Игрок (СИ) - Гейл Александра

Жен

Страх настигает меня и кусает за пятки еще до того, как тело перестает дрожать от пережитого наслаждения. На этот раз вместо секса получился крик боли какой-то. Не физической боли, а эмоциональной, намного более страшной. Я видела, как кричат люди, внезапно осознавшие страшную новость. Человек обычно срывается не после слов «вы неизлечимо больны» — нет, в нас заложен механизм шока, который попервоначалу позволяет не чувствовать самое страшное, давая время осознать, притупляя невыносимое до терпимого. Быстрое понимание происходящего слишком страшно, и тело защищается как умеет. Оно всегда старается сперва примириться, приспособиться… поэтому срыв происходит внезапно. Как сейчас.

Я не поняла, что именно случилось, но, кажется, нечто важное. А я, выходит, сделала только хуже. Так желала стать ближе, так мечтала довериться… Хотя и чувствовала, что он не готов. Да, черт возьми, сегодня у меня не осталось сил ограждать его от своей болезни. Я и так немало врала ему о своем состоянии, лишь бы ни в коем случае не спугнуть. Но голова кружится, я больше не сяду за руль и не выйду на работу. Еще парочка дней, и станет очевидно, что я совсем не в порядке. И Арсению придется с этим смириться или уйти. Больше не получится делать вид, будто ничего не происходит.

Вот только… Пару дней назад я завела разговор о Полине, попросила показать фото, рассказать, какой она была. А Арсений соврал, что сжег все карточки до единой. Он даже не пытался добавить своим словам достоверности — посчитал, что вывески «посторонним вход воспрещен» достаточно. Какая может быть близость, какое доверие? А меньшее меня в сложившихся обстоятельствах не устроит.

Если он уйдет сейчас, я вынуждена буду поставить точку, но эта мысль проходит навылет сквозь мое сердце, которому и так уже сильно досталось… Я просто не могу представить, что со мной будет, если он сейчас выйдет в дверь. Может быть Арсению и кажется, что с помощью палки колбасы можно исправить все, что угодно, но я точно знаю, что третьего шанса не будет. Это слишком глупо. Поэтому я сейчас не должна позволить ему уйти.

Его тело блестит от пота и пальцы не слушаются, но он пытается застегнуть пуговицу на джинсах. Молчание сгущается в воздухе, завладевает телами, дурманит разум. Как же может быть так хорошо, если настолько все плохо? Нельзя говорить, я чувствую, что этим сделаю хуже, но не могу удержаться и хватаю Арсения за руку.

— Что с тобой? Поговори со мной, чего я не знаю?

Он смотрит не на меня, только на пальцы, сжимающие запястье, будто этот взгляд способен сделать мне больно, вынудить отпустить. Изнутри поднимается страх. Я теряю любимого человека, я правда его теряю.

— Арсений… — зову, а голос срывается. Истеричная дурочка.

И, уловив отчаяние в голосе, он поднимается на ноги.

— Не вздумай уйти. В прошлый раз ты ничего не обещал. А сейчас, с этой чертовой колбасой, болтал о том, что передумал, что все иначе. Может не так много, но обещал! Да хоть посмотри на меня! — кричу. — Это из-за того, что случилось со мной ночью?

Вот после чего он оборачивается, причем смотрит с такой злостью, будто я ему пощечину отвесила.

— То есть по-твоему я бы ушел, потому что ты не справилась с управлением?

Слово «ушел» заедает в моем мозгу стертой пластинкой, рикошетит и расширяется, вытесняя остатки здравого смысла. Не справилась с управлением? Разве это не значит перепутать педали или слишком сильно повернуть руль? Я не ошиблась, я не отвечала за свои действия… Стоит ли об этом ему рассказать? Поверьте, говорить о болезни весьма неприятно, и обычно я не сообщаю родным о том, сколько таблеток приняла, даже если пытаются спрашивать, но они понимают всю серьезность ситуации. А Арсений? Он понимает, какой вред мне причиняет своей неспособностью примириться с неприятными фактами?

— Я понятия не имею, почему ты уходишь. Скажи мне. Я хочу честности!

Я кричу. Бог мой, я кричу на любимого мужчину. Да так, что фонит от стен, и нет сил унять эту истерику. Сердце бьется, больно ударяясь о ребра, отнимая силы по капле. Я сама не заметила, как встала с дивана, но ноги уже едва держат. Я надеюсь, что это из-за оргазма, а не по иным причинам, хотя надежда тает с каждой минутой.

Однако Арсений не собирается мне помогать. И молчит. Подходит к книжной полке, достает оттуда недооформленные документы об отказе от искусственного поддержания жизни. Около месяца назад я обнаружила, что краска на старом комплекте практически стерлась, и поменяла их на новый. Не решилась отписаться от всех реанимационных мер, но, памятуя о том, как рьяно защищают родители мою жизнь, решила обозначить срок борьбы сама. Не хотела, чтобы они принимали такое сложное решение, не хотела, чтобы они надеялись, когда надежды нет. Но цифру так и не придумала. Я уже девять лет стою в трансплантационной очереди, сколько времени еще понадобится, чтобы найти для меня подходящее сердце? Не день и не два, но лежать овощем в кровати, пока мозговые клетки в отсутствие кислорода отмирают, я отказываюсь! Просто нужно расписать шансы.

Никто, кроме Яна, об этом не знал. Его я предупредила, как своего законного представителя… Неужели он рассказал Арсению?

Вращающийся мир встает на свое место, с такой силой ударяясь о привычную землю, что едва удается устоять на ногах. Колени подкашиваются. Арсений говорил о том, что не мог смириться с решением Полины прекратить борьбу, сдаться, а теперь находит у меня чертовые бумаги. Разумеется, он в шоке. Разумеется, злится.

— Это не одно и то же, — произношу севшим голосом. Но других слов не находится. — Я не знаю, что будет дальше, но ты нужен мне. Не уходи. Пожалуйста! — снова срываюсь на крик.

Но он направляется к двери.

— Или не возвращайся, — добавляю уже тише.

Дверь хлопает так, что ушам становится больно.

И я снова наедине с диваном и своим незавидным будущим. Глаза обжигают слезы жалости к самой себе. Не думать об этом, не думать. Хватит издеваться над собой! Хватит с меня Арсения. Я устала бороться с его болью. Если случившееся с Полиной для него важнее — пусть. Мне не одолеть его сестру. С умершими честной схватки быть не может, и правды тоже не существуют. Их истории искажены чувствами любящих, как кривым зеркалом. Арсений все равно будет рассматривать мой выбор как предательство, он меня предупреждал… Но каков выход?

Несмотря на все уверения, из груди рвутся какие-то непонятные звуки, лишь отдаленно напоминающие плач.

Я хватаю со стола бумаги и смотрю на собственную кривоватую подпись. Кажется, у меня дрогнула рука. Все же не так просто подписаться под добровольным отказом от… существования. Ясно как день, что жить лишь потому, что почки работают — бессмыслица. Мне совершенно понятна позиция Полины, просившей Арсения ее отпустить. Когда ты прикован к постели и едва можешь вдох сделать, а надежды на улучшение нет, это ужасно. Не стоит ждать момента, когда приборы зафиксируют однозначную смерть мозга, а значит нужна цифра.

Цифра. Я всегда полагала, что она должна что-то значить, чем-то цеплять. Ну не с потолка же брать идеи, в самом деле. На бумаге появляется мокрое пятно от слезы. Я так хотела, чтобы Арсений был рядом… А что теперь?