Госпожа Бовари - Гюстав Флобер

Леон в самом деле жил у аптекаря, где нанимал маленькую комнатку в третьем этаже, окнами на площадь. Он покраснел при этой похвале своего домохозяина, который уже обратился к доктору и перечислял ему, одного за другим, знатнейших обывателей Ионвиля; рассказывал анекдоты, сообщал сведения. Состояния нотариуса никто не знал в точности, а «семья Тювашей слишком много о себе думает».

Эмма снова спросила:

— А какую музыку вы предпочитаете?

— О, разумеется немецкую, ту, которая располагает к мечтам.

— Слыхали ли вы итальянцев?

— Нет еще, но услышу их в будущем году, когда поеду в Париж заканчивать свое юридическое образование.

— Как я уже имел честь изложить вашему супругу, — сказал аптекарь, — по поводу этого злополучного Яноды, ныне скрывшегося, вы благодаря его мотовству и причудам будете жить в одном из лучших домов Ионвиля. Что в нем особенно удобно для врача — это боковая дверь в переулочек, через которую можно входить и выходить из дому незаметно. Сверх того, в доме есть все, что приятно иметь в хозяйстве: прачечная, кухня с людской, семейная гостиная и так далее. Этот малый денежек не жалел! Он выстроил себе в конце сада, у воды, беседку единственно для того, чтобы пить в ней летом пиво; и если сударыня любит садоводство, то она может…

— Моя жена совсем не занимается садом, — сказал Шарль, — несмотря на то, что ей предписано движение, она предпочитает сидеть все время в комнате за книгой.

— Совершенно как я, — сказал Леон. Что может быть лучше, в самом деле, чем сидеть за книгой вечером, у камина, в то время как ветер рвет оконные рамы, а в комнате горит лампа?..

— Не правда ли? — сказала она, устремив на него свои большие, широко раскрытые черные глаза.

— Ни о чем не думаешь, — продолжал он, — часы бегут. Не сходя с места, гуляешь по странам, которые рисуются перед тобою, и мысль, сплетаясь с фантазией, наслаждается подробностями или следит за сцеплением приключений. Она сливается с действующими лицами книги; и вам кажется, что под их нарядом бьется и волнуется ваше собственное сердце.

— Правда! Правда! — говорила она.

— Случалось ли вам, — продолжал Леон, — встречать в книге смутную мысль, которая приходила вам самой в голову, какой-нибудь затуманенный образ, возвращающийся к вам как бы издалека и со всею полнотой выражающий ваше собственное неуловимое ощущение?

— Я испытала это, — ответила она.

— Вот почему, — сказал он, — я больше всего люблю поэтов. Я нахожу, что стихи нежнее прозы, они исторгают из глаз наших лучшие наши слезы.

— Все же они утомляют, — возразила Эмма, — и теперь, напротив, я особенно люблю повествования, где события развертываются быстро и наводят страх. Я ненавижу будничных героев и умеренные чувства, какие встречаются в жизни.

— В самом деле, — заметил клерк, — такие произведения, не трогая сердца, отдаляются, как мне кажется, от истинной цели искусства. Так сладко бывает среди разочаровании жизни созерцать мыслью благородные характеры, чистые привязанности и картины счастья. Для меня по крайней мере, живущего здесь, вдали от света, это единственное развлечение; Ионвиль представляет так мало интересного!

— Как наш Тост, по всей вероятности, — ответила Эмма, — почему, живя там, я и была постоянно абонирована в библиотеке.

— Если, сударыня, вы желаете оказать мне честь, — сказал аптекарь, расслышавший последние слова, — воспользоваться моею библиотекой, то я могу предоставить в ваше распоряжение сочинения лучших авторов: Вольтера, Руссо, Делиля, Вальтер Скотта, «Эхо Фельетонов» и так далее; сверх того, я получаю несколько периодических изданий, между прочим ежедневную газету «Руанский Маяк», в которой сотрудничаю в качестве корреспондента из округов Бюши, Форж, Невшателя и Ионвиля, с окрестностями.

Уже два с половиною часа сидели за столом: служанка Артемиза, лениво шлепая по полу войлочными туфлями, приносила тарелки не сразу, все забывала, не слушала, что ей говорят, и, выходя, оставляла дверь в бильярдную незахлопнутой, отчего та поминутно ударяла щеколдой о стену.

Не замечая того сам, в жару беседы, Леон поставил ногу на перекладину стула, на котором сидела госпожа Бовари. На ней был голубой шелковый галстучек, поддерживавший прямо, словно брыжи, плоеный батистовый воротничок; и, следуя движениям ее головы, подбородок то прятался в него, то нежно выступал наружу. Сидя рядом, друг подле друга, между тем как Шарль предавался непринужденной болтовне с аптекарем, они ушли в один из тех неясных разговоров, когда случайные фразы постоянно наталкивают собеседников на прочное средоточие общей симпатии. Парижские увеселения, заглавия романов, новые танцы, свет, которого они не знали, Тост, где она жила, Ионвиль, где оба находились в настоящую минуту, — все это было ими разобрано, обо всем было переговорено, пока длился обед.

