Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 1-3 - Антоп Чехов

{03086}

интеллигентов, поглядев на маску через очки. - Здесь читальня, а не буфет... Здесь не место пить. - Почему не место? Нешто стол качается или потолок обвалиться может? Чудно! Но... некогда разговаривать! Бросайте газеты... Почитали малость и будет с вас; и так уж умны очень, да и глаза попортишь, а главнее всего - я не желаю и всё тут. Лакей поставил поднос на стол и, перекинув салфетку через локоть, стал у двери. Дамы тотчас же принялись за красное. - И как это есть такие умные люди, что для них газеты лучше этих напитков, - начал мужчина с павлиньими перьями, наливая себе ликеру. - А по моему мнению, вы, господа почтенные, любите газеты оттого, что вам выпить не на что. Так ли я говорю? Ха-ха!.. Читают! Ну, а о чем там написано? Господин в очках! Про какие факты вы читаете? Ха-ха! Ну, да брось! Будет тебе кочевряжиться! Выпей лучше! Мужчина с павлиньими перьями приподнялся и вырвал газету из рук у господина в очках. Тот побледнел, потом покраснел и с удивлением поглядел на прочих интеллигентов, те - на него. - Вы забываетесь, милостивый государь! - вспыхнул он. - Вы обращаете читальню в кабак, вы позволяете себе бесчинствовать, вырывать из рук газеты! Я не позволю! Вы не знаете, с кем имеете дело, милостивый государь! Я директор банка Жестяков!.. - А плевать мне, что ты - Жестяков! А газете твоей вот какая честь... Мужчина поднял газету и изорвал ее в клочки. - Господа, что же это такое? - пробормотал Жестяков, обомлев. - Это странно, это... это даже сверхъестественно... - Они рассердившись, - засмеялся мужчина. - Фу-ты, ну-ты, испугался! Даже поджилки трясутся. Вот что, господа почтенные! Шутки в сторону, разговаривать с вами мне не охотно... Потому, как я желаю остаться тут с мамзелями один и желаю себе тут удовольствие доставить, то прошу не претикословить и выйти... Пожалуйте-с! Господин Белебухин, выходи к свиньям собачьим! Что рыло наморщил? Говорю, выходи, стало быть, и выходи! Живо у меня, а то, гляди, не ровен час, как бы в шею не влетело!

{03087}

- То есть как же это? - спросил казначей сиротского суда Белебухин, краснея и пожимая плечами. - Я даже не понимаю... Какой-то нахал врывается сюда и... вдруг этакие вещи! - Какое это такое слово нахал? - крикнул мужчина с павлиньими перьями, рассердившись, и стукнул кулаком по столу, так что на подносе запрыгали стаканы. - Кому ты говоришь? Ты думаешь, как я в маске, так ты можешь мне разные слова говорить? Перец ты этакий! Выходи, коли говорю! Директор банка, проваливай подобру-поздорову! Все уходите, чтоб ни одной шельмы тут не оставалось! Айда, к свиньям собачьим! - А вот мы сейчас увидим! - сказал Жестяков, у которого даже очки вспотели от волнения. - Я покажу вам! Эй, позови-ка сюда дежурного старшину! Через минуту вошел маленький рыженький старшина с голубой ленточкой на лацкане, запыхавшийся от танцев. - Прошу вас выйти! - начал он. - Здесь не место пить! Пожалуйте в буфет! - Ты откуда это выскочил?- спросил мужчина в маске. - Нешто я тебя звал? - Прошу не тыкать, а извольте выйти! - Вот что, милый человек: даю тебе минуту сроку... Потому, как ты старшина и главное лицо, то вот выведи этих артистов под ручки. Мамзелям моим не ндравится, ежели здесь есть кто посторонний... Они стесняются, а я за свои деньги желаю, чтобы они были в натуральном виде. - Очевидно, этот самодур не понимает, что он не в хлеву! - крикнул Жестяков. - Позвать сюда Евстрата Спиридоныча! - Евстрат Спиридоныч! - понеслось по клубу. - Где Евстрат Спиридоныч? Евстрат Спиридоныч, старик в полицейском мундире, не замедлил явиться. - Прошу вас выйти отсюда! - прохрипел он, выпучивая свои страшные глаза и шевеля нафабренными усами. - А ведь испугал! - проговорил мужчина и захохотал от удовольствия. - Ей-ей, испугал! Бывают же такие страсти, побей меня бог! Усы, как у кота, глаза вытаращил... Хе-хе-хе!

