не думать.

Нельзя же вечно жить призраками прошлого. Да она и вылечилась уже.

Задержать дыхание и шагнуть вперед, как в Чертовку, совершенно черную об эту пору года.

Толкнула дверь и вошла.

Часть 2. Бьющий на взлете. Глава 1. Двойное G

2. Бьющий на взлете

— Гонзо! Не меняешься, черный же ты кобель...

— Пегий, — молвил, входя, хлопнув по протянутой руке рукопожатием. — Теперь уже пегий, Пепа.

В «Малостранской» запретили курить, и это сильно сбавило шарма месту, но следовой запах табака еще притекал от намоленных поколениями стен. Грушецкий ловко ввинтился за стол на лавку напротив Йозефа Новака, узковато тут было при их соединенных габаритах, Новак толстый, Грушецкий крупный, но уютно, ничего не скажешь. И лучшая жратва на Малой Стране, несмотря на высокую проходимость. Неторопливо подвалил паренек, уставил на стол кружку с пенным, черкнул по столешнице карандашом. Теперь хлебнуть, поозираться, испытывая кайф древнего кочевника, прибывшего к стойбищу, где был когда-то молод и счастлив, и глянуть в смешливые глаза давнего знакомца. И сердобольный инспектор пражской полиции пан Новак щедро придвинул визави колбасную нарезку, мясной пирог в три слоя ветчинки и гренки.

Гонза Грушецкий был красавец-мужчина. Причем, был таков давно и уверенно, ни разу не будучи каноническим киношным красавцем. Подкова и два креста в гербе, и в подкову он верил крепко, не подводила ни разу, он был еще и везуч. Шляхетский гонор, харизма и удача — что еще нужно хваткому парню, чтоб преуспеть? Впрочем, именно преуспевать, как это понимают милые, простые люди, Грушецкий не спешил, вот уж пятый десяток шляясь по обитаемому миру в поисках развлечений и адреналинового допинга. Новак тем временем глядел на него все с тем же обманчиво добрым выражением рыльца:

— И что ты здесь делаешь, пегий? Только не ври, как обычно.

— А я тут... в свадебном путешествии.

— Оу! В очередном?

— Пан инспектор ядовитый.

— Пан инспектор хорошо знает пана журналиста.

— Не то чтобы хорошо, но долго, да. Нет, не в очередном. В последнем.

— Я же просил не врать...

— Я и не вру.

— Так ты же был тут в свадебном!

— Нет, ты что, какое в свадебном, боже упаси... Там было совсем ни о чем, и вовремя соскочил. Но для романтических потрахушек Прага самое то, согласен. Люблю сюда девушек возить, у вас красиво.

— Обижаешь. У нас божественно красиво, Гонзо. Господь, отдохнув на шестой день, сперва сотворил Прагу, а потом уже все остальное.

— За Прагу!

— За нее!

Грушецкий и впрямь любил Чехию вообще и Прагу в частности. За молодость, за воспоминания, за себя самого, каким он бывал здесь. И за свое второе имя тоже, впервые прозвучавшее в Праге, так точно отражавшее предпочитаемый в профессии метод, ставшее псевдонимом. Сперва его тут окрестили, затем он поменял литеру и сделал из имени персонаж, потом стало проще признать, что имя и персонаж сделались одним и тем же — цельной, очень удачной маской ироничного стервеца, ни Бога, ни черта не боящегося, лезущего в самое пекло. Двойное Gв подписи под материалом почти всегда приходило в редакцию из точки на карте мира, среднему обывателю неизвестной. Двадцать пять лет в деле, немного не дотянул до сотни увиденных стран, обогнул шарик несколько раз, нырял глубоко, высоко взбирался, летал стремительно, писал настолько о разном, что местами перестал чувствовать вкус слова. И вот сейчас взял паузу — передохнуть, посмотреть для разнообразия на красивое. Красивое привез и с собой тоже — имел слабость к эффектной женской натуре, если, конечно, что-то в Грушецком еще можно было счесть слабостью. Водонепроницаемый и гладкий стал с возрастом — сам диву давался временами. Короче говоря, любую цель бил на взлете, почти не глядя. Хороша Прага, есть где поохотиться...

На третьем пиве и второй тарелке нарезки щедрый Новак откинулся на спинку лавки, подпер щеку кулаком и осведомился:

— Будет жрать-то уже, давай рассказывай. Прага Прагой, свадьба свадьбой, а не больно-то часто видали тебя здесь последние годы. И не поверю, что и на сей раз приехал исключительно ради бабы, не совместив, так сказать, приятное с полезным. Давай, Гонзо, вываливай, чего ради ты выдернул меня в выходной из дома. Потому что с тобой всегда так — не за любовь, а за интерес.

Грушецкий, ухмыляясь, им любовался. Новак прибавил в весе с последней встречи. Прямо ощутимо прибавил, и речь шла не о килограммах. А, между тем, кто поверит с первого взгляда, что руки и голова этого милого пухлячка прилагались к самым странным делам криминальной полиции Чехии? Никто. А вот он, сидит напротив и подкусывает: