Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

Министр замолчал после этого объяснения.

— Прусский король, — прибавил Масловский, — все это приписывает вашей светлости и больше всего пеняет на вас. Не раз я слышал в их лагере угрозы такого рода, что они не оставят камня на камне во всех ваших владениях, начиная с Нишвица и кончая Пфертом на Лужицах.

— Не дождутся они этого! — проворчал Брюль.

Заметив, что министр избегает дальнейшего разговора, Масловский простился и отправился к своим товарищам.

На следующий день генерал Беллегарди намеревался отправиться в Дрезден, и Масловский решил уехать вместе с ним. Пруссаки со времени осады и взятия в плен саксонцев уже не боялись и перестали строго следить за сообщением между Дрезденом и остальным государством. Королю разрешено было взять из Дрездена все, что ему нужно, так как было решено через шесть дней отправить его в Польшу. Август III вполне был убежден, что эта ссылка недолго продлится, и сам торопился с отъездом на сейм и отдых в Варшаву. Брюль не менее того старался поскорее вырваться из западни и уйти подальше от неприятеля, который точил на него зубы.

Не забыв того куска хлеба, который был предназначен Шперкену, Ксаверий помылся, причесался и, переодевшись в новое платье, снова повеселел; теперь он был похож на человека. Ему удалось достать в долг лошадь, на которую он не замедлил вскочить и рысью поехать за генералом Беллегарди.

После месячной отлучки из Дрездена он заметил громадную разницу между столицей Августа Сильного и той же столицей Августа Слабого, занятой пруссаками.

Однако дворец, в котором королева решилась остаться до последней минуты, несмотря на все неприятности, не был тронут; но музыка и театр окончили свое существование: итальянцы были разогнаны, и дворцовая прислуга значительно уменьшилась как вследствие простого дезертирства, так и вследствие недостатка средств для уплаты жалованья. Фридрих, занявший всю Саксонию, иногда платил кое-кому жалованье фальшивыми деньгами, нарочно отчеканенными для этой цели, но королеве он отказался платить пенсию, ссылаясь на то, что у нее есть муж и министр.

Тихо и пусто было во дворце королевы.

В городе господствовал военный порядок. На валах и стенах уже были расставлены магдебургские пушки; роскошный японский дворец превращен в склад соломы для войска. Кадетский корпус, ратуша и некоторые другие здания превращены в госпитали для раненых под Ловосицом. На улицах было больше военных, чем горожан. На берегу Эльбы пекли из саксонской муки и на саксонских дровах солдатский хлеб для армии Фридриха. Городом управлял Вилих. В целях необходимой экономии на содержание канцелярии отпускалось вместо 190.000 талеров только тридцать. Талеры, чеканенные из хорошего серебра, забирали в прусскую кассу, а взамен их выпускались "Ефраимы", в которых было больше меди, чем серебра.

Приехав в Дрезден, Масловский совсем не узнал его. Больше уже не было видно ни золоченых носилок, ни блестящих экипажей, ни придворных щеголей.

Простившись с генералом, которого он сопровождал, Масловский отправился к своей хозяйке Фукс. Остановившись у ворот, он отыскивал глазами кого-нибудь, кто бы взял у него лошадь, и в то же время заметил, что хозяйка стремглав бросилась к нему навстречу.

Она лишилась голоса, у нее перехватило дыхание, когда она начала с ним здороваться. Ее жильцы сбежались посмотреть на воскресшего, так как считали его мертвым. Масловский едва мог добраться до своей квартиры, преследуемый расспросами и поздравлениями. К счастью, Фукс отделалась от одного прусского офицера, который непременно хотел остановиться у нее, найдя пустой ее квартиру; комнаты Масловского остались незанятыми и почти все вещи в целости, исключая некоторых, которые были проданы в счет долга. На радостях Фукс не находила себе места и то входила в комнату, то уходила, смеялась и плакала; причем рассказала Масловскому, как один прусский офицер насильно хотел поцеловать ее и как она защитилась; она не переставала болтать до тех пор, пока не заметила, что Масловский лег на диван и заснул.

VI

На следующий день утром Ксаверий пошел прежде всего в костел; но он не забыл о хлебе, присланном барону Шперкену. Королева теперь чаще всего присутствовала на богослужении в малой дворцовой часовне и не показывалась в ложе. На этот раз часовня была пуста; кроме нескольких человек, которые молились у главного алтаря, почти никого не было. Он тоже молился и не обратил внимания на то, что наверху, в одной ложе, открылась занавеска, и женщина под вуалью стала на колени и начала молиться. Он был сегодня грустнее обыкновенного. Гробовая тишина, царствовавшая в церкви, заставила его вспомнить о родине, о его детстве и о торжественных богослужениях; об отцовском доме и жизни помещика; о товарищах и играх; все это ему вспомнилось, и ему крепко взгрустнулось; захотелось домой, так как для него казалось довольно того, что он уже выстрадал, и хотя сначала он смеялся надо всем, но в кровавой битве он в первый раз заметил, что бывают случаи, когда не до смеха. Война, в которой он не симпатизировал ни одной из воюющих сторон и в которой дрались против воли, радовала его, потому что били саксонцев; но чаще всего его возмущали поступки Фридриха II и утомляли, как зрелище, продолжавшееся слишком долго.

После обедни он потихоньку направился во дворец, намереваясь найти прежде всего Шперкена, но на лестнице Пепита загородила ему дорогу. Взглянув на него, она невольно всплеснула своими прелестными ручками.

— Ах, Боже мой! — воскликнула она. — Верно, вы очень много выстрадали, если на вас и теперь лица нет… Мы не получали от вас никаких известий.

— Да и кому нужно было заботиться обо мне, — весело сказал Масловский, здороваясь с Пепитой.

— Не знаю, — оживленно ответила она, — кого еще беспокоило ваше долгое отсутствие, но уверяю вас, что касается меня, то я часто думала о вас.

— Во всяком случае, не так часто, как о Симонисе? — с иронией бросил Масловский.

Баронесса покраснела и встряхнула головкой.

— А знаете ли, что я делал в продолжение этого месяца? — воскликнул Ксаверий. — Я рубил дрова для камина прусского величества, носил воду, пас лошадей, и все это из-за того, что я не хотел надеть прусский мундир. Пришлось ходить босиком, в какой-то старой шубенке, так что самому делалось страшно. Наконец, взяв в ра" боту все саксонское войско, мне даровали свободу; они убедились, что из меня не сделают солдата.

Ностиц слушала его, Ксаверий взглянул на нее, но и на ее лице, хотя она не нюхала порохового дыма и сидела в замке, видны были следы пережитых дней. Румянец ее поблек;