Крошка Доррит. Знаменитый «роман тайн» в одном томе - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Минни была слишком взволнована, чтобы отвечать; Крошка Доррит успокаивала и утешала ее; Фанни, успевшая два или три раза вскрикнуть от испуга, держалась на всякий случай за руку Гоуэна; Лев, глубоко пристыженный тем, что наделал такой переполох, подполз на брюхе и лег у ног своей хозяйки.
– Зверь дикий! – сказал Гоуэн, снова пнув его ногой. – Я тебя проучу за это, будешь знать! – И он пнул его еще и еще.
– Ах, не надо больше его наказывать! – воскликнула Крошка Доррит. – Пожалуйста, не бейте его. Смотрите, какой он смирный!
Гоуэн внял ее просьбам и оставил в покое собаку, которая вполне того заслуживала, так как в эту минуту являла собой воплощение покорности, смирения и раскаяния.
После случившегося трудно было наладить простую и непринужденную беседу, даже не будь тут Фанни, чье жеманство мешало бы этому при любых обстоятельствах. Поговорили немного о разных пустяках, а затем сестры стали прощаться; однако и за этот короткий разговор у Крошки Доррит успело сложиться впечатление, что мистер Гоуэн хотя и любит жену, но так, как можно любить хорошенького ребенка. О глубине тех чувств, что таились под прелестной внешностью этого ребенка, он, видимо, и не догадывался; и это заставляло усомниться, способен ли он сам на сколько-нибудь глубокое чувство. Быть может, думалось Крошке Доррит, отсюда и проистекает присущая ему легковесность; быть может, люди как корабли – где мелко и дно каменисто, там не за что зацепиться якорю, и судно несется по воле волн.
Гоуэн проводил сестер вниз, шутливо извиняясь за свое невзрачное жилье – что поделаешь, бедному художнику не приходится привередничать; вот если его знатные родичи, Полипы, когда-нибудь заглянут сюда и, устыдясь, предложат ему квартиру получше, он не станет огорчать их отказом. У причала стоял Бландуа и проводил дам учтивейшим поклоном; он еще был бледен после недавнего происшествия, но позаботился превратить все в шутку и весело засмеялся при упоминании о Льве.
Гондола с прежнею помпой заскользила по водам канала, и вскоре за поворотом остался и дом, и виноградный куст, и Гоуэн, который лениво обрывал листок за листком и бросал их в воду, и Бландуа, поторопившийся закурить, как только гондола отошла от причала. Спустя несколько минут Крошка Доррит стала замечать, что Фанни как-то уж очень неестественно себя держит – манерничает, принимает картинные позы, хотя, казалось бы, не для кого; в поисках причины этого странного поведения младшая сестра посмотрела в окно, потом в раскрытую дверь и увидела другую гондолу, которая словно бы сопровождала их.
Сообразуя свой ход с их ходом, эта гондола выделывала весьма замысловатые эволюции: она то стремительно вырывалась вперед и потом останавливалась, пропуская их мимо себя; то шла с ними борт о борт, там, где это допускала ширина русла, то следовала вплотную сзади; и так как Фанни не пыталась скрыть, что все ее ужимки рассчитаны на пассажира этой таинственной гондолы, который, однако, не должен был знать, что замечен ею, – то Крошка Доррит наконец спросила, кто это там.
Ответ был краток, но выразителен:
– Да тот оболтус.
– Кто? – переспросила Крошка Доррит.
– Ах ты душенька! – сказала Фанни (тоном, позволявшим предположить, что до протеста дядюшки Фредерика она сказала бы: «Ах ты дурочка!»). – Ну можно ли быть такой недогадливой! Мистер Спарклер, конечно!
Она опустила окно со своей стороны, небрежно облокотилась на него и, слегка откинувшись назад, принялась обмахиваться роскошным, черным с золотом, испанским веером. Как раз в эту минуту вторая гондола снова прошмыгнула мимо них, и в окне мелькнул чей-то глаз, прилипший к стеклу. Фанни кокетливо засмеялась и сказала:
– Видала ты когда-нибудь такого дурня, милочка?
– Неужели он собирается провожать тебя до самого дома? – спросила Крошка Доррит.
– Сокровище мое, – возразила Фанни, – я, право, не могу предвидеть, на что способен охваченный страстью идиот, но думаю, что это вполне возможно. Не такой уж, в конце концов, далекий путь. Да он бы, верно, не задумался проехать всю Венецию, раз он так влюблен.
– А он влюблен? – простодушно спросила Крошка Доррит.
– Ну знаешь ли, душенька, мне самой словно бы неловко отвечать на такой вопрос, – сказала старшая сестра. – Но, кажется, влюблен. Ты спроси лучше Эдварда. Он ему говорил о своих чувствах. Впрочем, он, кажется, о них твердит во всеуслышание, на потеху всем посетителям Казино и других подобных заведений. Спроси Эдварда, он тебе расскажет.
– Удивляюсь, что он ни разу не был у нас с визитом, – задумчиво сказала Крошка Доррит.
– Если я правильно осведомлена, милая Эми, тебе недолго придется удивляться. Можно ждать его даже сегодня. Просто этот недотепа никак не соберется с духом.
– А ты выйдешь к нему, если он явится?
– Право, не знаю, душенька, – сказала Фанни. – Там видно будет. Смотри, смотри, вот он опять! Ну и мозгляк!
Мистер Спарклер в самом деле не производил особо внушительного впечатления в рамке окна гондолы, к которому он так приклеился лицом, что его глаз можно было принять за пузырь на стекле. И вовсе ему незачем было останавливать гондолу, если не считать того, зачем он ее остановил.
– Когда ты спросила, выйду ли я к нему, душенька, – продолжала Фанни, принимая новую позу, грациозная небрежность которой сделала бы честь самой миссис Мердл, – что у тебя было на уме?
– У меня на уме… – сказала Крошка Доррит, – у меня на уме было узнать, что у тебя на уме, милая Фанни.
Фанни снова засмеялась, снисходительно и в то же время лукаво, и сказала, с шутливой нежностью обнимая сестру:
– Ты мне вот что скажи, малышка. Когда мы встретились с этой женщиной в Мартиньи, как, по-твоему, что она подумала, увидя нас? Какое сразу же приняла решение, ясно тебе?
– Нет, Фанни.
– Ну так слушай, я сейчас объясню. Она сказала себе: «Никогда я не обмолвлюсь ни словом, что уже встречалась раньше с этими девушками, никогда не подам виду, что узнала их». Вполне в ее духе – вот так выйти из затруднительного положения. Что я тебе сказала, когда мы возвращались с Харли-стрит? Что это самая беззастенчивая и самая лживая женщина в мире. Но по части первого свойства, моя душенька, могут найтись такие, что не уступят ей.
Красноречивое движение веера к груди Фанни весьма недвусмысленно говорило о том, где именно такие могут найтись.
– Она не только решила так за себя, – продолжала Фанни, – но и за молодого Спарклера тоже; и не дает ему встретиться со мной, пока она не вдолбила в его дурацкую башку (головой ведь этот предмет не назовешь), что он должен вести себя так, будто до Мартиньи и в
