Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 - Антон Чехов

{06042}

вам права делать из человека, который страдает, бутафорскую вещь! - Как вы смеете говорить мне это? - спросил тихо Абогин, и его лицо опять запрыгало и на этот раз уже ясно от гнева. - Нет, как вы, зная, что у меня горе, смели привезти меня сюда выслушивать пошлости? - крикнул доктор и опять стукнул кулаком по столу. - Кто вам дал право так издеваться над чужим горем? - Вы с ума сошли! - крикнул Абогин. - Не великодушно! Я сам глубоко несчастлив и... и... - Несчастлив, - презрительно ухмыльнулся доктор. - Не трогайте этого слова, оно вас не касается. Шалопаи, которые не находят денег под вексель, тоже называют себя несчастными. Каплун, которого давит лишний жир, тоже несчастлив. Ничтожные люди! - Милостивый государь, вы забываетесь! - взвизгнул Абогин. - За такие слова... бьют! Понимаете? Абогин торопливо полез в боковой карман, вытащил оттуда бумажник и, достав две бумажки, швырнул их на стол. - Вот вам за ваш визит! - сказал он, шевеля ноздрями. - Вам заплачено! - Не смеете вы предлагать мне деньги! - крикнул доктор и смахнул со стола на пол бумажки. - За оскорбление деньгами не платят! Абогин и доктор стояли лицом к лицу и в гневе продолжали наносить друг другу незаслуженные оскорбления. Кажется, никогда в жизни, даже в бреду, они не сказали столько несправедливого, жестокого и нелепого. В обоих сильно сказался эгоизм несчастных. Несчастные эгоистичны, злы, несправедливы, жестоки и менее, чем глупцы, способны понимать друг друга. Не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной. - Извольте отправить меня домой! - крикнул доктор, задыхаясь. Абогин резко позвонил. Когда на его зов никто не явился, он еще раз позвонил и сердито швырнул колокольчик на пол; тот глухо ударился о ковер и издал

{06043}

жалобный, точно предсмертный стон. Явился лакей. - Где вы попрятались, чёрт бы вас взял?! - набросился на него хозяин, сжимая кулаки. - Где ты был сейчас? Пошел, скажи, чтобы этому господину подали коляску, а для меня вели заложить карету! Постой! - крикнул он, когда лакей повернулся уходить. - Завтра чтоб ни одного предателя не оставалось в доме! Все вон! Нанимаю новых! Гадины! В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще не остыл, но он старался показывать вид, что не замечает своего врага... Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда видят перед собой сытость и изящество. Когда немного погодя доктор сел в коляску и поехал, глаза его всё еще продолжали глядеть презрительно. Было темно, гораздо темнее, чем час тому назад. Красный полумесяц уже ушел за холм, и сторожившие его тучи темными пятнами лежали около звезд. Карета с красными огнями застучала по дороге и перегнала доктора. Это ехал Абогин протестовать, делать глупости... Всю дорогу доктор думал не о жене, не об Андрее, а об Абогине и людях, живших в доме, который он только что оставил. Мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки. Осудил он и Абогина, и его жену, и Папчинского, и всех, живущих в розовом полумраке и пахнущих духами, и всю дорогу ненавидел их и презирал до боли в сердце. И в уме его сложилось крепкое убеждение об этих людях. Пройдет время, пройдет и горе Кирилова, но это убеждение, несправедливое, недостойное человеческого сердца, не пройдет и останется в уме доктора до самой могилы.

{06044}

ДОБРЫЙ НЕМЕЦ

Иван Карлович Швей, старший мастер на сталелитейном заводе Функ и К , был послан хозяином в Тверь исполнить на месте какой-то заказ. Провозился он с заказом месяца четыре и так соскучился по своей молодой жене, что потерял аппетит и раза два принимался плакать. Возвращаясь назад в Москву, он всю дорогу закрывал глаза и воображал себе, как он приедет домой, как кухарка Марья отворит ему дверь, как жена Наташа бросится к нему на шею и вскрикнет... "Она не ожидает меня, - думал он. - Тем лучше. Неожиданная радость - это очень хорошо..." Приехал он в Москву с вечерним поездом. Пока артельщик ходил за его багажом, он успел выпить в буфете две бутылки пива... От пива он стал очень добрым, так что, когда извозчик вез его с вокзала на Пресню, он всё время бормотал: - Ты, извозчик, хороший извозчик... Я люблю русских людей!.. Ты русский, и моя жена русский, и я русский... Мой отец немец, а я русский человек... Я желаю драться с Германией... Как он и мечтал, дверь отворила ему кухарка Марья. - И ты русский, и я русский... - бормотал он, отдавая Марье багаж. - Все мы русские люди и имеем русские языки... А где Наташа? - Она спит. - Ну, не буди ее... Тсс... Я сам разбужу... Я желаю ее испугать и буду сюрприз... Тссс! Сонная Марья взяла багаж и ушла в кухню. Улыбаясь, потирая руки и подмигивая глазом, Иван Карлыч на цыпочках подошел к двери, ведущей в спальную, и осторожно, боясь скрипнуть, отворил ее... В спальне было томно и тихо...