{03088}

- Прошу не рассуждать! - крикнул изо всей силы Евстрат Спиридоныч и задрожал. - Выйди вон! Я прикажу тебя вывести! В читальне поднялся невообразимый шум. Евстрат Спиридоныч, красный как рак, кричал, стуча ногами. Жестяков кричал. Белебухин кричал. Кричали все интеллигенты, но голоса всех их покрывал низкий, густой, придушенный бас мужчины в маске. Танцы, благодаря всеобщей сумятице, прекратились, и публика повалила из залы к читальне. Евстрат Спиридоныч для внушительности позвал всех полицейских, бывших в клубе, и сел писать протокол. - Пиши, пиши, - говорила маска, тыча пальцем ему под перо. - Теперь что же со мной, с бедным, будет? Бедная моя головушка! За что же губите вы меня, сиротинушку? Ха-ха! Ну что ж? Готов протокол? Все расписавшись? Ну, теперь глядите!.. Раз... два... три!!.. Мужчина поднялся, вытянулся во весь рост и сорвал с себя маску. Открыв свое пьяное лицо и поглядев на всех, любуясь произведенным эффектом, он упал в кресло и радостно захохотал. А впечатление, действительно, произвел он необыкновенное. Все интеллигенты растерянно переглянулись и побледнели, некоторые почесали затылки. Евстрат Спиридоныч крякнул, как человек, сделавший нечаянно большую глупость. В буяне все узнали местного миллионера, фабриканта, потомственного почетного гражданина Пятигорова, известного своими скандалами, благотворительностью и, как не раз говорилось в местном вестнике, - любовью к просвещению. - Что ж, уйдете или нет? - спросил Пятигоров после минутного молчания. Интеллигенты молча, не говоря ни слова, вышли на цыпочках из читальни, и Пятигоров запер за ними двери. - Ты же ведь знал, что это Пятигоров! - хрипел через минуту Евстрат Спиридоныч вполголоса, тряся за плечо лакея, вносившего в читальню вино. - Отчего ты молчал? - Не велели сказывать-с! - Не велели сказывать... Как засажу я тебя, анафему, на месяц, так тогда будешь знать "не велели сказывать". Вон!!.. А вы-то хороши, господа, -

{03089}

обратился он к интеллигентам. - Бунт подняли! Не могли выйти из читальни на десять минуток! Вот теперь и расхлебывайте кашу. Эх, господа, господа... Не люблю, ей-богу! Интеллигенты заходили по клубу унылые, потерянные, виноватые, шепчась и точно предчувствуя что-то недоброе... Жены и дочери их, узнав, что Пятигоров "обижен" и сердится, притихли и стали расходиться по домам. Танцы прекратились. В два часа из читальни вышел Пятигоров; он был пьян и пошатывался. Войдя в залу, он сел около оркестра и задремал под музыку, потом печально склонил голову и захрапел. - Не играйте!- замахали старшины музыкантам. - Тсс!.. Егор Нилыч спит... - Не прикажете ли вас домой проводить, Егор Нилыч? - спросил Белебухин, нагнувшись к уху миллионера. Пятигоров сделал губами так, точно хотел сдунуть со щеки муху. - Не прикажете ли вас домой проводить, - повторил Белебухин, - или сказать, чтоб экипажик подали? - А? Ково? Ты... чево тебе? - Проводить домой-с... Баиньки пора... - До-домой желаю... Прроводи! Белебухин просиял от удовольствия и начал поднимать Пятигорова. К нему подскочили другие интеллигенты и, приятно улыбаясь, подняли потомственного почетного гражданина и осторожно повели к экипажу. - Ведь этак одурачить целую компанию может только артист, талант, - весело говорил Жестяков, подсаживая его. - Я буквально поражен, Егор Нилыч! До сих пор хохочу... Ха-ха... А мы-то кипятимся, хлопочем! Ха-ха! Верите? и в театрах никогда так не смеялся... Бездна комизма! Всю жизнь буду помнить этот незапамятный вечер! Проводив Пятигорова, интеллигенты повеселели и успокоились. - Мне руку подал на прощанье, - проговорил Жестяков, очень довольный. - Значит, ничего, не сердится... - Дай-то бог! - вздохнул Евстрат Спиридоныч. - Негодяй, подлый человек, но ведь - благодетель!.. Нельзя!..

{03090}

В ПРИЮТЕ ДЛЯ НЕИЗЛЕЧИМО БОЛЬНЫХ И

ПРЕСТАРЕЛЫХ

Каждую субботу вечером гимназистка Саша Енякина, маленькая золотушная девочка в порванных башмаках, ходит со своей мамой в "N-ский приют для неизлечимо больных и престарелых". Там живет ее родной дедушка Парфений Саввич, отставной гвардии поручик. В дедушкиной комнате душно и пахнет деревянным маслом. На стенах висят нехорошие картины: вырезанная из "Нивы" купальщица, нимфы, греющиеся на солнце, мужчина с цилиндром на затылке, глядящий в щелку на нагую женщину, и проч. В углах паутина, на столе крошки и рыбья чешуя... Да и сам дедушка непривлекателен на вид. Он стар, горбат и неаккуратно нюхает табак. Глаза его слезятся, беззубый рот вечно открыт. Когда входит Саша с матерью, дедушка улыбается, и эта его улыбка бывает похожа на большую морщину. - Ну, что? - спрашивает дедушка подходящую к ручке Сашу. - Что твой отец? Саша не отвечает. Мама начинает молча плакать. - Всё еще по трактирам на фортепьянах играет? Так, так... Всё это от непослушания, от гордыни... На твоей вот этой матери женился и... дурак вышел... Да... Дворянин, сын благородного отца, а женился на "тьфу", на ней вот... на актрисе, Сережкиной дочке... Сережка у меня в кларнетистах был и конюшни чистил... Реви, реви, матушка! Я правду говорю... Хамка была, хамка и есть!.. Саша, глядя на мать, Сережкину дочь и актрису, тоже начинает плакать. Наступает тяжелая, жуткая пауза... Старичок с деревянной ногой вносит маленький самоварчик из красной меди. Парфений Саввич сыплет в чайник щепотку какого-то странного, очень крупного и очень серого чаю и заваривает. - Пейте! - говорит он, наливая три большие чашки. - Пей, актриса!