Стежки, дороги, простор - Янка Брыль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот мы и подошли к тому, в чем главная ценность и оригинальность рассказов Янки Брыля: в этой книге жизнь крестьянина была поднята до духовного явления.
Можно сказать, что под тем же углом показал Я. Брыль и партизанскую жизнь (книга 1947 года «Неманские казаки» и последующие рассказы). Военные действия и операции, своеобразный и трудный партизанский быт, воссозданные с полным знанием, но лаконично, существовали для писателя не сами по себе, а служили высшему «заданию» — показу душевной и духовной жизни людей.
Даже не верится, что героев второй книги Брыля от героев первой отделяет всего несколько лет — настолько свободней дышат они, настолько иной в «Неманских казаках» эмоциональный, социальный и политический «воздух». Здесь мне кажется необходимым процитировать высказывание известного белорусского литературоведа и критика Владимира Колесника, земляка Брыля и его друга с партизанских времен: «Партизанская борьба была для Янки Брыля одновременно периодом вживания в советский лад жизни, который тут, на «малой земле», принимал форму военной демократии с чрезвычайно симпатичными своей наивностью чертами патриархальной семейности— полным и абсолютным доверием руководителей рядовым партизанам и взаимного уважения массы к вожакам и командирам, выдвинутым ею самой в ходе борьбы. Эти люди были всегда готовы рисковать жизнью и брать на себя тяжкую ношу ответственности за жизнь других, не пользуясь почти никакими привилегиями, кроме разве только привилегии честной славы. Красота таких здоровых отношений, в которых натуральным ростом растет индивидуальность героя, заблестела в лучших партизанских рассказах писателя: «Мой земляк», «Один день», «Казачок».
Я. Брылю были дороги черты нового, коллективистского сознания в молодых партизанах, крестьянских парнях, и то, как увлеченно, талантливо они воюют с врагом. Он открыто любуется ими: «Родные, славные, непокорные хлопцы!» Он подмечает острым зрением художника, что и в тяжелейших условиях партизанской войны торжествует «непосредственная жизненность» (Гегель), что для людей, вынужденных воевать, продолжает существовать весь огромный мир вокруг и любовь, и товарищество. Не побоялся Брыль раскрыть и души людей, угнетенных страхом и беспомощностью, рассказав, как в первый день блокады, когда рушилось ощущение устойчивости партизанского мира, несколько оставшихся в живых партизан чуть не погубили женщину и ребенка, доверившихся им, и как страх и эгоизм преодолеваются сознанием своей ответственности перед товарищами и народом («Один день»). Если вспомнить, что сразу после войны о войне, и о партизанской в том числе, часто писали парадно, бравурно или же натуралистически описательно, то самостоятельность Я. Брыля и его верность себе становятся особенно очевидны.
В 1947 году Я. Брыль приступил к работе над романом «Граница», в котором хотел охватить историю нескольких десятилетий своего родного Наднеманского края. Но «Граница» не была закончена — отчасти потому, что автор был слишком захвачен сегодняшним, отчасти потому, что ему, лирику, с трудом давалось эпическое повествование. Он написал только первую часть романа — повесть «Накануне», которая и сегодня сохраняет свою ценность как художественный документ времени. Позднее, через пятнадцать лет, Брыль напишет «свой» роман, такой, о каком Уильям Сароян говорил: «Роман — это романист».
И все-таки Янке Брылю удалось отобразить важнейшие узлы истории народной жизни своего края. Он сделал это так, как диктовала природа его дарования, — не столько через непосредственный показ событий, сколько через содержание внутренней жизни героев, через перемены в сознании людей, в их мировосприятии. Именно об этом повести «В Заболотье светает», «На Быстрянке», «Смятение».
Повесть «В Заболотье светает» (1950) принесла Я. Брылю первую волну широкой известности. Впоследствии говорили, и как будто бы справедливо, о некоторой идилличности повести, о влиянии на автора теории бесконфликтности. Однако при этом недостаточно учитывалось своеобразие изображенной в ней жизни и особенности художественной системы писателя. Тут я вновь обращаюсь к авторитету В. Колесника, как свидетеля и участника событий. В предисловии к четырехтомнику Я. Брыля (Минск, 1967 г.) он писал, что бурное революционное движение, возглавлявшееся Коммунистической партией Западной Белоруссии перед мировой войной, Великая Отечественная война и партизанское движение «неплохо подготовили землю Новогрудчииы к росту социального сознания людей», к необходимости перестройки жизни на коллективных началах. С другой стороны, война хорошо показала, кто есть кто, и о людях здесь уже нэ судили только по «количеству хвостов в хлеву». Потому-то организация колхозов после войны здесь была во многом лишена той обоюдоострой сложности, какая характеризовала этот процесс в 30-е годы.
Брыль в своей повести правдиво и искренне писал о том, как его земляки «честно, тревожно и несмело» брались заводить новые порядки. В то время на первом плане была моральная сторона этого процесса. А моральные преимущества нового строя проявили себя сразу же: собственность теряла свою власть над людьми, человек обретал в новом обществе истинную свою цену — цену ума, способностей, молодежь стала жениться по свободному выбору, без приданого; появились долгожданные условия для духовного и культурного развития: клуб, кино, лекции, книги, возможность учиться, выбирать дело по сердцу. Открылись невиданные возможности для крестьянского труда: «Лазурина небесная! — кричит на косьбе, глядя в небо, бригадир Шарейко. — Сколько неба над лугом, столько и луга!..»
И вот писатель вглядывается в лицо этой новой жизни, в людей и ловит каждую примету «расширения души», появления «надличного» интереса, общественной заботы, которые возникают у рядового человека только при справедливом для всех устройстве жизни. А они были разнообразны, эти приметы: бывший Заболотский последний бедняк Рыгор Комлюк, у которого еще до сих пор сапог нет, смущаясь с непривычки, высказывает мысль о новом сорте жита для колхоза; Степан Ячный вплетает в гриву первому родившемуся в колхозе жеребенку ленточку со ртутью — «от дурного глаза»; еще колхоза не было, а заболотцы уже вывезли лес для вдовы Зозулихи — «стыдно ждать, пока старая Зозулиха сама себе построит хату».
Однако, когда через несколько лет писатель, не отрывавшийся от жизни родных мест, увидел, что гуманистические принципы общества далеко не полностью совпадают с практикой колхозного строительства, он немедленно сигнализировал об этом повестью «На Быстрянке» (1954). Новая повесть доказывала большую общественную чуткость ее автора и вместе с тем справедливость той мысли, что любые художественные средства могут быть поставлены на службу современности, если современна душевная настроенность писателя. Не только публицист Овечкин, сатирик Троепольский, бытописатель Тендряков, но и лирик Брыль сказал свое слово о жизни деревни тех лет. Для героев повести, молодых интеллигентов из народа, вчерашних партизан, недостатки колхозной жизни — «горькие нехватки в хате, люди, в светлый день
