Терновая цепь - Кассандра Клэр

Джесс смягчился, услышав эти слова. Он потянулся к Грейс, взял ее за руку, и они некоторое время сидели молча.

– Если это тебя хоть немного утешит, – заговорила Грейс через несколько минут, – я думаю, что Люси ушла без тебя еще и потому, что знала: ты нужен нам. Нас осталось всего шестеро. Шесть Сумеречных охотников против вечной тьмы.

– Немного утешает, – признался Джесс. – И знаешь… в тебе есть хорошее, Грейси, – добавил он после короткой паузы. – После того, как ты спаслась из Безмолвного города, ты первым делом поспешила сюда, чтобы предупредить нас насчет Стражей. Ты могла бы просто бежать, скрыться. Так было бы проще и, наверное, безопаснее. Но ты предпочла пойти на риск.

– Я не хотела, чтобы она одержала верх, – сказала Грейс. – Мама. Она отняла у меня все, почти все. Я хотела, чтобы она проиграла. Надеюсь, это потому, что я на стороне добра… но, боюсь, это просто упрямство. Мы с тобой оба упрямцы, ты и я.

– А это хорошо или плохо? – усмехнулся Джесс. – Смотри, может быть, скоро из-за этого мы все и погибнем.

– А может быть, упрямство, наоборот, поможет нам победить, – возразила Грейс. – Может быть, это именно то, что нам сейчас нужно. Не сдаваться. Никогда не сдаваться. Бороться, сколько хватит сил, до конца.

Когда солнце село, Мэтью уже не мог справиться с ознобом. Он надел свое пальто и еще завернулся в пальто Джеймса, но это не помогало; у него так сильно стучали зубы, что он поранил нижнюю губу. Сипло сказал, что его мутит от вкуса крови, отполз на несколько ярдов в сторону, и его вырвало. Он выплюнул куски яблок, воду и, в тревоге подумал Джеймс, остатки успокоительного Кристофера.

Вероятно, было бы намного хуже, мрачно размышлял он, если бы Мэтью не прекращал пить. Он мучился еще до того, как они попали сюда. Про себя Джеймс молился, чтобы отказ от спиртного возымел, наконец, свое действие.

Взошла луна, диск жутковатого серого цвета, – а потом вторая, за ней третья. Двор был освещен не хуже, чем днем, хотя по углам сгустились чернильные тени. Джеймс, подойдя к чаше, чтобы набрать воды, смотрел, как отражения трех лун подрагивают на темной зеркальной поверхности.

Он подумал о своих родителях, которые сейчас находились далеко-далеко, в Аликанте, рядом с настоящим Гардом. Должно быть, они уже узнали, что произошло с Лондоном. С ним, их сыном. Кто-нибудь известил их. Но не Люси – Джеймс был уверен, что сестра отказалась покидать Лондон.

Когда он вернулся на свое место у подножия стены, Мэтью сидел и трясся. Джеймс хотел подать ему кубок, но Мэтью едва не выронил его; тогда Джеймс поднес кубок к его губам, заставил выпить все до дна.

– Я не хочу, чтобы меня снова тошнило, – прохрипел Мэтью, но Джеймс покачал головой.

– Это лучше, чем умереть от жажды, – заметил он и поставил кубок на землю. – Иди сюда.

Он подхватил Мэтью сзади под мышки, подтащил к себе, прижал парабатая к груди и крепко обнял. Джеймс опасался, что Мэтью оттолкнет его, будет сопротивляться, но у того, по-видимому, не осталось уже ни сил, ни желания возражать: он безвольно откинулся назад, и Джеймс с ужасом понял, как мало тот весит.

– Хорошо, – устало пробормотал Мэтью. – Ты лучше, чем пальто.

Джеймс положил подбородок на плечо Мэтью.

– Прости меня.

Он почувствовал, как Мэтью напрягся.

– За что простить?

– За все, – ответил Джеймс. – За Париж. За ссору на Сумеречном базаре. Когда ты сказал мне: «Если ты не любишь Корделию, ты должен позволить другому мужчине любить ее». Я был слеп, я не понял, что ты имел в виду.

– Ты был… – с трудом проговорил Мэтью, – ты находился под влиянием демонических чар. Ты же сам сказал, что браслет ослепил тебя…

– Не надо, – перебил его Джеймс. – Не надо оправданий. Недавно, в Институте, ты сказал, что не злишься на меня… но я бы предпочел, чтобы ты злился. Допустим, ты не винишь меня в том, что происходило, когда я еще носил браслет, но как быть с поступками, совершенными после того, как эта чертова штука сломалась? Мне следовало больше думать о тебе, о твоих чувствах…

– А мне не следовало уезжать в Париж с Корделией, – хмыкнул Мэтью.

– Я знаю, каким представлялся тебе тогда, – тихо произнес Джеймс. – Безответственным, непостоянным… я заставлял Корделию страдать… а сам ничего не замечал. Я подчинил свою жизнь безрассудной страсти, которая со стороны казалась нелепой прихотью.

– Знаешь, я тоже вел себя эгоистично. Я думал… я говорил себе, что ты не любишь ее. А я любил, любил быть рядом с ней, потому что…

– Потому что она такая, какая есть, – закончил за него Джеймс.

– Но еще и потому, что она – в отличие от тебя – не знала меня до того, как я начал пить. Мы же не были знакомы. Знаешь, когда-то мне нравилась Люси, но я видел по ее лицу, по ее глазам, когда она смотрела на меня… видел, что она ждет, когда же я стану прежним. Стану тем Мэтью, которым я был до того, как пристрастился к бутылке. Корделия встретила меня уже после того, как я изменился. – Мэтью сел и обхватил колени. – Беда в том, что я не знаю человека, которым стану, когда наконец освобожусь от зависимости и полностью откажусь от спиртного. И не знаю, понравится ли мне этот человек – если, конечно, я доживу до момента нашего знакомства.

Джеймс пожалел, что не видит выражения лица друга.

– Мэт, алкоголь не сделал тебя лучше, чем ты был два года назад; это не алкоголь придавал тебе шарм, остроумие и прочие достоинства. Единственное, что он с тобой делал, – это помогал забыть. Вот и все.

Мэтью поперхнулся и прошептал:

– Что забыть?

– То, за что ты ненавидишь себя, – ответил Джеймс. – И сразу скажу: нет, Корделия мне ничего не говорила. Я думаю, ты поделился с ней своей тайной; и еще я думаю, что тебя частично поэтому влекло именно к ней. Человеку, наверное, сильнее всего хочется быть с тем или с той, кто знает о нем правду.

– И ты обо всем этом сам догадался? – изумленно произнес Мэтью.

– Когда на меня не действуют магические браслеты, я удивительно проницателен, – сухо ответил Джеймс. – А ты – вторая половина моей души, мой парабатай; ну как же мне не догадаться? – Он испустил тяжкий вздох. – Я