Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант. - Ирина Богатырева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Моя жизнь – это движение. Можно свернуть, увидеть новое, но в остановках я не вижу смысла.
– А в чем есть смысл? Нет никакого смысла, – гремел из-под потолка
Гоша, атлетического вида великан, на его голом хребте сидел счастливый детеныш.
– Нет смысла, – отвечал спокойно Гран и улыбался. – Есть цель.
Мне не хотелось оставаться, и я принялась теребить его, чтоб нам уходить.
– Ты отделяешься от них, а ты их люби, и тогда поймешь, – сказал мне
Гран, когда, улучив момент и поймав его в коридоре, я гневным шепотом высказывала свое мнение.
– Обычно наоборот! Обычно сначала понимают, а потом любят.
– Ну, а правильно по-другому, – сказал он и ушел.
Ближе к полуночи хозяева повели нас показывать город. За нами увязались еще люди, которые постепенно разбрелись. Прохладный, ночной Е-бург был тих, прозрачен и по-киношному нереален. Мы топали дворами, иногда пролезали в дыры в заборах, потом вдруг выскакивали на какую-то площадь, перебегали ее, залитую фонарным светом, и снова скрывались в темноте. В конце маршрута мы могли увидеть уникальную клумбу в виде бегемотика или совершенно неповторимую щель в стене. Я очень скоро перестала ориентироваться, шла, еле передвигая ногами от усталости, и все происходящее напоминало затянувшийся сон. Чадо на плечах хозяина спало, положив голову на панаму.
Когда мы вернулись, все, кто еще мог, собрались в комнате и читали вслух “Улитку на склоне”. Оказалось, это местная их традиция – общее чтение. Было уже утро; я ушла, закопалась в спальник и под мерное бормотание из-за стены стала смотреть на звезды. Они светились фосфоресцирующим светом и были нарисованы на потолке.
Как же туго пошла дальше трасса! Какой-то мелкий городок
Каменск-Уральский проходили пешком от начала до конца и не могли поймать ни единой машины. Из-под городка нас увезли гаишники после того, как час битый простояли на дороге. На Урале застряли, ночевали в горах, потом шли пешком в поисках удачной позиции: удачным считается такое место, где нет ни спуска, ни подъема, а где, скажите мне, такое место в горах? В итоге нас подхватил джип с путешественниками из Перми, но в Пермь нам не хотелось, и мы быстро с ними расстались.
По Башкирии вез усатый дядя с женой. Мы устали от уральских перевалов, засыпали. Сквозь сон до меня долетал разговор:
– Великий Дух Путей и Дорог покровительствует тебе, а ты и не замечаешь, – говорила жена мужу, и я думала, что это уже сон.
Уфу проходили по объездной.
Уфу проходили по объездной, и, верно, прошли бы ее всю, но добрый
Дух Путей и Дорог улыбнулся нам – попались два МАЗа, которые везли стеклотару. В МАЗ втроем в кабину не влезешь, нас с Граном поделили, и мы поехали весело, переговариваясь из машины в машину по рации под музыкальное звяканье бутылок в кузовах.
Они высадили нас в Татарстане, и мы поняли, что выиграли у дороги два часа. Их нам хватило, чтобы добраться с молчащим, угрюмым водителем до города Набережные Челны. Он высадил нас на въезде в город, в десяти метрах от пункта милиции. Наши рюкзаки и растерянный вид на пустой дороге привлекли ментов. Офицер сурово разглядывал паспорта, прописки, сверял лица с фотографиями и жевал усы. Для верности пропустил фамилии через базы всероссийского розыска.
Тогда я узнала фамилию Грана – Граневский. Самой спросить, как его зовут, никогда не приходило в голову. Теперь это единственное, что я о нем знаю.
Вышли мы с поста уже в темноте. Ехать куда-либо не было возможности.
Отошли подальше, но не нашли никаких посадок и поставили палатку в поле, на неровной, уставшей земле. От дороги нас скрывала большущая труба ТЭЦ и каменный постамент с буквами “ЯР ЧАЛЫ”. Пока ставили палатку, я оглядывала тоскливый, техногенный пейзаж и думала, что же здесь любить.
Был день, когда нам попадался парнишка, мальчик лет тринадцати. У него не было с собой поклажи, одет потерто, глаза вороватые. Он соскочил с КамАЗа, когда мы стояли, и пошагал, пятясь, взмахивая рукой. Скрылся за поворотом, нас скоро кто-то подобрал. Но, когда высадили, тот же парнишка крутился впереди, метрах в пятидесяти. Мы встали, я оборачивалась на него. Скоро его подобрали.
Так мы пересекались, то обгоняя друг друга, то теряя, весь день.
Гран не обращал на него внимания. Я начинала за ним следить. Он превратился для меня в соперника, и мое стремление в машину стало близко к спортивному. Инстинктом понимала, что он замечает меня тоже. После еще одного переезда увидела в приближающемся грузовике его физиономию. Он грыз яблоко и помахал мне рукой. Во мне закипало.
