Шантарам - Грегори Робертс

– Думаю, тебе следует рассказать обо всём Кадеру, – вздохнул я, покачав головой.

– Расскажу, – вздохнул он в ответ. – Скоро. Поговорю с ним в ближайшее время. А Хабиб придёт в себя. Ему уже стало намного лучше. Теперь с ним уже можно говорить по-хорошему. Он должен понять.

В последующие недели нашего путешествия мы следили за Хабибом ещё внимательнее, с ещё большей опаской, и постепенно поняли, почему он был изгнан из многих отрядов моджахедов.

С обострённым чувством опасности, ощущая угрозу, таившуюся как вне нас, так и внутри, мы шли на север ночами, а иногда и днём вдоль горной границы в направлении Патхан-Кхела. Около кхела, то есть деревни, мы повернули на северо-запад, в пустынную горную местность, покрытую сетью ручьёв с холодной водой. Маршрут Хабиба пролегал примерно в одинаковом удалении от городков и больших деревень, вдали от оживлённых путей, используемых местными жителями. Мы с трудом преодолели расстояние от Патхан-Кхела до Каиро-Тхана, от Хумаи-Кареза до Хаджи-Агха-Мухаммада, перешли вброд реки между Ло-е-Карезом и Иару, петляли зигзагами между Мулла-Мустафа и маленькой деревушкой Абдул-Хамид.

Трижды нас останавливали местные разбойники, требуя дань. Каждый раз они вначале появлялись на высотах с хорошим обзором, откуда держали нас под прицелом ружей, в то время как их «наземные силы» прятались в укрытиях, препятствуя нашему продвижению вперёд и отрезая пути к отступлению. И всякий раз Кадер поднимал бело-зелёный флаг моджахедов, украшенный девизом, – то была фраза из Корана:

«Иналиллахей ва ина иллаи хи разиван»,

Что означало: «От Бога мы вышли, к Богу и вернёмся».

Хотя местные кланы не признавали этот штандарт Кадера, его девиз и дух вызывали у них уважение. Они однако сохраняли свою свирепость и воинственность, до тех пор пока Кадер, Назир и афганские моджахеды не объяснили им, что группа совершает переход вместе с американцем, под чьим покровительством находится. Местные разбойники, изучив мой паспорт и пристально посмотрев в мои серо-голубые глаза, приветствовали нас как товарищей по оружию и приглашали выпить чаю и отведать их угощения. Это было намёком: следует всё-таки уплатить дань. Хотя ни один из встреченных нами разбойников не желал, атакуя субсидируемый США караван, лишаться крайне важной для них американской помощи, помогавшей им продержаться долгие годы войны, в их головах не укладывалось, что мы можем пройти через их территорию, не оставив им никакой добычи. Для этих целей Кадер захватил с собой запас товаров для бакшиша: шелка переливчатого синего и зелёного цвета с вплетёнными золотыми нитками, топорики, ножи с толстыми лезвиями и наборы для шитья. Были там также цейссовские бинокли – Кадер подарил мне один, и я пользовался им каждый день, – очки с увеличительными стёклами для чтения Корана и массивные автоматические часы индийского производства. Для вождей клана предназначался небольшой запас золотых дощечек, каждая весом в одну толу, около десяти граммов, с выбитым на них афганским лавром.

Кадер не просто предвидел эти разбойничьи нападения – он рассчитывал на них. Когда с формальными знаками внимания было покончено, проблема выплаты дани урегулирована, Кадер договоривался с каждым лидером местного клана о пополнении запасов нашего каравана, что обеспечивало нас продовольствием в пути и гарантировало снабжение едой и животными в дружественных деревнях, находящихся под контролем и покровительством вождя клана.

Пополнение запасов было крайне важным. Военное снаряжение, запасные части, детали станков и медикаменты, которые мы везли, имели приоритетное значение и оставляли мало места для излишков груза. Из-за этого у нас было мало еды для лошадей – не больше двухдневного рациона, – продовольствия же для нас не было вовсе. У каждого была фляга с водой на себя и лошадей, но все понимали, что это неприкосновенный запас, который следует расходовать крайне экономно. Нередко случалось, что мы выпивали не больше стакана воды в день и съедали маленький кусочек лепёшки. Отправляясь в это путешествие, я был вегетарианцем, хотя и не фанатичным, годами придерживался фруктово-овощной диеты, когда имел такую возможность. Через три недели похода, потаскав лошадей через горы и холодные, как лёд, реки, весь трясясь от голода, я набросился на предложенное нам разбойниками полупропечённое мясо ягнят и козлов, отдирая его зубами от костей.