Когда подали кофе, Фелисите пошла в новый дом приготовить спальню, и гости вскоре встали из-за стола. Госпожа Лефрансуа спала у камина; конюх поджидал с фонарем в руке, чтобы проводить господ Бовари в их помещение. Его рыжие волосы были вывалены в соломе; он хромал на левую ногу. В одной руке он держал фонарь, другою захватил дождевой зонтик священника, и все тронулись в путь.

Местечко спало. От столбов рынка ложились длинные тени. Земля была серая, словно в летнюю ночь.

Но дом лекаря находился всего в пятидесяти шагах от трактира; пришлось почти тотчас же распрощаться; общество рассеялось.

Уже в сенях Эмма почувствовала холод штукатурки, словно ей набросили на плечи сырую простыню. Стены были новые, деревянная лестница скрипела. В комнате бельэтажа окна без гардин пропускали беловатый свет. Различались верхушки деревьев, а за ними луг, наполовину подернутый туманом, клубившимся при лунном свете над извилинами реки. Среди комнаты валялись в беспорядке вынутые из комода ящики, бутылки, прутья для гардин, золоченые багеты вперемешку с матрасами, разложенными на стульях, и тазами, оставленными на полу, так как два ломовых извозчика, привезшие мебель, свалили все в кучу.

В четвертый раз в жизни приходилось ей спать на новом месте. В первый раз то было по ее поступлении в монастырь, во второй раз — по приезде в Тост, в третий — в замке Вобьессар, в четвертый — здесь; и каждая такая ночь была в ее жизни началом как бы новой фазы. Она не верила, чтобы на новом месте все могло продолжаться по-старому, и так как прожитая часть жизни была плоха, то остальная часть, думала она, наверное, окажется лучше.

Глава III

На другое утро, встав с постели, она увидела на площади клерка. Она была в пеньюаре. Он поднял голову и поклонился ей. Она быстро кивнула ему в ответ и закрыла окно.

Леон весь день ждал, когда же настанет час встречи, но, придя в гостиницу, застал за обеденным столом одного Бинэ.

Вчерашний обед был для него важным событием; до тех пор ему никогда не приходилось беседовать два часа подряд с дамой. Как удалось ему изложить перед нею в изысканных фразах столько вещей, которые прежде он, конечно, не сумел бы так изящно выразить? Обычно он был робок и держал себя с той осторожностью, к которой примешиваются одновременно застенчивость и притворство. Ионвильское общество находило, что у него хорошие манеры. Он выслушивал рассуждения зрелых людей и не увлекался, по-видимому, политикой — свойство изумительное в молодом человеке. К тому же обнаруживал разнообразные дарования: рисовал акварелью, умел разбирать ноты в верхнем ключе и охотно забавлялся литературой — после обеда, когда не играл в карты. Господин Гомэ уважал в нем образованность; госпожа Гомэ любила его за услужливость, так как он часто брал с собою в сад маленьких Гомэ, вечно грязных, дурно воспитанных и немного лимфатических, как их мать. За ребятишками ходил, кроме служанки, Жюстен, аптекарский ученик, троюродный брат господина Гомэ, взятый в дом из милости и совмещавший занятие аптекарского ученика с обязанностями домашнего слуги.

Аптекарь оказался образцовым по любезности соседом. Он сообщил госпоже Бовари сведения о поставщиках, вызвал нарочно торговца, продававшего ему сидр, сам отведал напиток и присмотрел в погребе за тем, чтобы бочку поставили как следует; указал способ доставать сливочное масло по дешевой цене и заключил условие с Лестибудуа, пономарем, который, в добавление к своим церковным и кладбищенским трудам, брал на себя и уход за главнейшими садами Ионвиля — по часам или за годовую плату, по желанию владельцев.

Но не одна потребность помочь ближнему побуждала аптекаря к этим проявлениям услужливой сердечности, за ними скрывался целый план.

Он нарушил закон 19 Вентоза XI года по статье 1-й, воспрещавшей лицам, не получившим лекарского диплома, медицинскую практику; вследствие каких-то темных доносов Гомэ был даже вызван в Руан, в собственный кабинет королевского прокурора. Блюститель правосудия принял его стоя, в мантии с горностаем и в шапочке. Это было утром, до заседания. Из коридора доносился стук грубых жандармских сапог и как будто отдаленный звон запираемых тяжелых замков. У аптекаря так зашумело в ушах, что он испугался, как бы его не хватил удар; воображение уже рисовало ему каземат, семью в слезах, продажу аптеки, рассеяние всех его склянок. Ему пришлось зайти в кафе и выпить стакан рому с сельтерской водой, чтобы немного прийти в себя.