Игра крови и пыли (сборник) - Роджер Желязны

— А вам какое дело, если мы решили уйти? — спросил Смит, поигрывая полузащитниковскими мышцами Поверженного Гладиатора.

— Какое дело? Ваше дезертирство поставит под угрозу целый образ жизни. Уйдя, вы, без сомнения, станете художником или преподавателем в какой-нибудь художественной школе, и рано или поздно каким-нибудь словом, жестом, подмаргиванием либо иным неосознанным способом вы сообщите другим то, о чем всегда подозревали. Я не одну неделю слушал ваши разговоры. Вы теперь уже безусловно знаете, что именно сюда в конце концов приходят все художественные критики, чтобы остаток дней своих провести, потешаясь над тем, к чему всегда питали ненависть. Вот чем объясняется увеличение числа римских сенаторов за последние годы.

— Подозревать я подозревал, но уверен не был.

— Достаточно и подозрения. Оно убийственно. Вас следует судить.

Он хлопнул в ладоши и воззвал:

— Приговор!

Медленно вошли другие древние римляне — процессия покривившихся свечей. Они кольцом окружили влюбленных. Дряхлые критики источали запах пыли, пожелтевшей газетной бумаги, желчи и ушедшего времени.

— Они желают вернуться к людям,— объявил Кассий.— Они желают уйти отсюда и унести с собой все, о чем узнали.

— Мы никому не скажем! — со слезами сказала Глория.

— Слишком поздно,— ответила одна из темных фигур.— Вы уже занесены в каталог. Вот, убедитесь.— Он достал экземпляр каталога и прочел: — «Номер двадцать восемь: Скорбящая Гекуба. Номер тридцать два: Поверженный Гладиатор». Да! Слишком поздно. Начнутся поиски.

— Приговор! — повторил Кассий.

Сенаторы медленно опустили вниз большие пальцы.

— Вы не уйдете!

Смит усмехнулся и зажал тунику Кассия в мощной скульптурной хватке.

— Недомерок! — сказал он.— А как ты собираешься нам помешать? Стоит Глории взвизгнуть, и явится сторож, который включит сигнал тревоги. Стоит мне разок тебя стукнуть, и ты неделю проваляешься без памяти.

— Когда сторож заснул, мы отключили его слуховой аппарат,— улыбнулся Кассий.— И критики не лишены воображения, уверяю вас. Прочь руки, не то вам будет худо.

Смит сжал его покрепче.

— Только попробуйте!

— Приговор! — улыбнулся Кассий.

— Он из нынешних,— сказал один.

— И значит, из упорствующих,— добавил второй.

— Львам его, вместе с христианами! — добавил третий.

И Смит в панике отпрыгнул: ему почудилось какое-то движение в полном теней углу. Кассий вырвался.

— Этого вы не можете! — крикнула Глория, пряча лицо в ладонях,— Мы из Греческого периода!

— По-гречески жить, по-римски выть,— ухмыльнулся Кассий.

В ноздри им ударил кошачий запах.

— Но как вы смогли — здесь?.. Лев?..— спросил Смит.

— Особый профессиональный гипнотизм,— сообщил Кассий.— Почти все время мы держим зверя в парализованном состоянии. Вас не удивляло, что этот музей никогда не грабили? Нет, попытки были! Но мы защищаем свои интересы.

Из теней мягкой походкой медленно вышел худосочный лев-альбинос, который обычно спал с внутренней стороны главного входа, и зарычал. Один раз и громко.

Смит загородил собой Глорию, когда огромная кошка начала готовиться к прыжку, и покосился на форум. Но форум был пуст. Только словно шелестела крыльями стайка кожаных голубей, уносясь вдаль.

— Мы одни,— констатировала Глория.

— Беги! — скомандовал Смит.— Я постараюсь его задержать. Выберись наружу, если сумеешь.

— Покинуть тебя? Никогда, любимый! Вместе. Теперь и навеки!

— Глория!

— Джей Смит!

В этот миг зверь вознамерился прыгнуть и тут же привел свое намерение в исполнение.

— Прощай, моя возлюбленная.

— Прощай! Но один поцелуй перед смертью, молю.

Зверь завис высоко в воздухе, испуская голодное покашливание.

— Валяй!

Они слились в поцелуе.

Вверху висела луна, высеченная в форме кошки, бледнейшего из зверей, висела высоко, висела угрожающе, висела долго...

Лев начал извиваться и бешено бить когтистыми лапами в том среднем пространстве между полом и потолком, для которого в архитектуре нет специального названия.

— М-м-м! Еще поцелуй?

— Почему бы и нет? Жизнь сладостна.

На бесшумных стопах пробежала минута, ее нагоняла другая.

— Послушай, что удерживает этого льва наверху?

— Я удерживаю,— ответила подвижная абстракция.— Не только вы, люди, ищете спокойствия среди останков вашего мертвого прошлого.

Голосок был жиденький, надломленный, точно мелодия особо трудолюбивой эоловой арфы.

— Мне не хотелось бы выглядеть навязчивым,— сказал Смит,— но кто вы?

— Я инопланетная форма жизни,— протинькала абстракция, переваривая льва.— Мой космолет потерпел аварию на пути к Арктуру. Вскоре мне стало ясно, что на вашей планете моя внешность может оказаться для меня роковой, кроме как в музее, где я вызываю большое восхищение. Будучи представителем весьма утонченной и, позволительно мне будет это сказать, несколько склонной к нарциссизму расы...— Абстракция смолкла, чтобы изысканно рыгнуть, а затем продолжала: — ...Я наслаждаюсь пребыванием здесь, «среди горящих звезд на этом истомленном негорящем угольке (рыгание), затерянный».

— Ах вот как! — сказал Смит.— Спасибо, что скушали льва.

— Не стоит благодарности. Хотя это было не слишком благоразумно. Видите ли, я сейчас размножусь делением. Можно второе мое «я» пойдет с вами?

— Естественно. Вы спасли нам жизнь, и нам понадобится повесить что-нибудь в гостиной, когда мы обзаведемся таковой.

— Отлично.

И она размножилась делением в корчах гемиполуде-мисодроганий и шлепнулась на пол рядом с ними.

— Всего хорошего, я,— протинькала она вверх.

— Бывай,— донеслось сверху.

Они гордо вышли из Новейшего периода, прошли через Греческий и миновали Римский с большим высокомерием и безупречно спокойным достоинством. Уже не Поверженный Гладиатор, Скорбящая Гекуба и Ино экс махина[25], они забрали ключ спящего сторожа, отперли дверь, спустились по лестнице и вышли в ночь на юных ногах и щупальцах. 

 И вот приходит сила

Это продолжалось уже второй год и сводило с ума.

Все, что раньше работало, теперь отказывало.

Каждый день он пытался это прекратить, но все его усилия наталкивались на сопротивление.

Он рычал на своих студентов, безрассудно вел машину, разбил костяшки пальцев о стены. Ночами он лежал без сна и ругался.

Но не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Его проблема показалась бы несуществующей психиатру, который, без сомнения, попытался бы лечить его от чего-нибудь другого.