Моисей. Тайна 11-й заповеди Исхода - Иосиф Кантор

Моисей слушал, что говорят его помощники, смотрел на умерших и думал о том, насколько коварен враг, о том, как точно наносит он свои удары, и о том, как много приносит вреда.

Убиты проводники. Без них тяжелее идти по пустыне. Идти нужно, и все будут идти дальше, но такие знающие люди были очень полезны.

Убиты воины. Настоящие, опытные, хорошо обученные воины. Их мало, и вот их стало еще на девять человек меньше. Кто-то бесчувственный мог бы сказать: «всего девять воинов, невелика потеря», но Моисей чувствовал свою ответственность за каждого человека из тех, что пошли за ним, и скорбел по каждому из двенадцати. Они умерли без какой-либо вины, умерли только для того, чтобы своей смертью внести страх в души остальных и вынудить их вернуться в Египет.

Убийца достиг желаемого – на обратном пути, когда Моисей со своими спутниками возвращался в свой шатер, чтобы держать совет, ему со всех сторон кричали обидное, а некоторые так и заявляли: «Веди нас обратно в Египет, пока чудовищный Амми не пожрал нас всех».

– Я поговорю с народом, – сказал Аарон, невольно убыстряя шаг. – Поверь, мне удастся найти нужные слова, и те, кто сейчас хочет вернуться в Египет, передумают делать это. Они поймут, что поступили так сгоряча, успокоятся и устыдятся…

– До следующего удара нашего врага успокоятся они, – горько улыбнулся Моисей. – Я все понимаю, брат мой, и сам призываю к терпению, но кто бы знал, насколько тонко подчас мое терпение и как близко ему до отчаяния.

– Что ты говоришь, брат мой? – Аарон на ходу всплеснул руками. – Если твое терпение иссякнет, то что же говорить о других? Ты тот, кого избрал Господь и с кем он говорил. Все остальные, и я в том числе, подражаем тебе, следуем твоему примеру, идем за тобой. Тебе ли терять терпение?

Они шли впереди всех и говорили негромко, поэтому их спутники не слышали разговора.

– Вот и я говорю себе те же самые слова, – ответил брату Моисей. – Но терпение мое, тем не менее, порой иссякает. Вот почему не кричат они: «Проклятый слуга фараона вредит нам! Поймаем его и убьем!» Чуть что, люди заговаривают о возвращении в рабство… Разве так можно? Как будто не они совсем недавно радовались тому, что фараон наконец-то отпустил нас и мы можем уйти? Какой Амми, пожиратель душ грешников? Какой Аннубис? Как можно в них верить? Сердце мое не на месте от всего происходящего… И люди волнуются, брат. Давай сделаем так – ты сначала поговори с народом, а потом мы соберемся на совет в моем шатре. Так будет лучше.

– Так будет лучше! – повторил Аарон.

Пока он говорил с народом, Моисей уединился в шатре с Элиудом.

– Сегодня вечером, сразу же, как мы остановились или вскоре после того, кто-то угостил погибших чем-то отравленным, – сказал Моисей. – Я склоняюсь к тому, чтобы принять мнение Осии, сына Нуна – скорее всего, это было питье. Поспрашивай тех, чьи костры были рядом…

Элиуд кивнул, давая понять, что он все понял и в подробных объяснениях не нуждается.

– А потом постарайся разузнать, где были все пятеро наших подозреваемых в это время, – дал следующее поручение Моисей. – Обрати особое внимание на Нафана. Он лекарь и должен уметь разбираться в ядах и противоядиях, но почему-то он, увидев тела, заговорил об испорченной пище и каких-то пустынных зверях, которых несчастные люди могли съесть, а про ядовитые ягоды сказал Осия. Кроме того, когда прибежали сказать мне о том, что случилось, я сразу же вышел из шатра и пошел туда…

– Я пошел следом, – снова кивнул Элиуд, – а по пути к нам присоединялись другие. Нафан же присоединился последним, когда мы прошли добрую половину пути. Лицо у него было раскрасневшееся, и дышал он прерывисто, потому что возвращался от пациента, увидел нас издалека и долго бежал за нами…

Моисей нахмурился и склонил голову набок.

– Так он сказал мне, – поправился понятливый помощник. – Но это нетрудно будет проверить, потому что Нафан назвал имя пациента. Это Иссахар, сын Эфраима из колена Рувимова. Я проверю. А если…

– Если что? – спросил Моисей, видя, что Элиуд хочет то-то сказать, но не решается.

– Если бы я знал, в какое время Нафан точно будет отсутствовать в своем шатре, то я бы проник туда и поискал. Осторожно, чтобы Нафан ничего не заметил. У него всего один помощник, но он стар и глух, пока не закричать ему в ухо, он ничего не услышит. Такой мне не помешает, я пройду у него за спиной незамеченным.

– Что ты надеешься найти? – спросил Моисей, выражая вопросом не только интерес, но и согласие.

– Что-нибудь интересное, – пожал широкими плечами Элиуд. – Запас ягод, например. Я так понимаю, что если хочешь отравить кого-то, используя рааль-яар, то надо иметь при себе ягоды, пусть даже подсушенные, чтобы лучше хранились, а не выжатый сок. Соки бродят, а от брожения могут утратиться свойства, да и вкус станет таким неприятным, что никто не сможет пить такое пойло. К тому же у Нафана могут оказаться письма…

– Я приглашу его на совет, – решил Моисей. – Советоваться мы будем долго, и этого времени тебе должно будет хватить. Только будь осторожен, превратись в тень. Больше всего я боюсь обидеть подозрениями невиновного человека…

– Если Нафан вдруг застанет меня в своем шатре, то я скажу, что забрался к нему в поисках сушеных скорпионов, – сказал Элиуд, улыбаясь во весь рот. – Он поверит.

