Сборник статей и интервью 2009г (v1.23) - Борис Кагарлицкий

Консервативные критики обычно расходились в объяснениях этого превращения коммунистов в младших партнеров левоцентристских партий. Такие сторонники нацеленности американской внешней политики на продвижение демократии по всему миру, как, например, Майкл Новак из Американского института предпринимательства, а также Фрэнсис Фукуяма и Джордж Гилдер, утверждают, что устоять перед американским «демократическим капитализмом» практически невозможно, в силу чего бывшие европейские марксисты и спешат воспользоваться «американской моделью», сочетающей государство благосостояния с расширением возможностей для инвестирования капитала. Все, кроме самых замшелых, приняли этот срединный путь между совершенно свободным рынком и полностью огосударствленной экономикой, который позволяет совместить требование равенства с материальными стимулами и экономическим развитием[6].

Менее оптимистичные наблюдатели из числа традиционных правых, однако, сомневаются в том, что коммунистический хищник лишился клыков. И некоторые из их аргументов заслуживают внимания. Все европейские парламентские коалиции с участием коммунистов уклоняются от признания массовых убийств, совершенных коммунистами в России и в других странах. Такое отрицание вины можно было наблюдать 12 ноября 1997 года во французском парламенте, а 27 января 2000 года - в итальянском. В первом случае французский премьер-министр, социалист Лионель Жоспен, отвечая на вопрос оппозиции, верит ли он, что Сталин убил миллионы людей, прибег к уверткам - отчасти из уважения к коммунистическим партнерам по коалиции. Жоспен утверждал, что «коммунистическая революция была одним из величайших событий нашего века» и «как бы ни оценивать сталинскую Россию, она была нашим союзником в войне с нацистской Германией». И, хотя в советской истории были «трагические» страницы, премьер-министр считает «несомненной ошибкой возлагать равную вину на коммунизм и нацизм»[7]. Вот, собственно, и все о равенстве геноцида нацистских и коммунистических массовых убийц, причем последними Жоспен «гордится как своими политическими союзниками».

Столь же красноречивым свидетельством сталинистской подкладки европейских левых стало обсуждение предложения правившей тогда в Италии левоцентристской коалиции ввести ежегодный «день памяти о преступлениях фашистско-нацистского режима». Когда представитель правоцентристской коалиции предложил расширить формулировку и включить в нее «всех жертв политической тирании», другая сторона громко этому воспротивилась. Один из депутатов-коммунистов выразил недовольство и заявил, что «зацикленность» на том, что делали или не делали коммунистические правительства, всего лишь увертка. На самом деле правоцентристы «никак не могут примириться с тем, что они участвовали в принятии фашистского закона 1938 года [лишившего итальянских евреев прав гражданства] и в последующей депортации евреев [в 1943 году]»[8]. На деле же в нынешней правоцентристской коалиции нет тех, кого можно обвинить в этих двух постыдных деяниях, второе из которых было реализовано усилиями СС и очень малого числа итальянцев[9]. Сравнение сегодняшних правоцентристов с фашистским правительством конца 1930-х совершенно неправомерно, и еще менее правомерно сравнение с республикой Сало, которая была навязана Италии немецкими оккупантами в 1943 году Более того, в отличие от итальянских левоцентристов, правоцентристы готовы без колебаний осудить все формы тоталитаризма. Для тех, кто усматривает преемственность между прежними коммунистами и нынешними, наглядным доказательством правоты служит этот упорный отказ разобраться с коммунистическим прошлым и принятие в штыки любых попыток осудить прежние злодеяния как «фашистские».

Можно также вспомнить превращение восточногерманских коммунистов и их западногерманских сторонников в Партию демократических социалистов, основанную в 1990-е годы в качестве моста между коммунистическим прошлым и будущим. Бывший руководитель партии Грегор Гизи был штатным агентом Штази, а после падения Берлинской стены занимался организацией «антифашистских» митингов в объединенном Берлине. Его карьера информатора коммунистической тайной полиции в 1975 - 1987 годах вышла на свет в 1995 году, после того, как Бундестаг, ознакомившись с деятельностью Гизи в качестве шпиона тайной полиции, даровал ему амнистию. Когда оппозиционные христианские демократы подняли этот вопрос, в Германии и Австрии левая пресса обвинила противников Гизи в организации охоты на ведьм. Его главный соперник в Берлине, Франк Штеффель, пошел на попятную после того, как ведущие немецкие журналисты заклеймили его как неумолимого фанатика-антикоммуниста. Укрощенный Штеффель согласился никогда больше не упоминать об этой стороне деятельности Гизи, выдававшего властям Восточной Германии доверившихся ему людей[10].

