История Османской империи. Видение Османа - Кэролайн Финкель

Недавние события в очередной раз показали, насколько эфемерными могут быть сделанные европейцами заверения о дружбе, в особенности те, которые исходили от британцев, на помощь которых в войне с Россией тщетно надеялись турки. Но в одном уверенность турок оставалась непоколебимой: подобно своим предшественникам Абдул-Хамид и его политики по-прежнему считали себя равными своим европейским коллегам, а османское государство ставили в один ряд с европейскими державами. Казалось, что либеральный характер конституционных монархий Британии и Франции поощряет любого, кто проповедует идеи сепаратизма, поэтому Абдул-Хамид предпочитал изображать себя надменным деспотом, наподобие германского кайзера или австрийского императора (хотя любое сходство с не менее деспотичным русским царем Александром II всячески преуменьшалось). Самое поразительное, что султан и его окружение изображали и себя, и свою страну «современными» и поэтому заслуживающими уважения: любые публичные проявления «османизма» (такие как неожиданные для европейцев сцены и непривычного вида стенды в турецких павильонах всемирных выставок), которые могли быть истолкованы зрителями как экзотические или нецивилизованные, были строго запрещены на том основании, что это может сделать империю объектом насмешек. Что касается вопросов религии, то здесь Османская империя самым очевидным образом отличалась от европейских государств, но это турки никоим образом не считали признаком более низкого положения. Напротив, Абдул-Хамид извлекал из этого выгоду, используя исламскую веру большинства своих подданных приблизительно в тех же целях, в каких его европейские коллеги использовали этнический и лингвистический национализм.

Абдул-Хамид понимал, что еще до его вступления на трон безнадежно устарела концепция реформ танзимат, согласно которой непохожие друг на друга народы империи представляют собой единую сущность, так как все они являются османскими подданными. Имея перед собой такие угрожающие примеры, как российский панславизм, не говоря уж о панэллинизме и пангерманизме, он поддержал принятие нового и более адекватного идеологического принципа. Абдул-Хамид воспользовался глубинными представлениями о том, что османский султан является халифом, и приспособил эти представления для того, чтобы добиться преданности не только своего собственного народа, но и всех мусульман. Он с большей настойчивостью, чем любой из его предшественников, декларировал свои потенциальные права на титул халифа и правомерность ислама как средоточия лояльности государству. По мнению сэра Генри Лайярда, который в период между 1877 и 1880 годами был британским послом в Стамбуле, Абдул-Хамид считал титул халифа выше, чем титул султана, а значит и важнее. Если дело обстояло именно так, то потому, что он не видел иного способа сохранить империю.

В начале царствования султаны всегда подчеркивали свою преданность исламу. Для церемонии опоясывания, которая с 1566 года, когда на трон взошел Селим II, стала частью обряда коронации, выбор сабли имел большое значение, о чем нельзя было забывать и в ту эпоху. Еще совсем недавно султана Махмуда II во время коронации в 1808 году опоясали двумя саблями, предположительно принадлежавшими пророку Мухаммеду и Осману I (являвшихся первыми османскими султанами), что было сделано в подтверждение его династических и религиозных претензий. То, что он выбрал саблю Османа (которую потомки называли «гази», т. е. «воин»), а не какого-нибудь другого султана, можно объяснить тем, что этот шаг символизировал его намерения восстановить военную мощь империи. Однако в 1839 году набожный отец Абдул-Хамида султан Абдул-Меджид избрал для себя опоясание только саблей халифа Омара, второго исламского халифа, принявшего титул «военачальника правоверных», что должно было стать свидетельствовом его духовной власти над зарождавшимся мусульманством. В 1861 году подобным образом поступил и Абдул-Азиз, а вот Абдул-Хамид, подобно Махмуду, опоясался саблей Османа и саблей халифа Омара. Абдул-Меджид доказал, что обнародованный вскоре после его коронации Указ Гюльхане носит исламский характер. Провозглашенная Абдул-Хамидом конституция опиралась на притязания Османской империи считаться «высшим исламским халифатом».