Уже под вечер, соскочив с машины, зашли в кафе. Оно было набито дальнобойщиками, мы сели в уголке, прислонив рюкзаки к стене. Мы были уставшие и голодные, Гран купил еды, ел и улыбался, а я ощущала себя загнанной, мне хотелось исчезнуть: все люди вокруг знали, кто мы такие, и мне казалось, что они оценивали сейчас нас и решали с собой не брать.
Тут вошел еще один драйвер, а с ним тот мальчишка. Они шумно говорили, водитель заказал еду для себя и него, потом сел в кругу знакомых и стал говорить кому-то, а я сидела к ним спиной и все слышала:
– Что, может, возьмешь сироту? Ему в Ярославль надо, а я дальше
Нижнего не поеду.
Через некоторое время они задвигали стульями и пошли к выходу – тот же мальчишка, но уже с другим водителем. Я уставилась ему в спину, и в самой походке его мне виделось довольство. Перед дверью мальчишка обернулся и, померещилось, показал мне язык. Я готова была в него чем-то кинуть.
– Улыбайся, – донесся до меня в этот миг голос Грана. – Улыбайся, – и его лицо стало выплывать для меня из белесой пелены ненависти. -
Скажи, любишь ли ты сейчас все, что вокруг?
Расскажи, объясни мне, дорога, почему, для чего я именно здесь и сейчас, именно с этим человеком, похожим на пугало, и что мне теперь предпринять? Как любить того, кого любить невозможно, как терпеть того, кого хочется побить?
– Сереж, до Москвы – триста километров, ночевать нам негде, палатки у нас нет, ты хочешь сегодня быть дома?
– Хочу.
– Незаметно! Ты же боишься машин! Как ты стоишь? Где твое желание ехать и быть приятным попутчиком? Какое у тебя лицо? Кто тебя такого захочет взять?
Стоим скоро три часа – никто даже не притормозил. Может, здесь места такие? Бывают на трассе такие места, мне рассказывали… От Сереги чувство, будто на плечах моих огромный рюкзак, гораздо больше всех, что я когда-либо носила, с ним я неподъемная. Рука, протянутая к дороге, затекла. Ноги устали. Не знаю, что делать.
– Ты же актер, Сережа, сделай так, чтобы публика на тебя отреагировала!
– Я музыкант.
– А разве музыкант не должен удерживать внимание?
Он молчит. Сопит. Бешенство ходит во мне волнами, подкатывает к горлу, и мне требуется усилие, чтобы держаться. Я чувствую его слабость. Хочется ударить или что-нибудь ему закричать. Приближаюсь, он поднимает на меня лицо, смотрит затравленно и жалко. Я закрываю глаза.
В детском саду со мной был один мальчик. Других детей не помню, а этого мальчика – отлично. Я там редко с кем-то играла, была тихой и ничем не выделялась среди других детей. Единственной моей проказой было то, что я жутко любила щипать этого мальчика. На прогулке я подходила к нему, снимала со своей головы полосатую панамку, подносила к его глазам и спрашивала: “Сколько здесь полосок?”
Мальчик молчал. Я знала, что он не умеет считать. “Сколько полосок, сколько?” – спрашивала я снова, тыча в панамку пальчиком. Мальчик молчал потупясь и потихоньку начинал плакать. Тогда я щипала его.
Происходило это каждый день и стало мне потребностью, а ему – кошмаром.
Помню ту волну удовольствия, которая поднималась во мне каждый раз.
Я ощущала свою силу и власть над ним, ощущала его слабость и беспомощность. Ни увещевания и крики воспиталок, ни вызов родителей, ни наказания не могли помешать мне. Стоя в углу, я отколупывала штукатурку, искоса ловила глазами его среди других детей и замечала, что он с опаской на меня озирается. Я знала, что на его коже остаются темные синяки, но еще знала, что он боится меня, и упоение от этого было сильнее всех иных чувств.
Его спасла воспитательница. Мудрость ее решения была достойна царя
Соломона: она сделала так, чтобы мы всегда и везде с этим мальчиком были вместе. Наши кроватки на тихом часе отныне стояли рядом, мы вместе ели и за руки ходили на прогулки. Но для нее было важно, что мы за одним столом сидим на занятиях, где нас учили считать.
Мальчику это давалось тяжело, мне – раз плюнуть. Я видела его затруднения, как он сопел от напряжения, осознавая меняющееся количество палочек в кучках. Я испытывала раздражение и брезгливость, и неожиданно для себя стала его учить.
Из моих рук ушел козырь, и я сама, не заметив, его отпустила. Когда осознала, было поздно. Я стыдилась того, что случилось, того, что сижу с ним, стала его избегать. Дружбы не появилось меж нами, но во мне укоренилось чувство ответственности: этот мальчик попал ко мне на плечи, и, как бы я к нему не относилась, вынуждена была его нести.