Ещё вчера… - Николай Мельниченко

– Ну, вот и выиграйте, – советую кассирше я. – Разбогатеете, мы будем рады.

Но работница рубля твердо стоит на своем: запрещено, "низзя". Мы ругаемся, доказываем, – все бесполезно. Наконец, вызванная заведующая сообщает нам, что сегодня нашу облигацию можно продать только в Центральной сберкассе Читы, но там скоро начинается обед. Несемся аллюром "три креста" в Центральную. В кассе очередь из трех человек, до начала обеда еще 15 минут – в зале стоят большие часы. Почти счастливы: успели, добежали. В проходе появляется некая молодая красотка и грозно заявляет:

– Не занимайте очередь: у нас скоро обед!

Объясняем даме, что у нас – секундная операция и времени еще много. Она исчезает, мы, без пяти минут до обеда, подходим к заветному окошку. Однако, наша красотка, уже там. Она захлопывает окошко непосредственно перед нашими носами. Мы просим, уговариваем, – бесполезно. Злобное выражение лица сразу превращает красотку в обыкновенную мымру типа "грымза":

– Я сказала – не занимать! – твердит она одно и тоже.

Пока уговариваем, минутная стрелка переползает через 12 часов, и тогда мымра (она оказывается руководит этой конторой) показывает на часы и торжествующе заявляет:

– Вы отнимаете у меня время обеда!

"Баба на должности – грозное оружие в руках сатаны!" – вспоминаем мы мудрую народную примету. Решаем ждать конца обеда здесь: деваться нам некуда. Стоим в "предбаннике"… Через полуоткрытую дверь слышим разговор:

– Это комендатура? Пришлите патруль, тут два морских офицера, комсомольцы(?!), – пьяные, дебоширят, не хотят уходить…

Капитан с красной повязкой "Патруль" и два бойца выводят нас к зеленому козлику с зарешеченными окнами. Через считанные минуты – центр Читы небольшой – мы предстаем перед глазами самого Коменданта с погонами полковника. Тяжелым взглядом исподлобья он осматривает нашу морскую внешность.

– Документы.

Выкладываем свои военные "ксивы". Он просматривает их и пододвигает дежурному офицеру, который тут же раскрывает толстенную "Книгу задержанных" и начинает заносить на ее скрижали данные из наших удостоверений.

– Ну, – рассказывайте, как пили, как хулиганили, – полковник сверлит нас взглядом. – Вы, – он тычет пальцем в Маклакова.

Иван начинает подробно объяснять, что мы не пили и не хулиганили, а просили выплатить деньги по облигации, – за 10 минут до перерыва. А заведующая – закрыла окно перед нашими носами еще в рабочее время, после чего мы тихо ожидали конца "еённого" обеда в предбаннике сберкассы: на улице очень холодно…

– Что вы мне сказки рассказываете?! Ягнята какие у нас вдруг объявились! Да еще в морской форме! Не дебоширили, не пьяные! Зря мне заведующая сообщила о ваших художествах?! Отвечайте вы! – его палец направлен на меня.

В книгу задержанных мы уже занесены, – теперь я могу спокойно орать полковнику:

– Почему Вы верите всяким б…м, а не верите своим офицерам??? Мы – не хулиганы!!! Мы – не пьяные, мы – голодные!!! Только в этой гнусной сберкассе мы могли получить деньги по вот этой облигации, чтобы пообедать!!!

Совершенно неожиданно сверлящие глаза полковника стают почти человеческими, и он еще раз осматривает нас. Недолго размышляет. Затем забирает у дежурного наши удостоверения и отдает их нам с неким подобием улыбки:

– Приятного аппетита! – Потом добавляет, почти по-отечески: – Не нарывайтесь…

… Да, – это великое счастье: вместо губы, получить пожелание приятного аппетита от самого грозного читинского коменданта! "Счастье – когда тебя понимают!" – скажет позже юный герой популярного кинофильма…

Мы возвращаемся в ту же сберкассу за пять минут до конца перерыва. Прямо язык чешется: рассказать подлой мымре, что мы о ней думаем. Нас удерживает отеческое "не нарывайтесь". Впрочем, уже само наше появление приводит мымру в ступор. Мы подходим к кассе и через 10 секунд (!!!) получаем свои 100 рублей.

"Забайкалец" – совсем недалеко. В меню там есть всякие заливные языки, икра, крабы, шницеля, отбивные, эскалопы, ростбифы, бифштексы, мясо по-всякому и еще уйма вкуснейших вещей, к которым тебе дадут поджаренную картошечку с зеленью. Коньячок – "до того" и "во время"; "после того" – можно черного кофейку, а можно – и источающего пузырьки газа боржоми… Сто рублей – огромные деньги, у нас еще останется…

Это ли не счастье?

Еще раз мы испытываем счастливые минуты через неделю, когда я проверяю таблицу выигрышей. Радость – неописуемая: номер моей облигации даже близко не находится от выигравших номеров. Это – тоже счастье! Было бы очень обидно если бы выигрыш был тысяч сто: подлая мымра возможно придержала нашу облигацию до объявления таблицы…

Где начало того конца, которым

оканчивается начало?

Новый 1956 год мы встречаем на "боевых постах". Топливная база флота, которую мы почти соорудили, работать в полную силу не может. Нет воды, значит – нет тепла. Мазут больше не присылают, теперь база понемногу принимает солярку, бензин, масла.

Как ни странно, – работы у нас не убавляется. Это всевозможные недоделки и переделки. Кроме того, морозовцам очень понравился кожух вокруг регистров "нулевика". Они требуют соорудить такие же кожухи в больших резервуарах хранения: там мазут перед выдачей тоже надо греть, а это намного трудней, чем в маленьком и закрытом "нулевике". Но это большая работа: нужно решение "на Олимпе", корректировка планов и смет, обеспечение уймой металла. Пока ничего этого нет; мы можем готовиться только по мелочам, для которых есть металл.

День уже заметно увеличился. Ночами стоят морозы до 40 градусов. Ветра нет, и дым из домов вертикально поднимается кудрявой свечкой. Днем ярко светит солнце. Из крыш даже появляется капель, хотя термометр показывает еще 20-25 градусов мороза. Весна – близко.

Моя личная весна начинается прямо в январе. В письме от Тамилы – киевский адрес моей малявки. После расставания летом 1954 года наша переписка практически заглохла: за полтора года было всего два – три письма. Эмма меня просила добыть лекарство для матери, когда я еще был в Ленинграде. Я отвечал сдержанно тогда; просто делал, что мог. С моим "убытием" в забайкальские сопки наша связь естественно прекратилась. Да и что может быть общего между дитем, только начавшим яркую студенческую жизнь в столице цветущих каштанов, и закопченным обитателем мазутных емкостей в несусветной холодной дали? Нет места лирике в нашем суровом бытие.

И вот я получаю некую весточку, которая, оказывается, была ожидаемой в подсознании. К Тамиле в Киеве пришла ее подруга Ира Стрелецкая, родственница Эммы и старшая сестра "второй малявки". Эмма при общей встрече расспрашивает обо мне, беспокоится, почему я молчу уже почти год? Тем более, что в последнем послании я обещал написать большое письмо…