– Зачем тебе сушеные скорпионы? – удивился Моисей. – Какой в них прок?

– Порошок из сушеных скорпионов лечит мужскую слабость, – улыбка стала меньше, но глаза Элиуда смотрели так же весело. – Я скажу, что мне было стыдно признаться в таком расстройстве, вот я и решил разжиться скорпионами тайком…

– Ты думаешь, что Нафан тебе поверит? – усомнился Моисей. – Какой-то надуманный повод. Лекарю можно рассказать о любой болезни. Лекари умеют хранить тайны и не рассказывают всем и каждому о болезнях своих пациентов.

– Два года назад один из старших писцов, ведавший арендаторами земель фараона, по имени Унсос, решил жениться на дочери главного судьи Мен-нефера. Брак уже почти сладился, была назначена дата пиршества, как вдруг лекарь, услугами которого пользовался Унсос, рассказал судье, что его будущий зять болен проказой. Он сказал, что болезнь еще не распространилась по телу Унсоса и у него было всего лишь небольшое пятнышко на бедре, которое ему удавалось скрывать под одеждой. Судья вознегодовал и не отдал свою дочь за Унсоса.

– Наверное, в этом случае лекарь поступил правильно, – рассудил Моисей. – Нельзя прокаженному жениться на здоровой девушке. Будет двое больных вместо одного.

– Так-то оно так, – согласился Элиуд, – только никто так и не узнал, болен ли Унсос на самом деле. Примерно через полгода после этого Унсоса уличили в том, что он брал с арендаторов мзду за снижение арендной платы и казнили по приказу фараона. Вполне возможно, что лекарь и соврал. Но для моей лжи история с Унсосом подходит превосходно. Если сослаться на него, то Нафан точно поверит мне… Но до этого не дойдет, потому что совет – дело долгое, а я буду действовать быстро.

– Смотри, – покачал головой Моисей. – Лекари возят с собой столько всяких снадобий, порошков и всякой всячины…

– Запасы Нафана меня не интересуют, – лицо Элиуда стало серьезным и даже строгим. – Я загляну только в тайники и буду интересоваться тем, что спрятано от посторонних глаз. В шатре и в повозках таких мест немного…

Нафан принял приглашение на совет как должное. Сидел на подушках, задрав подбородок кверху, спину держал прямой, а щеки, и без того толстые, раздувались от важности. Сам фараон во время торжественных приемов не выглядел столь величественно, как лекарь Нафан. Говорить он ничего не говорил, явно опасаясь сказать невпопад, только кивал степенно, когда все остальные выражали одобрение. Нахшон, сын Аминадава, начальник колена Иегуды, и Элиав, сын Хелона, начальник колена Завулонова, между которыми сидел Нафан, косились на него удивленно, не понимая, что ему тут делать.

Сидели тесно, потому что помимо Аарона, старейшин и нескольких военачальников, Моисей пригласил не только Нафана, но и остальных подозреваемых – военачальников Авенира и Савея, казначея Манассию и начальника над писцами Мардохея. Никакой определенной цели у него не было, просто захотелось понаблюдать за тем, как они будут вести себя, ведь один из них, скорее всего, был виновником сегодняшнего происшествия, а вину трудно скрыть, она нет-нет, но проступает через любую маску.

Однако неведомый враг умел превосходно владеть собой. Ни Нафан, ни Авенир, ни Савей, ни Мардохей, ни Манассия ничем себя не выдали. Нафан просидел все время с непроницаемо-важным видом, Авенир и Савей, как и положено начальникам над воинами, время от времени вставляли энергичные замечания насчет того, что надо решительно пресекать слухи и панические настроения. Лицо Манассии оставалось бесстрастным до тех пор, пока Ахир, сын Энана, начальник колена Иудина, не отпустил колкость в его адрес, заподозрив казначея в том, что тот спит с открытыми глазами. Манассия растянул в усмешке тонкие губы и ответил, что привык больше слушать, чем говорить, и снова застыл, словно изваяние. Мардохей реагировал на происходящее более живо – цокал языком, качал головой, хлопал себя ладонями по коленям и делал все это крайне естественно. Моисей поймал себя на мысли о том, что немного странно ведут себя всего два человека – Аарон, который еще не отошел от общения с народом, и Осия. Аарон говорил излишне горячо, словно выступал перед толпой, а не перед узким кругом сподвижников. Осия же подозрительно косился на всех, за исключением Моисея, Аарона и двух начальников колен – Нахшона и Элишамы. Моисей понимал, что подобная чрезмерная подозрительность вызвана молодостью Осии (молодость не признает других цветов, кроме черного и белого), но при иных обстоятельствах подобное поведение могло бы показаться подозрительным. Виновный в чем-то плохом нередко не просто таится, а старается переложить свою вину на других. Но кого угодно мог бы заподозрить Моисей, только не брата своего Аарона и не пылкого преданного ему и своему народу Осию, чья пылкость, перебродив, должна была превратиться в стойкость, твердость характера. Эта твердость в сочетании с острым умом и умением увлечь людей и повести их за собой – задатки незаурядного, выдающегося человека. «Вот он – лучший из военачальников нашего времени», – думал Моисей, глядя на Осию, и обещал себе, что при первой же возможности предоставит тому возможность проявить себя.