Памятное. Испытание временем. Книга 2 - Андрей Громыко

Кто-то из членов политбюро задал вопрос:

– Как же он мог принимать участие в этой борьбе, если ему тогда было лет пятнадцать – шестнадцать?

Все ожидали, посматривая то на Молотова, то на Вышинского, что они скажут на это. Слово взял Молотов:

– Ему тогда было, кажется, шестнадцать лет.

Вышинский промолчал. Что ж, Молотов справку дал правильную. Все, в том числе Сталин, улыбнулись.

Когда я позднее узнал об этом, то подумал: «Да ведь в том возрасте, о котором шла речь, я еще и большого города как следует не видел. Раза два ходил с товарищем пешком в Гомель, который для нас обоих казался другим миром. А о каком-то Троцком отрывочные слухи изредка доходили до нашего села, но даже взрослые ничего толком о нем не знали. В ту пору к нам не приходила ни одна газета».

Вот с таким человеком мне и пришлось в течение известного времени работать под одной крышей. Хорошо, что недолго.

Дипломатии он никогда не учился и фактически к ней не приобщился. Конечно, в обсуждениях и спорах точка зрения Молотова всегда одерживала верх. Но чем дальше текло время, тем больше отношения между Молотовым и Вышинским становились натянутыми. Его вспыльчивость и несдержанность отрицательно сказывались на работе. Особенно четко это проявилось в Америке во время одной из сессий Генеральной Ассамблеи ООН.

На даче советского представительства в Гленкове, приблизительно в пятидесяти километрах от Нью-Йорка, проходило совещание руководящего состава советской делегации на Генеральной Ассамблее ООН. Обсуждался вопрос о том, как реагировать на заявления представителей некоторых западных стран, что Советский Союз не хочет разоружения. Поэтому-де он и не принимает предложений стран НАТО по контролю, утверждали они.

Молотов – а он являлся главой делегации – в ходе обсуждения высказал такую мысль:

– Надо дать аргументированный ответ. Он должен показать, что расхождения между нами и «западниками» состоят в том, что Советский Союз предлагает, чтобы контроль применялся одинаково эффективно как к Советскому Союзу, так и к странам НАТО, а западные державы такого одинакового подхода не хотят. Все это надо разъяснять.

Мы, присутствовавшие на этом совещании, в том числе Мануильский, Киселев, Зорин, Новиков, Соболев, Голунский, считали, что Молотов был прав. Все понимали, что позицию СССР надо терпеливо излагать и отстаивать. Все, но не Вышинский.

– Считаю, – говорил он, – что надо делать резкие заявления о том, что западные страны занимаются клеветой, и чем резче, тем лучше.

Он предлагал формулировки, похожие на приговоры суда, выносимые уже после того, как вина подсудимого «доказана». С этим каким-то бездумным упрощением положения, конечно, никто из нас не мог согласиться. Становилось ясно, что Вышинский и в данном случае не расставался с тем ходом мыслей, который он многократно использовал во время известных судебных процессов в период культа личности Сталина, пропуская все через свое «юридическое сито».

Поняв, что оказался в изоляции, он вдруг вскочил со стула и в виде протеста, хлопнув дверью, вышел из комнаты. Все свидетели того, что произошло, весьма удивились этой бестактности.

Молотов продолжил обсуждение и вел себя так, будто ничего особенного не случилось, не поднял даже головы, но чувствовалось, что он возмущен. Продолжали высказываться другие члены I делегаций СССР, Украинской ССР и Белорусской ССР.

Минут через сорок Вышинский возвратился, тихо занял свое место, до конца совещания ничего не говорил и сидел, как каменное изваяние. Молотов, в свою очередь, демонстративно делал вид, что его не замечает, и спокойно продолжал вести совещание.

Разговор фактически продолжался между Молотовым, Мануильским, мною, Соболевым, Новиковым и другими делегатами.

Приключился с Вышинским в начале пятидесятых годов и такой случай.

В Советский Союз тогда с официальным визитом прибыл премьер Государственного административного совета КНР Чжоу Эньлай. Ему оказали соответствующие почести как представителю дружественного соседнего государства. С ним беседовал и Сталин.

От имени Министерства иностранных дел СССР в честь Чжоу Эньлая устроили обед. Состоялся он в особняке МИД СССР на улице Алексея Толстого. В качестве старшего с советской стороны был Вышинский.

Уселись за стол. Слово для тоста взял Вышинский. Тост состоял из нескольких кратких фраз. Ему ответил Чжоу Эньлай.

А затем началась застольная беседа, в ходе которой обсуждение политики чередовалось со свободно выбираемыми темами. Разговор носил дружественный характер. На столе стояли водка и сухое вино. Хозяева и гости особого расположения к алкогольным напиткам не проявляли, особенно к водке. Одним словом, все выглядело корректно и непринужденно. Были и тосты.

Поднявшись из-за стола, старшие гости совместно с хозяевами перешли в гостиную. С нашей стороны шли Вышинский, я и еще два человека, с китайской стороны – Чжоу Эньлай, китайский посол и еще два-три дипломата. Конечно, высказывания переводились переводчиками.

Когда мы расселись, я вскоре обратил внимание на то, что Вышинский почти ничего не говорит. Он, обычно так любивший порассуждать, ограничивался в тот момент лишь словами «да» или «нет».

Прошло минут десять – пятнадцать. Вдруг он поднялся со своего места и быстро, ничего не говоря никому, направился мелкими частыми шагами к широкой парадной лестнице, на выход. Все были удивлены, особенно Чжоу Эньлай. Я тоже оказался застигнутым врасплох таким поведением главного хозяина. Но поскольку был первым заместителем министра иностранных дел, то по законам протокола и старшинства пришлось брать разговор на себя. Оценив обстановку, я сказал Чжоу Эньлаю:

– Видимо, Вышинский почувствовал себя неважно.

– Да, вероятно, так и есть, – отозвался Чжоу Эньлай.

Беседа продолжалась. Гости отнеслись к этому факту спокойно. В конце концов, мало ли что случается.

Однако после того как я вечером вернулся домой, то примерно минут через двадцать мне позвонил Сталин. Он задал вопрос:

– Что у вас там произошло с Вышинским, почему он ушел?

Я ответил:

– Товарищ Сталин, произошло следующее. Когда обед был завершен, мы все перешли в гостиную. Завязалась обычная беседа. Но я обратил внимание, что Вышинский почти ничего не говорит. Так продолжалось, наверно, минут десять – пятнадцать. Вдруг он поднялся с кресла и быстро направился к выходу. Мы с Чжоу Эньлаем продолжали беседу. Судя по всему, Чжоу Энь-лай и все остальные гости отнеслись к этому спокойно.

Сталин спросил:

– Вышинский что-либо пил? Может быть, он опьянел?

Я ответил:

– По моим наблюдениям, а я ведь сидел напротив него и все видел, он выпил рюмку, может быть, две сухого вина. Так что, мне кажется, человек не может опьянеть после такой порции вина.