Начиная с правления Селима I, османские султаны использовали титул халифа, но они нечетко и не вполне открыто определяли его политическое значение. В основе стремления османских султанов унаследовать духовную власть халифа над всеми мусульманами лежала не только их вера в то, что после кампании по завоеванию Египта, предпринятой в 1517–1518 годах, Селим привез оттуда мощи Пророка, но и то, что полномочия халифа ему передал последний представитель династии Аббасидов. Представление о том, что османский султан является халифом, то есть «представителем Всевышнего на земле», стало той новой силой, которую дал султану Ахмед Кевдет-паша. Описывая церемонию опоясания Абдул-Азиза, он указывал на следующее обстоятельство:

Когда султан Селим [I] завоевал Египет и привез Аббасида Халифа в Стамбул, Аббасид Халиф опоясал султана Селима саблей [Омара] и таким образом передал Исламский халифат династии Османа.

Разработанный Ахмедом Кевдет-пашой миф создавал исторический прецедент. По многим вопросам своей исламской политики султан Абдул-Хамид обращался за советом к Ахмеду Кевдет-паше, который посвятил множество своих произведений теме халифата. Сделанные в этих работах выводы нашли отражение в политике султана.

После завоевания Селимом Египта время от времени вставал вопрос о политической и правовой роли султана как халифа (например, во время правления Сулеймана I и Мехмеда IV), но главным фактором, который заставил турок придавать особое значение религиозному верховенству султана как халифа над всеми мусульманами, стали начавшиеся в конце XVIII столетия нападения австрийцев и русских на османские территории. Более полное осознание функций османского султана как халифа пришло, когда империя лишилась Крыма, который оказался под сильным влиянием России: духовная власть султана над татарами (которую ему давал титул «халифа всех мусульман») была закреплена в положениях Кючук-Кайнарджийского договора 1774 года. Однако в 1783 году императрица Екатерина объявила об аннексии Россией Крыма. Одним из результатов потрясения от потери этой мусульманской территории стало то упорство, с которым турки настаивали на сохранении роли султана как защитника всех мусульман независимо от того, кем был их светский правитель. Прошло совсем немного времени, и эта идея была оформлена в печатном виде. Одно из первых упоминаний об официальной передаче халифата Селиму I появилось в печати вскоре после 1774 года. В 1787 году об этом было написано в знаменитой газете «Tableau general de l’Empire othoman» стамбульского армянина Игнатия Мураджла д’Оссона, который начинал свою карьеру как переводчик шведской дипломатической миссии и, поднявшись по служебной лестнице, стал полномочным представителем министра и главой миссии.

Несмотря на давнюю вражду между двумя государствами, в делах касавшихся ислама в Крыму, русские цари с почтением относились к султану-халифу. Такие отношения, хотя и с перерывами, продолжались начиная с 1863 года (а возможно и еще раньше) и вплоть до 1914 года. Султан направлял высокопоставленного посланника всякий раз, когда царь посещал свои летние резиденции в Ливадии,[56] неподалеку от Ялты, в Севастополе или в Одессе, чтобы приветствовать его на территории, где духовным лидером был османский султан. Европейские державы признавали султана халифом, когда это отвечало их интересам, но чаще именно исламские лидеры Азии, государства которых становились колониями европейских стран, обращались к нему как к халифу, то есть как к своему защитнику.

Потенциальным камнем преткновения, мешавшим принятию этой новой доктрины султана Абдул-Хамида, являлась та давняя традиция, согласно которой халифом должен быть человек, предки которого принадлежали к роду Курайши из Хиджаза, потому что именно из этого рода был сам пророк Мухаммед. В сфере исламской юриспруденции османское государство поддерживало учение Ханафи, последователи которого терпимо относилось к этому вопросу. Впрочем, и представители других направлений (Шафли, Ханабали и Малики) уже давно не чинили никаких препятствий. Ахмед Кевдет-паша доказывал, что в прошлом халифом становился человек из рода Курайши только потому что представители этого рода были в большинстве. Шумные проявления недовольства османским правлением, которые время от времени происходили в различных регионах арабского мира, вызывали беспокойство Абдул-Хамида. В особенности султан опасался того, что арабы могут выдвинуть возражения против него как халифа на основании его неарабского происхождения. Но еще больше Абдул-Хамида беспокоило, что британцы могут воспользоваться в своих целях любым намеком на то, что какой-нибудь араб, оспаривающий титул халифа, провоцирует движение за отделение арабских провинций от империи. События, имевшие место в Египте в 1881–1882 годах (когда то, что начиналось как военный мятеж, нашло широкую поддержку гражданского населения, объединившегося в своем желании избавить экономику страны от контроля европейских держав, но закончилось тем, что британцы оккупировали страну, которая формально все еще оставалась османской провинцией), только усилили опасения того, что от британского вмешательства не гарантированы и другие провинции.