Второй пол - Симона де Бовуар

для которой замужество означает полноценное вступление в жизнь взрослой женщины, часто испытывает то же чувство. Пережить начало предприятия – восхитительно; но нет ничего более угнетающего, чем сознание невозможности влиять на свою судьбу. На фоне окончательно определенного, неотвратимого будущего свобода превращается в нестерпимую бесцельность. Раньше, когда девушка была под родительской опекой, ее свобода выражалась в бунте и надежде; она пользовалась ею для того, чтобы отвергнуть свое защищенное положение, выйти за его пределы. Из тепла и защищенности в своей семье она стремилась к замужеству. Теперь она уже замужем, и другого будущего у нее нет. За ней закрылись двери ее нового жилища: вот и вся ее доля на земле. Она прекрасно знает, какие обязанности ей уготованы – те же самые, которые выполняла ее мать. Каждый день будет походить на все предыдущие. Будучи девушкой, она не владела ничем, но в надеждах и мечтах могла обладать всем. Теперь она получила во владение частицу мира и с тревогой думает: «Вот и все, что я имею, и это навсегда». Она навсегда связана с этим мужем, с этим жилищем. У нее больше не может быть ни надежд, ни больших желаний. В то же время новая ответственность пугает ее. Даже если муж старше жены и пользуется уважением, он теряет в ее глазах свой престиж из-за того, что их связывают половые отношения. Муж не может заменить отца, тем более мать, он не может избавить свою жену от ненужной ей свободы. Отгороженная от всего мира стенами своего нового жилища, связанная с почти незнакомым ей мужчиной, не ребенок, а супруга, готовящаяся сама стать матерью, она трепещет от ужаса. Она окончательно оторвалась от матери, затерялась в мире, где обречена жить, не имея никакой цели. Оставшись одна лицом к лицу со своим неприветливым настоящим, она познает скуку и пошлость мелочей жизни. О том, какая тоска ее при этом охватывает, можно судить по отчаянным признаниям, доверенным молодой графиней Толстой своему дневнику. Она с восторгом согласилась выйти замуж за великого писателя, талантом которого восхищалась. После пылких объятий на деревянной террасе в Ясной Поляне физическая любовь начинает внушать ей отвращение. Ее разлучили с близкими, оторвали от прошлого, рядом с ней человек, чьей невестой она была ровно неделю, который старше ее на семнадцать лет, прошлое и интересы которого ей абсолютно чужды. Все вокруг кажется ей пустым и холодным, она живет как во сне. Приведем ее рассказ о первых днях после свадьбы, а также некоторые выдержки из дневника первых лет супружеской жизни.

23 сентября 1862 года Софья выходит замуж и вечером расстается с родителями:

Что-то тяжелое, мучительное подступило мне к самому горлу и душило меня. Я вдруг в первый раз ясно почувствовала, что я навсегда отрываюсь от своей семьи, от тех, кого так сильно любила, с кем прожила всю свою жизнь. Начались прощания. Это было ужасно!.. Но вот и последние минуты. Я нарочно оставила свое прощание с матерью под конец. Уже совсем перед тем, как мне сесть в карету, я бросилась ей на шею. Мы обе рыдали… Когда я наконец решилась оторваться от моей матери и, не оборачиваясь, стала садиться в карету, она вскрикнула таким раздирающим голосом, что долго потом, да и во всю свою жизнь, я не забыла этого крика… Осенний дождь лил не переставая. Забившись в уголок, вся разбитая от усталости и горя, я не переставая плакала. Лев Николаевич казался очень удивленным и даже недоумевающе удивленным… Когда выехали из Москвы за город, стало темно и жутко… Отсутствие света и фонарей удручало меня. До первой станции, кажется Бирюлево, мы почти не разговаривали. Помню, что Лев Николаевич был как-то особенно бережно нежен со мной. В Бирюлеве нам, молодым, да еще титулованным… открыли царские комнаты… с красной триповой мебелью и такие неуютные. Принесли самовар, приготовили чай. Я забилась в угол дивана и молча сидела, как приговоренная.

– Что же, хозяйничай, разливай чай, – говорил Лев Николаевич. Я повиновалась, и мы начали пить чай, и я конфузилась и все чего-то боялась. Ни разу я не решилась перейти на «ты», избегала как-либо назвать Льва Николаевича и долго после говорила ему «вы».

Через два дня они приезжают в Ясную Поляну. 8 октября Софья делает запись в дневнике. Она в тревоге. Она страдает оттого, что у ее мужа есть прошлое.

Всегда, с давних пор, я мечтала о человеке, которого я буду любить, как о совершенно целом, новом, чистом человеке… это были детские мечты, с которыми до сих пор трудно расстаться… Он целует меня, а я думаю: «Не в первый раз ему увлекаться».

На следующий день она записывает:

Вчера объяснились, легче стало, совсем даже весело. Хорошо мы нынче верхом ездили, а все-таки тесно. Такие я сегодня видела тяжелые сны, не помню их всякую минуту, а тяжело на душе. Опять маму сегодня вспоминала, ужасно стало грустно… Я все как-то сплю и не могу проснуться… Надо мной что-то тяготит. Мне все кажется, что я скоро умру. Теперь это странно, потому что у меня муж. Я слышу, как он спит, а мне одной страшно. К себе он меня не подпускает, и мне это грустно. Так противны все физические проявления.

11 октября: Ужасно, ужасно грустно. Все более и более в себя ухожу. Муж болен, не в духе, меня не любит. Ждала я этого, да не думала, что так ужасно. Кто это думает о моем огромном счастии. Никто не знает, что я его не умею создавать ни для себя, ни для него. Бывало, когда очень грустно, думаешь: так зачем жить, когда самой дурно и другим нехорошо. И теперь страшно: все приходит мне эта мысль. С каждым днем он делается холоднее, холоднее, а я, напротив, все больше и больше люблю его… И про своих все вспоминаю, как легко жилось, а теперь, боже мой, вся душа разрывается. Никто не любит… Мамаша милая, Таня, какие они славные были, зачем я их оставила… так меня и точит, так грустно, ужас. А Левочка отличный какой… И все, что сначала было у меня: энергия на занятия, жизнь, хозяйство, – все пропало. Сидела бы себе целый день сложа руки, молчала бы да думала горькие думы. Работать хотела, да не могла… Ужасно хочется поиграть, да тут так неудобно… Сегодня предложил остаться, а он в Никольское поедет. Надо бы было согласиться, избавить его