Но в этой снисходительности средств массовой информации к тем, кто в прошлом принадлежал к левым радикалам, нет ничего необычного. Йошка Фишер, министр иностранных дел Германии, так и не стал объектом нападок ведущих немецких изданий, несмотря на то, что в 1960-е годы он участвовал в насильственных акциях левых. А французская пресса столь же снисходительно отнеслась к тому, что Жоспен длительное время поддерживал связи с воинствующими троцкистами. В 1991 году ветеран французской компартии Жорж Бударель предстал перед французским судом по обвинению в участии в 1953 году в убийствах французских пленных, захваченных коммунистами из Лиги независимости Вьетнама (Вьет-Мин) во время партизанской войны с французами в Индокитае. В отличие от арестов подозреваемых в пособничестве нацистам во Второй мировой войне, эта неполиткорректная попытка свести счеты с обвиняемым в массовых убийствах взбудоражила парижскую прессу. Свидетелей обвинения, сумевших выжить во вьетминовском лагере 113, самих обвинили в том, что они стали «объективными пособниками ревизии [Холокоста]», пытаясь «обелить нацизм»[11]. Бударель был освобожден по формальным основаниям, не имевшим отношения к существу выдвинутых против него обвинений, но к тому времени на левом берегу Сены уже были подготовлены массовые демонстрации в защиту этой якобы жертвы нацистских «коллаборационистов».

В связи с таким поведением средств массовой информации Морис Дрюон, французский журналист и одно время советник Шарля де Голля, пишет, что политическую историю с конца Второй мировой войны омрачала тень коммунистов и их прихлебателей[12]. Согласно Дрюону, пресмыкательство перед тоталитарными левыми существует по-прежнему, хотя численность компартии резко сократилась. Политики продолжают лягать «фашизм» отчасти по привычке, а отчасти потому, что еще не освоились со слабостью электорального потенциала коммунистов. К тому же они страшатся нападок прокоммунистических журналистов, истолковывающих любую критику мрачных сторон истории компартии как проявление сочувствия к фашизму.

Дрюон верно подметил эти выверты в поведении французских левых. Применяемая для умасливания коммунистов нелепая риторика Жоспена, которую до него использовал Франсуа Миттеран, подтверждает обвинение Дрюона в том, что некоторые французские политики готовы на все, чтобы заслужить признательность коммунистов. Но есть смысл задаться вопросом, являются ли коммунисты и их сторонники марксистами или марксистами-ленинистами? Действительно ли коммунисты, например, до сих пор верны взгляду диалектического материализма на исторический процесс, достигающий апогея в пролетарской революции и в создании социалистического общества, основанного на общественной собственности на средства производства? В каком смысле коммунисты все еще верят в классовую борьбу как в ключ к пониманию человеческих отношений и инструмент победы социализма? Заметим, что для настоящих коммунистов в «фашизме» плохо не то, что он против иммиграции (которая фашистов на самом деле никогда не заботила), или что он возбуждает недоброжелательство к меньшинствам из стран Третьего мира. Фашисты, согласно традиционным коммунистическим писаниям, ведут борьбу против рабочего класса и помогают обреченным капиталистам отсрочить победу социалистической революции. Короче говоря, фашисты рассматриваются как классовый враг, пытающийся нарушить исторический процесс и повернуть вспять развитие, ведущее к предопределенному свыше завершению всех классовых конфликтов в посткапиталистическом пролетарском обществе, которое будет основано коммунистическими вождями. Эти традиционные коммунистические схемы, широко распространенные в 1930-х годах, когда фашизм был на подъеме, не имеют никакого отношения к нынешним европейским левым. Причина в том, что левые больше не являются марксистами и лишь время от времени вспоминают о социализме. Если присмотреться к тому, какие законы проталкивают коммунисты в рамках левоцентристских коалиций - от законов, запрещающих разжигание ненависти, направленных против европейского христианского большинства, через установление уголовной ответственности за публичную попытку отрицать или преуменьшать преступления нацистского режима до финансирования программ мультикультурализма, установления дней памяти жертв нацистского режима, защите прав гомосексуалистов и выделения государственных субсидий беженцам - трудно понять, какое отношение все это имеет к марксистской революции. Добившись успеха на выборах, Грегор Гизи, бывший шпион Штази, не стал бороться за распространение восточногерманского коммунизма на Западе[13]. Он и другие давние сторонники коммунистов заложили в основу программы Партии демократического социализма совсем другие вопросы, а именно: государственную защиту прав гомосексуалистов, ослабление ограничений на въезд «политических беженцев», облегчение иммиграции для приезжих из Третьего мира за счет этнических немцев, желающих переселиться в Германию из бывшего Советского Союза. Партия Гизи вошла в городское правительство Берлина в союзе с Германской социалистической партией и социалистическим мэром Берлина Клаусом Воверайтом, гомосексуалистом-активистом, в политике которого нет ничего марксистского, несмотря на то, что он и его партнеры по коалиции поддержали сооружение памятника марксистской революционерке Розе Люксембург, участнице неудачного восстания спартаковцев в 1919 году. Выбор героини характерен для социального радикализма политики Гизи и Воверайта. Польская еврейка, стоявшая на левацких позициях, Люксембург приняла участие в попытке уничтожить молодую Веймарскую республику и была убита военными, будто бы выразившими после ее убийства антисемитские настроения. Люксембург была известна тем, что критиковала Ленина, которому, по ее мнению, не удалось совершить подлинно марксистскую революцию. По ее толкованию, Ленин исказил революционный акт, поставив во главе событий партийный авангард. Так возник идеальный символ посткоммунистических левых: еврейская революционерка, уничтоженная реакционными германскими милитаристами за то, что пыталась воплотить в жизнь образцово чистое понимание революции. Но разве это прославление иностранки, ставшей «жертвой» революции, имеет какое-либо отношение к марксизму или к традиционным программам коммунистических партий?[14]