{06045}

"Я сейчас буду ее испугать", - подумал Иван Карлыч и зажег спичку... Но - бедный немец! - пока на его спичке разгоралась синим огоньком сера, он увидел такую картину. На кровати, что ближе к стене, спала женщина, укрытая с головою, так что видны были одни только голые пятки; на другой кровати лежал громадный мужчина с большой рыжей головой и с длинными усами... Иван Карлыч не поверил глазам своим и зажег другую спичку... Сжег он одну за другой пять спичек - и картина представлялась всё такою же невероятной, ужасной и возмутительной. У немца подкосились ноги и одеревенела от холода спина. Пивной хмель вдруг вышел из головы, и ему уже казалось, что душа перевернулась вверх ногами. Первою его мыслью и желанием было - взять стул и хватить им со всего размаха по рыжей голове, потом схватить неверную жену за голую пятку и швырнуть ее в окно так, чтобы она выбила обе рамы и со звоном полетела вниз на мостовую. "О нет, этого мало! - решил он после некоторого размышления. - Сначала я буду срамить их, пойду позову полицию и родню, а потом буду убивать их..." Он надел шубу и через минуту уже шел по улице. Тут он горько заплакал. Он плакал и думал о людской неблагодарности... Эта женщина с голыми пятками была когда-то бедной швейкой, и он осчастливил ее, сделав женою ученого мастера, который у Функа и К получает 750 рублей в год! Она была ничтожной, ходила в ситцевых платьях, как горничная, а благодаря ему она ходит теперь в шляпке и перчатках, и даже Функ и К говорит ей "вы"... И он думал: как ехидны и лукавы женщины! Наташа делала вид, что выходила за Ивана Карлыча по страстной любви, и каждую неделю писала ему в Тверь нежные письма... "О, змея, - думал Швей, идя по улице. - О, зачем я женился на русском человеке? Русский нехороший человек! Варвар, мужик! Я желаю драться с Россией, чёрт меня возьми!" Немного погодя он думал: "И удивительно, променяла меня на какого-то каналью с рыжей головой! Ну, полюби она Функа и К , я простил бы ей, а то полюбила какого-то чёрта, у

{06046}

которого нет в кармане гривенника! О, я несчастный человек!" Отерев глаза, Швей зашел в трактир. - Дай мне бумаги и чернил! - сказал он половому. - Я желаю писать! Дрожащею рукою он написал сначала письмо к родителям жены, живущим в Серпухове. Он писал старикам, что честный ученый мастер не желает жить с распутной женщиной, что родители свиньи и дочери их свиньи, что Швей желает плевать на кого угодно... В заключение он требовал, чтобы старики взяли к себе свою дочь вместе с ее рыжим мерзавцем, которого он не убил только потому, что не желает марать рук. Затем он вышел из трактира и опустил письмо в почтовый ящик. До четырех часов утра блуждал он по городу и думал о своем горе. Бедняга похудел, осунулся и пришел к заключению, что жизнь - это горькая насмешка судьбы, что жить - глупо и недостойно порядочного немца. Он решил не мстить ни жене, ни рыжему человеку. Самое лучшее, что он мог сделать, это - наказать жену великодушием. "Пойду выскажу ей всё, - думал он, идя домой, - а потом лишу себя жизни... Пусть будет счастлива со своим рыжим, а я мешать не буду..." И он мечтал, как он умрет и как жена будет томиться от угрызений совести. - Мое имущество я ей оставлю, да! - бормотал он, дергая за свой звонок. - Рыжий лучше меня, пусть-ка тоже заработает 750 рублей в год! И на этот раз дверь отворила ему кухарка Марья, которая очень удивилась, увидев его. - Позови Наталью Петровну, - сказал он, не снимая шубы. - Я желаю разговаривать... Через минуту пред Иваном Карлычем стояла молодая женщина в одной сорочке, босая и с удивленным лицом... Плача и поднимая обе руки вверх, обманутый муж говорил: - Я всё знаю! Меня нельзя обмануть! Я собственными глазами видел рыжего скотину с длинными усами! - Ты с ума сошел! - крикнула жена. - Что ты так кричишь? Разбудишь жильцов! - О, рыжий мошенник!