Крутые горные склоны в этой местности были бесплодны, всё живое было выстужено пронизывающими зимними ветрами, но каждый плоский, равнинный участок земли, как бы он ни был мал, выделялся яркой живой зеленью. Там были дикие красные цветы звездообразной формы и другие – с небесно-голубыми головками-помпонами. Росли низкие кусты с маленькими жёлтыми листьями – их обожали наши козы – и разнообразные дикие травы, увенчанные перистыми шалашиками из сухих семян – их ели лошади. Многие скалы поросли зелёным, как плоды лайма, мхом или более бледным лишайником. После бесконечных волнообразных «крокодиловых спин» голого камня эти нежные зелёные ковры смотрелись очень живописно, гораздо эффектнее, чем выглядели бы на более изобильных и ровных ландшафтах. Мы живо реагировали на каждый новый склон, покрытый мягким ковром, на растущий пучками густолистный вереск – нас одинаково радовало всякое проявление живучести. Наверно, это было идущей из глубин подсознания реакцией на зелёный цвет. Грубые, ожесточившиеся воины, с трудом бредущие рядом со своими лошадьми, наклонялись и собирали букетики цветов просто для того, чтобы ощутить их красоту в своих загрубевших, мозолистых руках.

Мой статус американца при Кадере помог нам во время переговоров с местными разбойниками, но стоил недельной задержки, когда нас остановили в третий и последний раз. Стараясь миновать маленькую деревушку Абдул-Хамид, наш проводник Хабиб завёл нас в небольшое, но глубокое ущелье, достаточно широкое, чтобы три или четыре лошади с всадниками шли рядом бок о бок. С обеих сторон каньона поднимались крутые каменистые стены, которые тянулись почти на километр, после чего расступались, открывая длинную широкую долину. То было идеальное место для засады и, предвидя её, Кадер ехал во главе нашей колонны с развёрнутым бело-зелёным знаменем.

Вызов был, однако, брошен нам тогда, когда мы углубились метров на сто в узкое ущелье. Откуда-то сверху раздался страшный вой – голоса мужчин, имитирующих пронзительные женcкие вопли и трели. Внезапно начала падать мелкая галька: перед нами произошёл небольшой обвал. Вместе с остальными я обернулся, сидя в седле, и увидел, что отряд местного племени занял позицию позади нас, направив нам в спины оружие всех видов. Как только возник весь этот шум, мы мгновенно прекратили движение. Кадер медленно проехал в одиночестве около двух сотен метров, а потом остановился, прямо сидя в седле. Штандарт трепетал на сильном холодном ветру.

В первую минуту, когда на нас были наставлены ружья, секунды тянулись бесконечно. Над нашими головами нависали скалы. Вскоре появилась одинокая фигура человека, приближающегося к Кадеру на большом верблюде. Афганистан – место обитания двугорбого бактриана, но всадник ехал на одногорбом арабском верблюде – эта порода популярна среди погонщиков верблюдов при дальних переходах в экстремально холодных условиях северной части страны, населённой таджиками. У него косматая голова, густой мех на шее, длинные и сильные ноги. Человек, ехавший на этом внушительного вида животном, был высоким и худым и казался лет на десять старше Кадера, который выглядел на шестьдесят с небольшим. Всадник был одет в длинную белую рубаху поверх белых афганских штанов и чёрный саржевый халат без рукавов, достигавший колен. Белоснежный пышный тюрбан возвышался на его голове. Седая борода была аккуратно подстрижена, она открывала рот и верхнюю губу, спускаясь с подбородка на мощную грудь.

Некоторые из моих бомбейских друзей считали такой тип бороды ваххабитским – ваххабитами называли непреклонно ортодоксальных мусульман Саудовской Аравии, подстригавших бороду на этот манер, якобы излюбленный Пророком. Для нас, тех, кто находился в каньоне, это был знак, что незнакомец – человек влиятельный, возможно, представитель светской власти. Последнее подчёркивалось впечатляющим длинноствольным ружьём антикварного вида, которое он держал вертикально, упёртым в бедро. Приклад оружия, заряжаемого с дульной части, был украшен сверкающими дисками, завитками, ромбами из медных и серебряных монет, отшлифованных до ослепительного блеска.

Человек приблизился к Кадербхаю на расстояние вытянутой руки и остановился. Он держался властно и явно привык ко всеобщему уважению. По существу, это был один из немногих известных мне людей, почитаемых в той же мере, что и Абдель Кадер Хан, возможно даже, вызывающих благоговение и умеющих подчинить себе единственно своей горделивой осанкой, силой человека, полностью реализовавшегося в жизни.