Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

У кровати сидела первая статс-дама г-жа де Ноайль.

Остальные дамы держались в глубине спальни, готовые удалиться по первому знаку г-жи де Ноайль.

Она же, верная законам этикета, нетерпеливо ждала прихода дофина.

Но поскольку на сей раз всем законам этикета и церемониала суждено было отступить перед злокозненным стечением обстоятельств, лица, которые должны были ввести дофина в спальню, не знали, что по распоряжению Людовика XV его высочеству полагалось прийти через новый коридор, и ожидали его в другой передней.

Та же, в которую вошел дофин, была пуста, дверь, ведущая из нее в спальню, оказалась чуть приотворена, и потому дофин имел возможность видеть и слышать все, что там происходило.

В нерешительности он остановился и украдкой прислушался.

До него донесся чистый и мелодичный, хотя и несколько дрожащий голос дофины:

— Откуда войдет его высочество дофин?

— Из этой двери, — сообщила герцогиня де Ноайль, указав на дверь, противоположную той, за которой находился дофин.

— А куда выходит это окно? — поинтересовалась дофина. — Кажется, будто там шумит море.

— Нет, это шум множества людей, которые прогуливаются при свете иллюминации в ожидании фейерверка.

— Иллюминации? — с печальной улыбкой переспросила дофина. — Она очень кстати в этот вечер: ведь небо такое мрачное. Вы обратили на это внимание?

В этот момент дофин, которому надоело ждать, еще чуть-чуть приоткрыл дверь, просунул в щель голову и спросил, может ли он войти.

Г-жа де Ноайль, поначалу не узнавшая принца, вскрикнула.

Дофина, доведенная последовательно испытываемыми ею чувствами до нервического состояния, когда все вызывает страх, схватила за руку г-жу де Ноайль.

— Не бойтесь, сударыня, это я, — пробормотал дофин.

— Но почему через эту дверь? — спросила г-жа де Ноайль.

— Да потому, — отвечал Людовик XV, чья циничная физиономия тоже появилась в приоткрытой двери, — что господин де Лавогийон, будучи истинным иезуитом, прекрасно знает латынь, математику и географию, а обо всем остальном не имеет ни малейшего понятия.

При виде столь внезапно появившегося короля дофина соскользнула с кровати и стояла в своем пеньюаре, наглухо скрывшем всю ее от шеи до пят, в точности как стола[159] римской матроны.

— Да, тоща, тоща, — пробормотал Людовик XV. — Черт дернул господина де Шуазеля из всех эрцгерцогинь выбрать именно ее.

— Что касается меня, — заявила герцогиня де Ноайль, — ваше величество может заметить: я в точности исполнила все требования этикета. А вот его высочество дофин…

— Нарушение принимаю на свой счет, — сказал Людовик XV, — поскольку это я велел его совершить. Но надеюсь, дорогая госпожа де Ноайль, вы извините меня, так как возникло весьма серьезное обстоятельство.

— Ваше величество, я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Мы выйдем вместе, герцогиня, и я вам все объясню. А пока поглядим, как дети лягут в постель.

Дофина отступила на шаг от кровати и, испуганная еще более, чем в первый раз, схватила г-жу де Ноайль за руку.

— Сударыня, умоляю вас, — прошептала она, — я умру от стыда.

— Государь, — обратилась г-жа де Ноайль к королю, — ее высочество молит вас разрешить ей лечь в постель, как простой горожанке.

— Черт возьми! Вы ли это говорите, госпожа Этикет?

— Государь, я прекрасно понимаю, что это против установлений церемониала французского двора, но взгляните на эрцгерцогиню…

Действительно, Мария-Антуанетта стояла бледная, вцепившись, чтобы не упасть, в спинку кресла, и вполне бы сошла за изваяние Ужаса, если бы зубы ее не выбивали дробь и по лицу не текли струйки холодного пота.

— Я вовсе не намерен стеснять дофину, — объявил Людовик XV, бывший столь же непримиримым врагом церемониала, насколько Людовик XIV был его приверженцем. — Тем паче что существуют замочные скважины, а это будет куда забавней.

Дофин услыхал слова деда и покраснел.

Дофина тоже услыхала их, но ничего не поняла.

Людовик XV поцеловал сноху и вышел, увлекая за собой герцогиню де Ноайль и хохоча издевательским смехом, от которого исполнялись унынием те, кто не разделял веселья смеющегося.

Все остальные вышли в другую дверь.

Молодые люди остались одни.

На миг в спальне воцарилось молчание.

Наконец дофин приблизился к Марии-Антуанетте; сердце его бешено стучало, он чувствовал, как кровь, возбужденная молодостью и любовью, пульсирует в груди, в висках, в жилах.

Но он ощущал также, что за дверью стоит дед, чей циничный взгляд, проникавший в самую глубину брачного алькова, парализовал дофина, и без того, впрочем, по характеру весьма робкого и неловкого.

— Сударыня, вам нехорошо? — спросил он, взглянув на дофину. — Вы так бледны и, кажется, дрожите.

— Сударь, не стану скрывать, — ответила она, — что я испытываю странное возбуждение. Видимо, на небе собирается страшная гроза, а гроза оказывает на меня ужасное влияние.

— Вы полагаете, нам грозит ураган? — спросил дофин.

— О, я уверена, уверена в этом. Видите, все мое тело сотрясает дрожь.

И вправду, все тело несчастной принцессы содрогалось, как от ударов электрического тока.

И в этот миг, как бы в подтверждение ее предчувствий, шквал яростного ветра, один из тех могучих порывов, что швыряют одну половину моря на другую и стирают с лица земли горы, взрыв, подобный первому кличу надвигающейся бури, наполнил дворец смятением, страхом и треском.

Листья, сорванные с веток, ветви, сорванные с деревьев, статуи, сброшенные с пьедесталов, долгий и громкий вопль ста тысяч гуляющих, разбредшихся по садам, мрачный и бесконечный вой, пронесшийся по коридорам и галереям дворца, — все это в один миг слилось в самую дикую и чудовищную гармонию, какую когда-либо воспринимал человеческий слух.

Едва умолк вой, послышался зловещий звон: то стекла, разлетевшиеся на тысячи осколков, посыпались на мраморные лестницы и карнизы, рождая пронзительную скрипучую и раздражающую ноту, таявшую в пространстве.

Этот же порыв ветра сорвал с задвижки створку ставня, и она ударила о стену, словно гигантское крыло ночной птицы.

Во всех комнатах дворца, где не были закрыты окна, погасли свечи, задутые ветром.

Дофин пошел к окну, очевидно чтобы закрепить ставень, но Мария-Антуанетта остановила его.

— Сударь, сударь, умоляю вас, не открывайте окно! — вскричала она. — Свечи погаснут, и я умру от страха.

Дофин остановился.

Сквозь ставни, которые он только что закрепил, было видно, как в парке раскачиваются темные кроны деревьев, словно рука незримого во мраке великана сгибает их стволы.