Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

Выступления участников заседания, заранее согласных с усилением гонений на инакомыслящих в КПГ, не отличались разнообразием. «Примиренцы» получили ярлык пособников правых, стремящихся развалить партию и Коминтерн. Лозовский и Куусинен выступили с самокритикой, осудив свое недавнее отношение к ним как слишком мягкое.

И все же заседание Президиума не пошло по заранее подготовленному сценарию. Вначале Анжело Таска, а затем и Эмбер-Дро высказались против представленных проектов документов. «Я хочу обращения грешника, а не его смерти, — заявил итальянец, — и в этом суть моего „примиренчества“ по отношению как к правому, так и левому крылу»[1560]. Цеткин подвергла критике левацкие оценки ситуации в Германии, равно как и дисциплинарные методы воздействия по отношению ко всем инакомыслящим в партии. Вместо «идеологического преодоления взглядов, характеризуемых как уклоны», идет приклеивание политических ярлыков, подчеркнула она, предложив отказаться от исключений до предстоявшего съезда КПГ.

Жюль Эмбер-Дро

23 июня — 12 июля 1921

[РГАСПИ. Ф 490. Оп. 2. Д. 321. Л. 1]

Вслед за Цеткин слово взял Сталин, и это имело символическое значение. Речь шла не просто о политических антиподах, а о столкновении противоположных человеческих качеств. Он в очередной раз сосредоточил внимание на обостряющемся и углубляющемся кризисе мирового капитализма, ведя скрытую полемику с политэкономическими оценками Бухарина. За откровенно грубыми формулировками по отношению к «правым и примиренцам» в КПГ просматривалась плохо скрытая боязнь того, что развитие событий в ВКП(б) может пойти по германскому сценарию, завершившемуся снятием Тельмана с поста председателя КПГ. Генсек недвусмысленно дал понятьбудущим «правым» в собственной партии, какая судьба ждет их в случае неподчинения линии большинства. «Речь идет о том, — говорил он, — что терпеть дальше такие „порядки“, когда правые отравляют атмосферу социал-демократическим идейным хламом и ломают систематически элементарные основы партийной дисциплины, а примиренцы льют воду на мельницу правых, — это значит идти против Коминтерна и нарушать элементарные требования ленинизма»[1561].

Главный удар был нанесен по Эмбер-Дро. После того как тот вновь подчеркнул, что представленные проекты только разожгут фракционную борьбу во всем Интернационале, Сталин собственноручно написал резолюцию, которая в полной мере характеризовала использовавшиеся им методы дискредитации своих оппонентов. «Это [заявление Эмбер-Дро. — А. В.] есть трусливо-оппортунистическая декларация зарвавшегося журналиста, готового оболгать Коминтерн ради адвокатской защиты правых. Не лишне будет вспомнить, что господин Троцкий свой отход от ленинизма начал с таких именно деклараций против Коминтерна»[1562].

Ярость Сталина объяснялась достаточно просто: швейцарец в своем выступлении дал понять, что принимаемыми документами руководство КПГ поощряется за дискредитацию Бухарина на Шестом конгрессе. А генсек очень не любил, когда кто-то проникал в тайны его аппаратной механики. Решения Президиума ИККИ от 19 декабря, принятые против голосов Эмбер-Дро, Таски и Цеткин, более походили на обвинительный акт, чем на политический документ. Поддерживая исключение «правых» из КПГ, Президиум одновременно заявлял, что и «примиренчеству нет места в германской компартии». Позже Сталин не без довольства писал своему соратнику об одержанной победе на заседании Президиума ИККИ: «Мне и Молотову пришлось там выступать довольно круто и распять на кресте Эмбер-Дро, как представителя „трусливого оппортунизма“ (примиренчество есть трусливый оппортунизм). Мы решили стенограмму речей раздать центральным комитетам всех крупных секций»[1563]. Несомненно, что по этому лекалу в них самих должны были пройти аналогичные процедуры распятия политических грешников.

При этом крайне важным для генсека оставался завет ленинской эпохи о том, что безусловное доминирование в Коминтерне партии большевиков должно быть скрыто за железным занавесом внешнего демократизма и равноправия партий. Сталин заканчивал свое письмо Мануильскому, рисуя положение дел, которое никак не соотносилось с произошедшими событиями: «…мы хотели, чтобы сам ЦК КПГ по своей инициативе предпринял что-нибудь серьезное по линии борьбы с фракцией правых и группой примиренцев. Позицию, когда ИККИ одобряет известные шаги ЦК КПГ, я считаю более целесообразной и для компартии Германии, и для ИККИ, чем позицию, когда ИККИ приходится понукать ЦК КПГ к тем или иным шагам»[1564]. Излишне говорить о том, что и сам Исполком являлся простой проекцией большевистского руководства. Этот механизм, сформированный изначально и утвердившийся в 1920-е годы, будет сопровождать и Коминтерн, и наследовавшее ему послевоенное коммунистическое движение вплоть до завершения их жизненного пути.

6.11. Сталин и аппарат Коминтерна на рубеже 1920–1930-х годов

Историки, занимающиеся Коммунистическим Интернационалом в начале 1930-х годов, сходятся в одном: ультралевая тактика и организационное сектантство оказали губительное влияние на международное коммунистическое движение. Продолжалась чистка аппарата ИККИ и отдельных компартий от истинных и мнимых приверженцев «правого уклона», насаждение жесткого догматизма сверху дополнял растущий идейный конформизм снизу. Свидетельством падения роли Коминтерна для советского руководства стало то, что его конгрессы не собирались с 1928 по 1935 год, хотя по уставу должны были созываться ежегодно. Революционная риторика коммунистов оказалась мешающим фактором в условиях, когда Советскому Союзу нужны были стабильные отношения с западным миром для получения оттуда передовых технологий. Прагматическая линия НКИД одержала верх над теорией мировой революции, которую исповедовал Коминтерн, акции последнего упали до своего исторического минимума[1565].

Лидеры коммунистического движения искали свое место в изменившемся мире, все теснее привязывая себя к внешнеполитическим целям СССР. «Защита Советского Союза против угрозы нападения на него империалистов является больше, чем когда бы то ни было, важнейшей задачей всех секций Коммунистического Интернационала», — говорилось в резолюции расширенного Президиума ИККИ, состоявшегося в июне 1930 года[1566]. Несмотря на весь пафос подобных клятв, которые тиражировались советской пропагандой в годы «великого перелома», деятельность иностранных коммунистов уже не вызывала былого интереса и внимания внутри страны. Советские люди устали ждать, когда на Западе или на Востоке займется зарево мировой революции, для идеологического обоснования сталинской модели построения социализма в одной стране нужны были иные аргументы. Мы справляемся сами и без победы коммунистов в далеких странах, рассуждали рабочие, нам помогают зарубежные специалисты, оказывающие содействие в освоении передовых технологий, и даже крупные капиталисты, продающие нам целые заводы.

Подготовка военных кадров для будущих революций на Западе и Востоке была сокращена из-за перераспределения ресурсов на индустриализацию, но не прекратилась полностью. Она проходила по разным линиям, включая и Ленинскую школу Коминтерна, учащиеся которой получали на время обучения вымышленную идентичность и военное обмундирование. Если их политическим воспитанием в духе марксизма-ленинизма занимались сами коминтерновские структуры, то военно-разведывательные аспекты курировало Разведуправление Генштаба РККА во главе с Яном Берзиным. В документе, датированном 17 января 1928 года, он подчеркивал, что «все усилия IV Управления в области подготовки